Илиада. Древнегреческий эпос в пересказе Сергея Носова

Промахнись, Менелай, тебе не убить Париса!.. Посмотри на него – он сама Победа!.. Нет, не надо смотреть, кидай, не метясь!.. Ах, зачем же так? Так и убить можно…

И к чему этот рык?.. Менелай, ты ужасен!.. Ну пробило твоё копьё щит Париса… Ну а дальше-то что?.. Сам не видишь?.. Жив Парис, невредим Парис, даже не ранен!

Ах, Парис, не теряйся!.. Смотри, что он хочет!.. Он хочет мечом тебя, по твоему шлему!.. Так тебе, Менелай, за твою злобу!.. Разлетелся меч на куски, медный!.. Это я так придумала. А ты как хотел?..

Парис!.. Не бойся!.. Соберись!.. Слышишь? Он Зевса клянёт за то, что Зевс против!.. Плохи дела у него, раз виноват громовержец… На тупую ярость врага твоего так и смотрела бы.

Осторожно!.. Задушить вздумал!.. Это надо ведь так – вцепился в горло!.. За шлем ухватил и по земле тащит!.. А ты ногами упирайся, упирайся ногами!.. Он ведь к своим тебя хочет!..

Сейчас перестанешь хрипеть… Это так тебя ремешок на шлеме… Воловий, крепкий, зараза!.. Я помогу… Ну-ка… Раз – и порвался ремень… Я с тобою!.. Рано, рано они ликовать начинают… Ты, главное, их не слушай!.. Сейчас им покажем, кто у нас тут победитель!..

Хорошо тебе, красавец? Легче стало?.. Вот теперь ты его одолеешь?.. Нет?.. Ну что, не подняться?.. Бедный, бедный Парис… Ох как он тебя!.. Копьём замахнулся… Изымаю тебя из клешней этого изверга!..

И тут произошло невероятное. Парис, которого, ухватив за шлем, только что по земле волочил Менелай, внезапно исчез.

Сначала оборвался ремень, и шлем, слетев с головы Париса, заставил Менелая повернуться по движению его руки – шлем полетел к ликующим ахейцам, а Менелай обернулся и – замахнувшись копьём – не увидел Париса.

Был Парис, и нет никакого Александра.

(Александр – второе имя Париса.)

Ор войск, сопровождающий поединок, вмиг стих.

И только дыхание разгорячённого Менелая раздавалось над полем, он метался и не мог найти своего противника.

А что же произошло с сыном Приама? Афродите показалось недостаточным спасти ему жизнь – захотела страдания возместить ему женской любовью: перенесла его не куда-нибудь, а в опочивальню, исполненную благоухания, прямо к брачному ложу.

Правда, Елена в это время была на башне.

Афродита могла бы так говорить.

…Окружённая толпой служанок, она на башне стояла. Я решила её увести и в образе старой пряхи явилась – та ещё ей во дворце Менелая служила, вместе бежали, самой верной была из служанок. Вот я, на башню, кряхтя, поднявшись, и говорю моей девочке. – Хватит смотреть, больше зрелищ не будет. Твой ненаглядный меня за тобой посылает. Ты удивишься, он ждёт тебя в спальне. Одет как на праздник и лицом красоту излучает… Весел и бодр – и как будто не дрался ни с кем!

Знала, что узнана буду, – нарочно свою бесподобную шею (такая она у меня) старить не стала, как, впрочем, и грудь, да и глаза я свои не обделила их истинным блеском. Как меня не узнать? Узнаёт – и что же я слышу? – Слышу из уст её (её чуть не трясёт): о ты коварная, к чему соблазняешь меня? – Это мне говорит! – Говорит: Менелай победил; как бы я ни была ему ненавистна – мне вернуться к нему! А с этим, который бежал, мне не ложе делить, а позор. Ты меня, говорит, на что совращаешь? А иди-ка сама к нему, мне говорит, ты ведь от него, говорит, без ума – откажись от бессмертия и млей перед ним до конца своей жизни – хоть женой, хоть рабыней!..

Мне такое сказать!.. Беспримерная наглость!.. У, как я разозлилась!

Ты кто? Кто ты такая, чтобы… чтобы… чтобы с кем ты имеешь дело, забыла? Неблагодарная! Следуй за мной! А пикнешь ещё, возненавидят тебя оба народа! Вот тогда ты узнаешь, тогда ты поймёшь!

Сразу притихла. Идём. То-то же. В дом его входим. Он – так и смотрела бы – великолепен, встречает. Я кресло подвинула ей, недостойной. Села, глядит на него. И опять кочевряжится, но уже не трясётся: ты, говорит, опозорился, было б уместнее, если бы там лежать остался убитым… А он ей так говорит. Прекрасная! Мои мысли все о тебе, а про то я не думаю даже!.. Глупости какие!.. Будет случай, я одержу победу, с кем хочешь, в единоборстве. А этому сейчас помогала Афина, разве не видно? Лучше посмотри на меня, какой страстью к тебе я пылаю! Даже когда тебя похищал, было не так… Никогда тебя так не желал, как сейчас… Радость моя, ну идём же, идём!..

Короче, увёл за собой. У меня получилось.

Войска расходиться не торопились. Все были до крайности возбуждены. Менелай, как бешеный зверь, носился по полю, крича в пустоту, чтобы беглец вновь появился. Взаимоусиление ярости и досады грозило ему разрывом груди изнутри.

