Вторая Гаммы

Вопрос был риторический, Маран только пожал плечами и задал встречный:

– А ты обратил внимание на то, сколько здесь бегает малышни?

На этот раз пожал плечами Дан:

– Это типично для всех первобытных народов. И не только первобытных. Еще два-три века назад на Земле в каждой семье рождалось по десятку детей.

Маран лишь хмыкнул, но позднее, когда ворочаясь на неудобном диванчике, Дан услышал храп Эвальда, молодой человек засыпал, едва коснувшись головой подушки, то бишь сложенного одеяла, и тихо спросил:

– О чем ты думаешь? – Маран, которому был адресован его вопрос, отозвался почти сразу:

– О корнях гуманизма.

– А конкретно?

– О том, что уровень гуманистических устремлений человечества прямо пропорционален качеству противозачаточных средств.

– Как-как?

– А так, что чем меньше у человека детей, тем менее он склонен посылать их на войну. Если б в средние века у дворян было по одному сыну, эти парни наследовали бы отцовские поместья и занимались бы их благоустройством, иными словами, мирным трудом. Но когда во дворе замка болтается еще пять-шесть дюжих ребят, которых некуда приткнуть, их посылают на феодальную войну или в крестовый поход, авось добудут себе там состояние или землю, а коли погибнут, не беда, не придется ломать голову над тем, как не дать ни одному из них прирезать старшего брата, чтобы стать наследником. Собственно говоря, я никаких Америк не открываю, до историков, по-моему, все это дошло давно, но лишь теоретически, не столь наглядно.

– Ты противоречишь самому себе, – заметил Дан. – Ты ведь говорил, что деторождение в Бакнии никогда не было чрезмерным. Но в то же время бакны всегда были воинственным народом. Твои слова.

– Верно, – согласился Маран. – Именно на этом противоречии я и споткнулся в своих рассуждениях. И пытался его разрешить.

– Ну и?

– Наверно, дело в ресурсах. Дефицит естественных ресурсов в Бакнии всегда был настолько велик, что даже при умеренном приросте их не хватало. Ладно, давай спать.

Следущий день, в отличие от предыдуших, пасмурных и нежарких, выдался ясный, и Дан решил пойти поохотиться, правда, нужды в том особой не было, мяса еще оставалось довольно, на ближайшие три-четыре дня уж точно, только вот занятия он себе найти не мог, поскольку запись уже выучил почти наизусть и убедился, что больше из нее ничего не выжать. Он вознамерился даже предложить помощь доморощенным электронщикам, но, к счастью, поглядев на их работу, вовремя понял, что неизвестно, выйдет ли из его участия больше пользы, нежели вреда. Подумал еще, что кто тут пригодился бы, так это Патрик, уважение к профессионализму которого у Дана заметно возросло, когда тот сумел за каких-нибудь три-четыре часа запустить компьютер глеллов и вытащить из него нужную информацию, наверняка в бытность программистом хлеб свой он даром не ел, и удивительно даже, что сменил специальность… впрочем, и сам он, Дан, был астрофизиком не из последних, и, наверно, Патрика в Разведку понес тот же черт, что и его… Он высунулся в люк, подумал и снял уже надетую было куртку. Близилась осень – если, конечно, компьютер не ошибся в вычислениях, и, по идее, должно было постепенно холодать, но сегодня день выдался совершенно летний, даже жарковатый, так что, немного побродив, он закатал рукава и расстегнул ворот. Вначале он намеревался идти вниз, в сторону равнины, но потом передумал, выше холмы грудились теснее и казались не столь однообразными, на дальних склонах виднелись даже деревья, больше похожие на букеты, пучки расходившихся в стороны веток с отдельными маленькими кронами росли словно прямо из земли. Он не стал сразу взбираться по склону, а пошел по маленькой долинке между двумя холмами, думая, что здешняя тишина не похожа на земную, та наполнена пением цикад, жужжанием мух и пчел, писком комаров и множеством иных схожих звуков, а тут насекомых совершенно не слышно, да и не видно тоже. Что за шорох? Он резко повернулся. На покатом склоне соседнего холма выделялось небольшое сине-зеленое пятно. Он стоял неподвижно, вглядываясь. Пятно шевельнулось и вдруг взлетело в воздух. Птица. Первая, которую он здесь видел. Он сунул руку в карман и понял, что забыл переложить станнер из куртки в брюки. Охотничек! Птица тем временем опустилась обратно в траву… нет, не опустилась, упала, попробовала взлететь снова и опять упала, кажется, у нее было сломано крыло, висевшее под неестественно острым углом. Дан подумал, что ее можно поймать, и стал медленно придвигаться поближе. Увлекся и перестал смотреть по сторонам. Позднее он думал, что любой незнакомый предмет только насторожил бы его, именно птица оказалась тем, что не вызвало у него никаких подозрений, и он благополучно угодил в расставленную ловушку. Как последний идиот! Он так и не заметил никого и ничего, услышал только свист веревки, и, пока поворачивался, петля затянулась на его шее, и он потерял сознание.

