Примерная семья

– Я, братцы мои, гляжу, – что такое? Сём, думаю, попытаю… Топнул ногою-то, а она пырь наружу… А! думаю… не уйдешь…

– Ха, ха, ха… важно!

– Как же это ты ее…

– Я ее перво метлой… Пустился за ней в каретный сарай, она в бочку, я метлу туда, только, подлая, как шаркнет… – и проч. и проч.

Толпа валит, разговоры оживлены, некоторые мастеровые складываются на выпивку…

А кучер, шествуя без шапки, продолжает тащить крысу за хвост; отовсюду продолжают слышаться вопросы: «Да как же это ты, братец, ее? а?» Кучер с тщательностию отвечает на каждый из этих вопросов, возбудив рассказом восклицания: «Ах, чтоб тебе!.. Ей-богу – важно обработал».

Сенечка приходит из канцелярии и сообщает такого рода новость:

– Маннька, нониче судейские в газете читали, будто из Севастополя наши французов шесть верст по морю на лошадях гнали…

– Так их и надо!..

– Только, маннька, как же это по воде-то?..

– Нукшто ж такое? Чай, генералы гнали-то…

– Генералы, маннька, это точно, что генералы.

– Ну вот так и есть: ты думаешь, генерал-то станет тебе глядеть, – что это вода али земля?.. Затрубил в трубу, – вот и весь разговор.

– Я и сам так думаю…

– А у нас нониче крысу поймали, – извещает жена.

– Где? Когда?

– У Кузьминых кучер… Она от него в бочку, а он ее метлой…

– Погоди! – останавливает мать: – прямо и в бочку… Пойдет она прямо-то: первое дело, Кузьма топнул на нее, – она вон, – он за ней…

– Ну?

– Ну, сбежался народ – убили.

– Ах, жалость, ей-богу, – с этой-с канцелярией ничего не увидишь!

– Да, мы тебя вспомнили: стрась народу собралось… – Сын очень горюет…

Приходит вечером гость попить чайку, поговорить. Разговоры гость ведет такие.

– Эко свечи нынче какие подлые, – оплывают…

– Дда! вы четверик палите?..

– Четверик… говорю Костромину: что это, говорю, свечи вы даете, – ни на что не похоже… – у самих, говорит, такие, – народ избаловался, – вся причина…

Молчание. Гость нюхает табак, стараясь как можно дольше продлить это удовольствие, и, запихивая табакерку в задний карман сюртука, говорит:

– Хотели было нониче клопов обварить, – да так что-то замешкались…

– Нам, маннька, тоже надо.

– Надо!.. Как-нибудь светлый денек попадет, я их всех выжгу.

– А у нас, – произносит молодой Пискарев, заметив, что гость уже два раза сряду зарядил свой нос и все-таки не находит темы для разговора, – а у нас ноничё крысу поймали…

– О? – радостно восклицает гость.

– У Кузьминых, – спешит сказать жена.

– Кучер поймал, – спешит сказать мать.

– Говорят, публики было – страсть! – торопится прибавить сын…

– Как же, – благородных очень много прибыло… Должно полагать, какие-нибудь князья, – подтверждает мать.

Так тянутся дни и вечера; иногда, впрочем, Сеня достанет какую-нибудь книжку и читает ее вслух; книжка всегда почти такого рода, что улыбки и смеха не возбуждает; описываются предметы чувствительные, заставляющие всех вздыхать, женщин еще раз убеждаться, что все мужчины подлецы и вероломщики, а мужчин, что все женщины тиранки и тоже вероломки. Впрочем, книги в этом быту – вещь редкостная и, по совести сказать, – ненужная… Читать незачем да и некогда: гость уходит рано, часу в восьмом, и маменька тотчас же заботится об ужине. Сенечка ест много, только впрок никакая еда почему-то не идет. Время за ужином проходит почти в молчании; маменька останавливает Сеню, когда тот начнет чавкать, или громко заговорит, или засмеется…

– Где ты сидишь? – говорит мать в таких случаях. – А? Что ты в конюшне, что ли, сидишь, – ржать принялся? Тут дар божий…

– Маннька, я не буду…

По мере того как Сеня наедался, неопределенная улыбка появлялась на губах его все чаще; почему-то хотелось смеяться; он вытягивал под столом ногу и толкал жену в колено; если маменька не замечала этого, то Сенечка запускал под стол руку. Жена наконец вскрикивала, и мать узнавала все.

– Пошел спать! – говорила она с сердцем.

– Маннька…

– Пошел, молись богу!.. Пошел!.. И ты пошла!

Муж и жена становились рядом…

Во время молитвы Сенечка почему-то начинал чесаться: то чесал коленку, то спину и перевирал слова молитвы беспощадно. При начале «Богородицы» – он начинал зевать. Но маменька дожидалась, пока дети произнесут «и всех православных христиан», и сама укладывала их спать.

Наставала ночь.

* * *

Примерное семейство это существует и поныне, не изменив своего образа жизни ни на йоту, и надо думать, что в вечную жизнь они отойдут все разом, ибо розничное, так сказать, существование их немыслимо.

Примечания

Рассказ печатается по сборнику: «Очерки и рассказы», СПБ., 1871. Впервые этот рассказ был напечатан в «Искре», 1865, № 11, как часть очерка «II. Овчинная улица. – Моллюски. – Начало реформы» цикла «Сторона наша убогая» (см. комментарий к предыдущему очерку). В дальнейшем, для сборника «Очерки и рассказы» 1866 года, Успенский переработал центральную часть очерка («Моллюски») в самостоятельный рассказ с единой сюжетной линией под заглавием «Примерная семья» и включил его в сборник, в серию рассказов под заглавием «Из чиновничьего быта». Для этой переработки, кроме изменений и добавлений внутри текста, писатель, во-первых, отбросил конец очерка с самостоятельной темой – о детской «школе» княжеского камердинера Егора Егорова («Начало реформы»), вновь написал заключение рассказа и, во-вторых, вступительную часть с описанием «Овчинной улицы» заменил общей характеристикой жизни мелкого чиновничества (см. ниже). Новое вступление, в свою очередь, было также изъято при установлении окончательной редакции рассказа в сборнике «Очерки и рассказы» 1871 года.