Наконец Агамемнон провозгласил именем Зевса победу за Менелаем.

Потребовал вернуть Елену и все богатства и заплатить сверх того.

Ахейцы возликовали.

На стенах Трои отвечали молчанием.

Зевс делал вид, что не слышал.

Нарушение клятвы

…Кстати, что там у нас на троянском фронте? Это я к моим дорогим – Гере с Афиной. Переживаете, да? – за ахейцев, за Менелая… Я понимаю. Я вижу. Нет, нет, это я так, пейте нектар. Мы тут на Олимпе сидим, у нас полы золотые, юная Геба в кубки нам подливает (детка, спасибо), я только к тому, что, если взять Афродиту, вся она там, у него – рядом с любимцем своим. Ни на шаг не отходит. И надо же так умудриться! Я и сам уже мысленно его хоронил, так ведь нет – в последнее мгновение спасла! А то бы и конец Троянской войне. Ну и что будем делать? Не зачтём Менелаю победу? Надо б зачесть. Он победил. Или как? Распрю продолжим? Или, может, конец? Пусть помирятся оба народа, Троя будет стоять, развиваться и крепнуть, а эти к себе уплывут – и Елену пускай забирают. Дружба! Мир! Так, пожалуй, и надо?

Это всё Зевс произнёс издевательским тоном – с единственной целью Геру позлить.

Афина сдержалась, не стала перечить отцу. А Гера молчать не могла, отвечала супругу.

…Хищник ты. Тебе безразлично, сколько я сил положила, чтобы всех их собрать и переправить по морю. Чтобы развязать эту войну. Нравится во всём мне препятствовать? Что ж, делай как хочешь, только знай, не все тут тебя одобряют.

…А чего ты пристала к этим троянцам? Мне они ничего плохого не сделали. Жертвы приносят исправно, дым от их алтарей образцов… Почему я должен потакать твоей ненависти? Окажись ты там, в стенах Трои, ты их всех живыми пожрёшь – и Приама, и остальных – как бешеная людоедка. Да мне-то что? Поступай по-своему. Не хватало ещё из-за этого ссориться. Но давай договоримся, ты мне тоже не станешь мешать, когда я захочу уничтожить милый твоему сердцу город.

…Аргос, Спарта, Микены – эти люблю. Но если захочешь казнить их, даже не пикну. Всё равно по-своему сделаешь. Хорошо, истребляй. Но и ты будь любезен мои труды уважать. Из того, что ты тут сильнейший, ещё не следует, что остальные не боги. Все мы боги тут на Олимпе. А я тебя старше и вдобавок – жена. Так что давай по-хорошему, будем примером другим. Оставим дрязги. Пошли-ка, муж мой, Афину к троянцам, пусть она сделает так, чтобы те свою священную клятву нарушили. И чтобы были они виноваты.

Зевс проявил непоследовательность – вопреки обещанию Фетиде послушался Геру, – обернулся к Афине и дословно повторил ей, что просила жена. Дочь его совоокая только того и ждала. С радостью низверглась она с Олимпа, обретя на сей раз неантропоморфный образ – падучей звезды.

Так потом могла б рассказать.

…Ух как я пронеслась!.. искромётная – с жаром!

На меня смотрели полки. Видела, как в тысячах глаз отражаюсь – вся огонь и стремительность, – и искры летят! Так, в глаза им входя, изумление внушала…

Забавно слышать, как они потом обсуждают, что же это и зачем с неба упало. Одни говорят, быть кровавой войне, а другим почему-то мерещится в прилёте моём предвещание мира.

Ладно, скоро узнаете.

В камне, с неба упавшем, задерживаться не хотела – обрела человеческий образ, а именно храбреца Лаодока, одного из защитников ей ненавистного града. Вот этот не-Лаодок (он – Афина) ищет в троянской толпе другого защитника – Пандара; очень сей доблестный воин нужен сейчас Афине. А как тут найдёшь – войско большое, и всюду рядами щиты людей заслоняют.

Вот он. К нему подошла.

А чем он интересен Афине, вот этим: среди троянцев лучший стрелок.

Говорят, его сам Аполлон стрельбе научил. А лук у него изумительный, дивный. Гордость лучника – лук. Изготовлен из рогов горной козы, которую Пандар застрелил на охоте, – на шестнадцать ладоней возвышались рога над козьим черепом. Лучший искусник над этим чудом трудился – творец дальнострельных луков, первый из первых.

Так и стоял Пандар, глядел в пространство. И вдруг он слышит внутренний голос – а это Афина к нему подошла и, распознав точно, перестала быть ищущим его Лаодоком.

Говорил ему внутренний голос: доблестный Пандар, лучник лучший! Слушай меня. О чём размечтался? У тебя лук превосходный, и ты не умеешь промахиваться. Только твоя стрела долетит до тех позиций. Пообещай Аполлону богатую жертву и не теряй времени, убей царя Менелая! Будет радость у троянцев – Менелай мёртвый! Вознаградит Парис тебя за этот подвиг. Бери свой чудо-лук и стреляй в Менелая.

Вот что Афина ему внушала вкрадчивым, но убедительным голосом, за свой принимал он который, думая, что в голове его раздаётся.

И что же? Отступив за надёжные щиты соратников, чтобы не выдать умысла, он, тихий безумец, небывалый лук напрягает, концом в землю упёрши, и тетиву натягивает с помощью крючка на верхнем конце оружия.

Лук готов исполнить задуманное. Аполлону обещана обильная жертва.