Он очнулся в почти полной темноте. Ощутимо ныл затылок, очевидно, для верности его еще и оглушили… впрочем, он мог и удариться головой, когда падал. Он лежал на боку, почти на животе, руки связаны за спиной, ноги туго обмотаны веревкой в несколько широко разбросанных, от щиколоток до колен, витков, под щекой подстилка, довольно мягкая, но вонючая. Постепенно глаза привыкли к темноте, а вернее, полумраку, и он понял, что находится в каком-то тесном помещении, скорее всего, кожаной палатке, из тех, которые, изучая запись, столько рассматривал снаружи, не предполагая, что доведется взглянуть и изнутри. Однако у них весьма тщательно подогнаны полотнища, практически ни одной щели, подумал он отчужденно, свет просачивается, наверно, только со стороны входа, это должно быть за спиной. Он сделал попытку пошевелить руками, пальцы двигались, но запястья были связаны крепко, нет, собственными силами не освободиться никак, можно только повернуться на спину или на другой бок, но зачем? Хуже всего, что нельзя включить «ком» и хотя бы дать Марану знать, что жив… Словно в ответ на его мысль «ком» пискнул, раз, два, и умолк. Скорее всего, не в первый раз… И что теперь будет? Надо же так попасться! Трижды идиот! Пошел охотиться и даже станнера не взял… Что, впрочем, большая удача, поскольку сейчас оружие наверняка было бы у тех, кто его так ловко сцапал, а привести станнер в действие не проблема, покрутишь, покрутишь в руках и хотя бы случайно доберешься до спуска… Идиот, идиот… Больше всего его пугало подозрение, что Маран не бросит его и не улетит… Хотя с другой стороны, мысль о том, чтобы остаться одному на чужой планете, в плену у полудикарей, пусть даже и с надеждой, что через… Сколько же это? Он торопливо посчитал… Ну пусть две недели, если ремонт действительно не затянется, если удастся организовать спасательную экспедицию прямо с Новой Глеллы… Через две недели его как-то выручат… Все равно от одной этой мысли становилось зябко. Но опять-таки… Ведь Маран даже не может его найти, на дурацкой скорлупке, именуемой астролетом ближнего радиуса, нет чувствительных пеленгаторов, способных засечь его «ком»… Опять пищит. Да, без связи совсем худо. Но, наверно, когда-нибудь ему развяжут руки, хоть на пару минут, нажать на «ком» дело секунды. Как жаль, что его нельзя включить усилием воли! А может, каким-то образом удастся его сдавить? Крошечный серебряный шарик был вживлен под кожу внутренней стороны козелка, он подумал, что, если лечь на ухо и прижать его поплотнее к полу, возможно… Попробовал, но подстилка была слишком мягкой, к тому же, сколько он не ерзал, «ком», как назло, всякий раз оказывался напротив наружного слухового прохода… Собственно, так и задумано, чтобы коммуникатор не включался от каждого сквозняка. Или каждой перемены положения головы, а то срабатывал бы, например, ночью… Ну и пусть срабатывал бы! Все равно ведь при вызове он так и так пищит. Какой-то тут недосмотр, конструкторов или… ну тех, кто выбирал место для установки «кома», радистов, интендантов, бог весть, кто занимается подобными мелочами… Хороши мелочи!.. Главное средство ближней связи Разведки! Только когда вот так влипнешь… Черт! Он понял, что думает не о том, над чем следовало бы поразмыслить в положении, в каком он очутился… Благодаря собственной глупости! Ладно, хватит! Кляня себя, далеко не уедешь. Ближе к делу. Для начала хорошо бы сообразить, для чего этим ребятам понадобилось его похищать. Чтобы убить? Не логично. Можно просто пристрелить из лука, с расстояния в полсотни метров, ничем не рискуя, чего ради устраивать ловушку, тащить на десятки километров… ну да, не меньше пятидесяти, если бы их лагерь за последние дни придвинулся ближе, и даже он, Дан, это прозевал, Маран уж точно заметил бы, степь просматривалась на огромное расстояние… Итак, ответ на вопрос номер один – категорическое «нет». На данный момент, конечно. Значит, он им для чего-то нужен. А следовательно, не исключена возможность найти общий язык. Язык. Хм… И каким же этот общий язык должен быть? Ну не интер же! Нет, чушь собачья, как сказал бы Патрик. Нужен другой подход к проблеме. Некоторое время он ломал голову, пытаясь этот подход отыскать, потом вернулся к мысли о языке, стал примериваться. Каким образом можно быстро выучить незнакомый язык? Собственно говоря, ответ был ему известен давно: под гипнопедом. Разумеется, имея готовый