Дочь Агриппы

Howard Fast

AGRIPPA’S DAUGHTER

© Перевод, ЗАО «Центрполиграф», 2025

© Художественное оформление, ЗАО «Центрполиграф», 2025

Основные действующие лица

Беренис Бесагриппа – царевна Галилеи (позднее царица Калки).

Ирод Агриппа – отец Беренис, царь Израиля.

Габо – служанка Беренис.

Ирод Калки – первый муж Беренис (он же – ее дядя), царь города Калки в Ливане.

Агриппа – брат Беренис, царь Галилеи.

Полемон – царь Силиции, второй муж Беренис.

Симеон Бенгамалиель – муж Беренис (третий), внук ребби Гиллеля и владыка Великого Синедриона.

Гамалиель Бенгиллель – отец Симеона, сын основателя дома Гиллеля.

Гесс Флор – прокуратор Иудеи.

Тит Флавий Веспасиан – римский военнокомандующий, позднее император Рима.

Симеон Баргиора – военный лидер сикариев.

Кипра – мать Беренис.

Друзилла – младшая сестра Беренис.

Мариам – сестра Беренис.

Марк Лисимах – младший сын алабарха Александрии.

Александр Лисимах – алабарх Александрии.

Германик Лат – легат в Палестине над торговой миссией Клавдия.

Енок Бенарон – начальник царской стражи.

Вибий Марк – проконсул Сирии.

Куспий Фад – прокуратор Иудеи.

Гиркан – старший сын Беренис.

Беренициан – второй сын Беренис.

Анат Берадин – купец.

Адам Бенур – оруженосец.

Гидеон Бенгармиш – глава дома Шломо в Тиберии.

Исмаэль Барфаби – верховный жрец.

Гиллель Бенгамалиель – брат Симеона.

Сара – мать Симеона.

Дебора – жена Гиллеля Бенгамалиеля.

Ачон Бараврим – поставщик зерна в Сирии.

Вентидий Куман – проконсул Иудеи.

Иосиф Бенматтафей Хакоген (Флавий Иосиф) – еврейский военачальник и историк.

Баас Хакоген – глава дома Хакедрон.

Менахем Хакоген – главарь сикариев.

Якобар Хакоген – еврейский банкир.

Давид Ба́рона Пурпур – богатый римский еврей.

Посвящается БЕТТЕ, которая прошла со мной через все —

все лучшее и все худшее

Часть первая

Беренис было шестнадцать лет, когда ей пришлось стать свидетельницей убийства родного отца. Причем за ходом событий, приведших к трагической развязке, она наблюдала со странным спокойствием. С той поры, как отец вступил на путь добродетели и нанял армию уличных певцов, чтобы объявить во всеуслышание о появлении святого среди смертных, у Беренис к родителю проявился интерес, однако ее отношение к нему не изменилось. Ребенком она боялась его, подростком – ненавидела, затем наступило равнодушие. Ненависть была не свойственна Беренис, и злость ее быстро проходила, так как отнимала слишком много сил и разрушала душу.

Их семья жила в Кесарии на побережье. Заканчивалась осень. День обещал быть прохладным и приятным. Однако ночью ветер переменился, и к утру он подул с пустыни, преодолев холмы Нижней Галилеи и скатившись на побережье как кипящее масло. Ветер предвещал несчастье, и все в Кесарии знали – от предстоящего дня не следует ожидать ничего хорошего. И Беренис знала это. Она ожидала наступления жаркого, душного, перехватывающего дыхание утра еще до того, как подул ветер. Но Беренис его не боялась. Даже наоборот, ее внутреннее чувство подсказывало, что ей в этот день беда не грозит. Сегодня в ее семье ожидалось некое подобие театрального представления, а Беренис любила театр.

Итак, она не спеша оделась, чтобы совместить день бедствий с развлечением, в ярко-красную хлопковую сорочку и зеленую накидку. Ее служанка, смуглая беньяминка, – низкорослая, с тяжелыми бедрами, черноволосая и черноглазая, – выразила свои сомнения, удивившись такому сочетанию цветов. Но Беренис только взглянула на нее, и та сразу умолкла. Некогда служанка носила имя Леа, но хозяйке оно не понравилось, и Беренис стала называть ее идумейским именем Габо, что в переводе означает «черный песчаный крот». Семнадцатилетняя Габо была рабой своей госпожи уже три года. С момента своего появления она не понравилась хозяйке, и та била ее по малейшему поводу короткой плеткой, а подчас пускала в ход и руки. Иногда Беренис избивала ее до крови: скорее из-за личной неприязни, чем за грехи. Однако, повзрослев, Беренис убедилась, что холодный взгляд или строгое слово в той же степени плодотворны, что и битье. К тому же такой метод воспитания освобождал ее душу от угрызений совести, которые мучили Беренис после экзекуций над служанкой.

