Голодная смерть

– Я…

– Что богатые богаты, бедные бедны? Да?

– Я…

– Что бедные – такие же люди, как и богатые? Так, а? Да?

– Так…

– Что несправедливо обижать, заедать? Да? Это? Потом – кисельные берега, молочные реки… Всеобщий лимонад-газес? Так?

– Я этого не писал… Я там…

– Так я вам скажу, – вне себя завопил редактор, чуть не по носу хлопая Федора его рукописью: – что, во-первых, все это давно всем надоело и без вашей белиберды, а во-вторых, за эти идеи… вы знаете – что за это?

И он прибавил внушительным шопотом таких два словечка, от которых Федор вновь ощутил приступ необычайного испуга и едва не закричал как помешанный: «боюсь!»

Отчаяние овладело бедным малым в сильнейшей степени. Он шатался по коридору меблированных комнат, никого и ничего не замечая, ничего не видя и не слыша, и только по временам, останавливаясь, как вкопанный, перед первым встречным, бормотал:

– Всем известно! Кабы всем было известно, ничего бы не было.

Или что-нибудь в таком роде:

– В тюрьму!.. Да хоть в каторгу… Известно!.. Совести-то в тебе нет!..

Чтобы мало-мальски помочь ему, успокоить его, рассказчица, со слов которой написана Федорова повесть, пыталась вступить с ним в разговоры, пыталась успокоить его тем, что не с ним одним такие неудачи, указывала ему, как умела, на больших, крупных поэтов, великих людей… Федор, не произнося ни слова, напряженно-внимательно вслушивался в ее речи – ведь ничего он этого не знал. Не знал он, что и до него писалось, – и боже мой сколько! – стихов на те же темы, что и до него были люди, знавшие беду и желавшие помочь общему горю… Ничего он этого не знал и только ужасался, слушая эти рассказы. Когда рассказчица прочла ему два-три сильных стихотворения, касавшихся поглощавшего Федора предмета, он заревел и проговорил:

– И ничего?

– Что ничего?

– Так ничего и после этого?..

– Покуда ничего…

Федор ревел.

Чтобы успокоить его, она приводила ему еще более сильный пример неудачи, рассказала ему почти все главнейшие события истории и вместо успокоения только ужасала его и ужасала…

– И тут ничего не вышло?

– И тут… Да еще что!..

Корявый, безграмотный, измученный человек с каждым словом своей собеседницы все неотразимее убеждался, что он – ничто, мразь, ничтожество сравнительно с теми, кто и до него печалился о делах света белого. Рассказы девушки доказали ему все его бессилие, все его бесправие, всю безнадежность его существования…

Испуган он был прошлым и еще больше испугался теперь, узнав, что «покуда ничего не вышло».

Он окончательно ошалел, и все жильцы комнат думали, что он худо кончит… Как помочь ему – никто не знал. Как уверить его, что он не безграмотен, что у него есть будущее, что ужас прожитой действительности можно забыть и что есть какая-нибудь возможность сделать то, что на чердаке нижегородского трактира задумал делать Федор?

Многим было жаль его, но все молчали и ждали… Наконец дождались.

Однажды Федор неожиданно исчез с утра и воротился в два часа ночи, с шумом подкатив на извозчике. Он был жестоко пьян. Полагали, что косушка и будет прибежищем этому нескладному несчастливцу: однако вышло не так… Очнувшись, Федор стал что-то смутно припоминать, и, по мере того как память восставовляла ему прошлый день, им начинало овладевать что-то ужасное, какой-то необычайный испуг… Такого полного бессмыслия, в которое впал несчастный, с ним никогда не было. На расспросы рассказчицы он только отвечал: «Свинья! Продал!» – «Кто, что продал?» – «Я… Все! Всех!» Потом, после новых продолжительных попыток привести его в сознание, он пробормотал: «Он мне сам сунул… в руку…» – «Что сунул? кто?» – «Да этот… злодей… надоело всем… вот…» – «Редактор, что ли?» – «Он сам сунул…» – «Что сунул-то?» – «Деньги… Я так шел… он мне ткнул… Свинья, христопродавец я…»

– Я, – говорила рассказчица, – несмотря на все старания, ничего более от него не могла добиться. Подумаю, что дело было так: шел он, должно быть, по улице и наткнулся на редактора, который так его недавно озадачил. Быть может, вид его был очень жалок, или редактор был в хорошем расположении духа, только последний мог предложить, «сунуть» ему бумажку… Почему-нибудь, очень может быть что по рассеянности, Федор взял ее, – по рассеянности и не соображая, что делает, выпил, напился… И вот теперь, очнувшись и сообразив, что сделал, ужаснулся. С его точки зрения, поступок этот в самом деле должен был казаться ужасным. Взяв деньги от человека, который объявил ему, что ему надоели все эти страдания, о которых Федор болел душою, Федор продал свое право страдать за людей, сам оказался дрянью, которая может от рюмки водки забыть двадцать лет возмутительной неправды… До этой минуты он знал, что он – ничтожество, знал, что он беззащитен на белом свете и что нет защиты у этого света ни от кого; теперь он убедился, что об этом ничтожестве и хлопотать-то не стоит… Прежде он был испуган людьми, а теперь испугался сам себя. Теперь он всего испугался и в таком испуге не замечал, что не пьет, не ест и умирает с голоду. Я думаю, это было так. Впрочем, может, и ошибаюсь…

На этом рассказчица кончила.

Третий звонок торопил клубную публику выходить из зал. Собеседники стали прощаться, унося домой невеселое впечатление.

Примечания

Впервые напечатано в «Отечественных записках», 1877, № 6. Тема рассказа – пробуждение в забитом и запуганном крестьянском мальчике-самоучке сознания несправедливости существующего порядка вещей и желания помочь народу – тесно связана с одной из основных идей цикла – о зарождении мысли в массах под влиянием «новых времен».

В 1873 году Успенский, изучив дневники и письма писателя-демократа Ф. М. Решетникова, написал биографический очерк о нем. Тяжелая жизнь Решетникова, сына почтальона, сироты, упорным трудом пробившего себе дорогу в литературу и посвятившего свою деятельность борьбе за народное благо, дала Успенскому материал для настоящего рассказа, героя которого Успенский назвал именем автора «Подлиповцев».

Говоря в рассказе о чтении героем книг, которыми в 60-е годы интересовалась «вся грамотная Россия» (то есть произведений Чернышевского, Добролюбова, Некрасова), Успенский подчеркивает влияние революционно-демократической литературы 60-х годов на умственное пробуждение людей из народа.

notes

Сноски

1

…пришел квартальный и сказал: «можно!» – Стремясь использовать борьбу славян Балканского полуострова за освобождение в своих политических интересах, в частности желая отвлечь внимание демократических слоев от положения внутри страны, царское правительство разрешило в 1876 году деятельность славянского благотворительного комитета, собиравшего средства в пользу балканских славян.

2

Горбуновский рассказ. – Имеются в виду юмористические рассказы и сценки И. Ф. Горбунова (1831–1895) из народного быта.

3

Ливадия – название увеселительного заведения в Петербурге.

4

Подвести под сикурс – подвести под удар, под неприятность.