словарь с основами грамматики или, на худой конец, источник и компьютер с соответствующей программой, который тебе этот словарь составит, именно так он и овладел всеми языками, на которых говорил… Но нет, не всеми. Был один, который он учил иначе. Он стал припоминать, как они с Никой осваивали бакнианский. Гипнопеда у них, конечно, не было, но зато… Он усмехнулся, подумав, что наконец нашел нечто, дававшее землянам преимущество перед торенцами, на Торене об этом слыхом не слыхивали, а на Земле почти каждый мало-мальски интеллигентный человек владел приемами самогипноза, в случае необходимости им можно было заменить гипнопед, правда, лишь в определенной степени, инициировать такую скорость обучения самому, без помощи электроники, не в человеческих силах. Он вдруг подумал, что не имеет никакого понятия о том, знает ли о самогипнозе Маран. Как ни удивительно, но разговоров на эту тему с Мараном он припомнить не смог. Почему-то… Собственно, понятно, со времен Бакнии ему ни разу не случалось пользоваться теми нехитрыми приемами, которые и до того нечасто бывали ему нужны, а в Бакнии… В Бакнии Маран никогда не спрашивал его о том, как он выучил местный язык, наверняка ему и в голову не приходило, что представитель высокоразвитой цивилизации, осваивавшей космическое пространство, менее способен к языкам, чем он… Да… Дан снова почувствовал прилив уважения к Марану, находивший на него всякий раз, когда он вспоминал, как тот расшифровал его и Нику, никакие последующие фокусы типа неизменно сбывавшихся пророчеств или когда Маран принимался абсолютно убедительно и аргументированно, словно вычитал в книге, а не выстроил в собственной голове, рассуждать об основах очередного мироздания, никакие анализы и прозрения не потрясали Дана так, как та первая догадка, а вернее, логический вывод, и теперь, стоило ему обратиться мыслями к давнему эпизоду, как перед его глазами вновь возникло лицо Марана, спокойно и даже слегка небрежно сообщавшего ему, Дану, что он знает о его внеторенском происхождении. И не только об этом. Но он опять отвлекся. Итак, самогипноз. Он мог войти в него в любой момент и на любой желаемый промежуток времени, это да. И однако самогипноз способствовал запоминанию, словари же сами собой не складываются, тогда им с Никой крупно повезло, что, выйдя из леса, в котором разбился астролет, и добравшись до первого попавшегося поселения, небольшой деревушки, они выбрали наудачу маленький домик на отшибе и наткнулись на одинокую старуху, которой Ника сразу понравилась, потому та и приютила их, помогла выучить первые слова, вообще дала возможность присмотреться к окружающему и начать в нем хотя бы в какой-то степени ориентироваться. А ведь могло повернуться иначе, что ей стоило донести на странных людей, не знавших ни одного бакнианского слова кроме приветствия, которое они буквально подцепили где-то по дороге, иностранцев, шпионов, врагов, ну и тому подобное… И кто даст гарантию, что в итоге они все же угодили бы к Марану, а не стали б жертвой какого-нибудь местного блюстителя государственных интересов… Ладно, воспоминания можно отложить на потом… И как же быть с этим самым языком? Чтобы узнать хоть какие-то, первые, начальные, основные слова, нужен контакт, не подлинный контакт, конечно, не цивилизационный, а простой человеческий, но нужен, а чтобы установить контакт, необходимы слова. Вот чертовщина. Он все еще безрезультатно пытался разорвать этот порочный круг, когда за его спиной отдернули, надо понимать, заменявшее дверь полотнище, ибо стало светло. Некто, тяжело прошагав по палатке, стал прямо над ним, Дан чуть повернул голову и посмотрел вверх. Кочевник был малорослый – даже снизу за великана никак не примешь, широкоплечий, обмотанные тканью ноги колесом, волосы убраны назад и перевязаны на затылке, почти как у иных вполне современных молодых людей на Земле, грубое лицо, шрам на лбу, другой на щеке… Дану вспомнилось, что гунны уже детям делали надрезы на лице, чтобы впоследствии обезображенные шрамами они казались еще страшнее, но здесь… Он попытался восстановить в своей эйдетической памяти кадры записи… Нет, тут такое системой вроде не было, во всяком случае, массового характера не носило, наверно, стоявший перед ним мужчина не первой молодости был каким-нибудь воякой. Некоторое время «вояка» смотрел на него сверху вниз, потом что-то сказал. Спросил, судя по интонации.