Таким образом, и на этот раз строгого взгляда Беренис оказалось достаточно для Габо, которая поняла, что ее хозяйка не настроена спорить. Она наденет зеленое с красным, золотые туфли, золотой пояс и набросит золотую сетку на волосы. Откровенно говоря, эти цвета ей к лицу. К шестнадцати годам Беренис расцвела. Она была выше большинства девушек ее возраста, скуластое лицо отличалось исключительно чистой кожей, большие руки, длинные пальцы, широкие плечи и крепкий, правильно очерченный подбородок подчеркивали в ней характерный облик хасмонянки. Рот был широковат, нос великоват. Но весь ее облик не имел и признака идумейского происхождения.

Беренис была худым, непривлекательным, неуклюжим ребенком, а к шестнадцати годам превратилась в интересную девушку, выделявшуюся среди других в царстве своего отца. А отец ее был царем. Она же – царевной.

Беренис можно было бы назвать и царицей, однако сама мысль об этом вызывала у нее отвращение. По своему масштабу и влиянию она была царицей маленького, неавторитетного, даже заштатного городка Калки в Ливане. Царь Калки, ее муж, приходился ей дядей, и к этому замужеству ее принудил отец десять месяцев назад. Этим утром, когда задул знойный ветер, ей впервые захотелось, чтобы ее муж и дядя, Ирод Калки, был бы рядом с ней. Он не переносил жару. А в Калки климат прохладный – одна из немногих радостей города. Она слегка улыбнулась при мысли, что он появится на такой жаре и на его лысине проступит красное пятно от возмущения.

– Габо! – позвала Беренис.

Служанка затаилась. Она не доверяла улыбке госпожи.

– Габо, правда, что заклинания на арадских изделиях обладают действенной силой?

– Я никогда не была в Араде, госпожа.

– Ты же беньяминка. А говоришь, не была там!

– Я родилась в Бетабе, госпожа, в Иудее, и там же стала рабой конюха вашего отца. Арад же находится в Идумее.

Она рискнула возражать и даже притихла от своей смелости.

– Идумейцы, беньямины – черные, грязные, – не переношу! Я приказала тебе мыться! Мыться каждый день, соскоблить всю эту коричневую грязь с кожи!

– Я так и делаю, госпожа, – взмолилась Габо.

– Я знаю, что ты делаешь, – валяешься с каждым, кто попадается на твоем пути, как последнее животное. Сколько их было вчера? Сколько самцов ты пропустила через себя?

– Да ни одного! Ни одного, госпожа!

– И у кого из них самый большой, Габо? – Гнев Беренис проходил по мере того, как ее охватывал азарт. – Самый длинный? Покажи, какой длины. Вот такой? – Она раскинула руки, и Габо рассмеялась.

Только с Габо да еще со своим братом Беренис вела себя свободно и раскованно; со всеми остальными – всегда насторожена, высокомерна, официальна, от случая к случаю остра на язык, чаще молчалива, всегда неразговорчива и – для тех, кто ее понимал и знал, – опасна. Она и сама этого не знала, и осознание своей силы пришло тогда, когда Беренис перестала бояться своего отца. Когда она первый раз стала хозяйкой ситуации, то отчетливо почувствовала пьянящую силу власти, а потом – и опасность, которая сопровождает эту власть. В дальнейшем ей становилось все легче и легче справляться с ситуацией, как, например, этим утром.

Отец Беренис Агриппа, где бы он ни находился – в Галилее в своем городе Тиберии, на побережье Хазареи или в горах Иерусалима, – всегда делал из еды культ и приглашал членов семьи и друзей разделить с ним трапезу. Но вместе они встречались не часто. Так, сегодня его жена, мать Беренис, Кипра, осталась в постели. Больная, она слабела с каждым днем. Несмотря на горячие соляные ванны, силы не возвращались к ней. Обе сестры Беренис оставались при мужьях: Друзилла, младшая, в Коммангене, а Мариам – в Александрии. Брат был, однако, здесь. Он уже сидел в зале для завтрака, когда вошла Беренис, и с наслаждением поглощал финики, оливы и сыр, запивая их вином.