– Видишь ли, приятель, я не знаю твоего языка, – ответил Дан на интере чуть хмуро, без заискивания, но и без враждебности.

Тот ткнул в него пальцем и снова что-то спросил:

– Ты хочешь знать, кто я? Homo sapiens, если это тебе что-либо говорит. Откуда? С Земли. Есть в Галактике такая планета. Чего ради я тут околачиваюсь? Попал в небольшую космическую переделку.

Туземец слушал, не перебивая, когда Дан закончил свои откровения, ничего не сказал, а нагнулся, распутал веревку, которой были обмотаны ноги Дана, и сделал ему знак встать. Дан поднялся на ноги с третьей попытки, онемевшее тело плохо слушалось, и управляться без рук было сложно.

Палатка, из которой его вывели, стояла в окружении других, на расстоянии пяти-шести метров от ближайшей, в промежутке был почти такой же очаг, какой он соорудил несколько дней назад, на траве вокруг сидело с десяток ребятишек и несколько взрослых. Обед, что ли? Вроде бы так. Дан ожидал, что ему хотя бы на время еды развяжут руки, конвоировавший его кочевник так и поступил, но перед тем накинул ему на шею аркан, возможно, тот самый, благодаря которому он тут очутился, и передал конец одному из сидевших у очага туземцев. Тот намотал веревку себе на руку, оставив Дану для передвижения не более полутора метров, и показал жестом, что он может сесть. Дан сел и поднял руку к уху, державший веревку абориген насторожился и чуть потянул ее к себе, в порядке предупреждения, надо понимать, но Дан к петле притрагиваться не собирался, он пригладил волосы, почесал затылок, потер ухо и незаметно активировал «ком». И почти моментально услышал напряженный голос Марана:

– Дан! Ты жив?

Дан только кашлянул в ответ, но Маран понял его сразу.

– Ясно. Дай только знать, непосредственная опасность тебе угрожает? Если да, кашляни, вздохни, любой звук, я пойму.

Дан ответил гробовым молчанием, и Маран сказал с облегчением:

– Ладно, поговорим, когда сможешь. Я пока послушаю. Смотри, не выключи ненароком связь, как это с тобой иногда случается.

Дан слегка покраснел, такое с ним действительно случалось, у него была манера теребить при раздумьях мочку уха, и порой жертвой этой дурацкой привычки оказывалась связь. Покраснел, но промолчал, конечно, и сосредоточился на процессе раздачи еды. Последний оказался чрезвычайно прост: две женщины наклонили стоявший возле затушенного очага средних размеров котел или горшок с ручками, бульон – если не весь, то большая его часть – вылился прямо на землю, потом одна из женщин запустила руку внутрь, вынула большой кусок мяса и подала ближайшему из сидевших у очага мужчин. Тот принял мясо всей пятерней, видимо, оно было не очень горячее, и сразу вонзил в него зубы. Когда дошла очередь до Дана – после взрослых, но до детей, он подставил ладони, принюхался, пахло довольно приятно, какой-то пряностью, видимо, в котел при варке добавляли всякие неведомые ему травки, поколебался минуту и храбро откусил. А что еще делать, не умереть же с голоду, и, в конце концов, если остальные могут это переварить, сможет и он. Когда раздававшая мясо женщина доела свою долю, она встала и оглядела всю компанию, большинство подняло указательный палец, и она повторно наделила едой всех желающих, в том числе Дана, поскольку, правильно истолковав этот простенький жест, он поспешно повторил его вслед за другими. После третьей порции котел закрыли большой глиняной крышкой и принесли откуда-то кувшин с питьем, пахучим горьковатым отваром, утолявшим жажду и слегка взбадривавшим, Дан убедился в этом, глотнув из сосуда, который передавали по кругу.

После еды Дана отконвоировали обратно в палатку, снова тщательно связали и, освободив от аркана, ушли. Он подождал, пока закроется «дверь», и спросил торопливым шепотом:

– Слушаешь?

– Разумеется, – ответил Маран.

– Меня обдурили, как последнего олуха. Подсунули птицу с перебитым крылом, и, пока я на нее таращился, подкрались сзади и накинули аркан на шею. Что было дальше, не помню, очнулся здесь, в их лагере, в палатке, со связанными руками и ногами. Покормили обедом, на его время развязали руки, и я успел включить «ком», – дал Дан полный отчет. – Сейчас опять лежу на полу в палатке связанный.

– Понятно, – сказал Маран. – А зачем им понадобилось тебя похищать? Соображения есть?

– Нет.

Маран помолчал и спросил:

– А язык у них сложный?

– Откуда я знаю?

– Великий Создатель! Уши у тебя есть? Ты же полиглот! Оценить уровень сложность языка не так уж… – он вдруг запнулся, сделал паузу, потом закончил, – трудно.

Дан невольно усмехнулся: хотел, должно быть, сказать «сложно», но вовремя спохватился, что корень тот же, блюдет стиль, литератор… Ладно, к делу!.. Трудный ли язык. Поди и так сразу ему скажи. Хотя… Не будь дураком, друг Даниель, ты же вправду полиглот. Два, если не три, торенских, два периценских, если считать и наречие горцев, на котором говорить не довелось, но выучить ради соответствия легенде пришлось, эдурский, палевианский с глелльским, точнее, глелльский с его палевианской модификацией, а ведь несколько лет назад единственным иностранным языком в его арсенале был интер, если, конечно, можно считать иностранным язык, на котором говорит каждый европеец… И опять не о том, одернул он себя и стал припоминать разговоры за обедом, не содержание их, конечно, а интонации, конструкцию фраз, длину слов и предложений…

– Как будто не очень, – сообщил он наконец терпеливо ожидавшему ответа Марану. – Конечно, за едой не ведут глубокомысленных бесед, но все же… Наверно, его вполне можно выучить, но я совершенно не представляю, как за это взяться.

– Да, и мне показалось, что язык не трудный, – согласился Маран. – Правда, я слышал только то, что говорилось за обедом.

– Да я в общем тоже. Плюс разве что несколько фраз, с которыми ко мне обратился один из этих ребят. То ли поблизости никого нет, то ли звукоизоляция тут хорошая, но я практически ничего не слышу. Так, отголоски.

– Понятно. Что ж, подождем.

Он умолк надолго, и Дану сразу стало жутковато, хоть он и знал, что связь включена, стоит сказать слово, и Маран ответит, знал, но ничего не говорил, не хотел мешать, наверняка они там в ударном темпе собирали этот дурацкий блок. Или еще только разбирали? Нда. Чтобы подбодрить себя, он попробовал представить, каково было Марану на Палевой, одному, почти без надежды, что его оттуда вытащат, но это не помогло, и тогда он заговорил:

– Маран!

– Да?

– Когда приведете блок в порядок, улетайте, не пытайтесь меня выручить. Я дождусь, пока ты вернешься со спасательной экспедицией. Даже если ты сможешь выяснить, где я, не лезь на рожон, а то просто-напросто влипнешь и сам. Ты меня слышишь, нет?

– Слышу, – сказал Маран сухо. – Скажи лучше, сколько времени ты прогулял до того, как на тебя напали?

– Часа полтора, – ответил Дан, подумав.

– А с момента, когда очнулся, до того, как связался со мной?