Завтрак сервировали по-гречески: немного фруктов, оливы, сухой хлеб и вода из родника, – но даже такую легкую закуску брат превращал в пир. Беренис заметила: сколько бы он ни ел, ее длинноногий, смуглый семнадцатилетний брат (его, как и отца, тоже звали Агриппа) не набирал вес, сохраняя фигуру Аполлона, как будто являл собой воплощение легенды о том, что кровь Ирода несет в себе что-то дьявольское.

Брат приветствовал сестру шуточной церемонией, поцеловал руку и предложил инжир, который она жевала с отсутствующим видом, пока он рассказывал, что им предстоит в этот день.

Беренис слушала вполуха. Она умела сосредоточиваться на главном и равнодушно слушала, одновременно думая о другом, не забывая при этом наслаждаться сладким соком вымоченного в вине инжира. Агриппа-брат рассказывал ей о пьесе, посвященной императору Клавдию, которую ставят в честь Агриппы-отца. Во второй половине дня им всем приказано присутствовать в театре.

– По моему разумению, вымысел отвратительный, – заявил Агриппа. – Совершенно естественно, что император, как автор пьесы, главный везде и во всем, но, по-моему, ему все-таки не следует переступать черту и заниматься вульгарным плагиатом.

– Это не хуже, чем кичиться победами, которых он не добился, и детьми, которых у него не было.

– Знаешь, сестра, у тебя вечно какие-то оригинальные рассуждения, хуже некуда. В некотором смысле. Все-таки Клавдий сторонник мирного, а не военного развития истории. Но он помешан на литературе, и это ужасно.

– Почему? Хороший автор зарабатывает деньги, к тому же неплохие. Кстати, вспомнила, что у меня они кончились. Одолжишь мне?

– Нет, – твердо заявил Агриппа. – Куда ты тратишь деньги? Послушай, Беренис, не хочу показаться свиньей, но эта компания – очень талантливые греки из Колофона. А их девочек просто так не возьмешь. Что же мне, облизываться всю оставшуюся жизнь? А вот за деньги…

– Ты животное, – заявила Беренис.

– О да. Но надо тебе сказать, сестра…

Он замолк, не успев закончить фразу. Беренис решила, что король Агриппа вошел в комнату и стал за ее спиной, но когда она обернулась, чтобы поприветствовать его, то увидела всего лишь двоих жрецов двора ее отца, Финеаса и Арона, толстых, раскормленных и вечно голодных. Они поклонились в пояс и повернулись к буфету. Покрошив хлеба в миски, залили его вином. Пока хлеб намокал, монахи кончиками пальцев хватали финики и пихали их в свои алчные рты, бормоча приветствия на арамейском языке.

Беренис обратилась к брату на латыни:

– Знаешь, что бы я сделала на месте царя?

– Что, сестра?

– Кастрировала бы всех священников.

– Ах-ах. А почему ты уверена, что эти жирные негодяи не знают латыни?

– Взгляни на них, – улыбнулась Беренис.

Толстяки ответили ей тем же. Теперь они пожирали вымоченный в вине хлеб, поливая его медом.

– Святое дитя, – выговорил один из них.

– Святейшее дитя, – промямлил другой. Он умудрялся жевать и говорить одновременно с набитым ртом. – Радость Богу.

– Чудесные создания, – произнесла Беренис на латыни.

Тут священники стали так быстро заглатывать еду, что чуть было не подавились. Потом они рукавами отерли губы, приосанились, наклонили туловища и застыли в позе, которая, по их мнению, должна выражать обретенное достоинство. Жрецы повернулись к столу, где был накрыт завтрак, и устремили свой взор на длинное помещение, одна сторона которого выходила к морю. От нижних садов его отделяли тонкой резьбы кедровые перила. Священники насторожили уши. Послышались шаги царя и его свиты, сопровождаемые звоном оружия.

Отец Беренис Агриппа в одночасье из негодяя превратился в достойного человека, царь порока стал царем добродетели. Как многие новообращенные в другую веру, он мог бы стать непереносимым в своих поступках и нетерпимым в новых убеждениях. В порыве добродетели он мог бы сделать существование окружающих еще более тяжелым, чем раньше. Беренис с ранних лет отличалась наблюдательностью. И в свои шестнадцать хорошо помнила Агриппу грешного. Во всяком случае, возвращение его из Иерусалима в Тиберий сразу после произошедших с ним перемен.

Все происходило так. Три года назад во время праздника урожая Саккот король Агриппа отправился в Иерусалим. Поступок этот в те времена был не так уж и безопасен. Калигулу, садиста и развратника, императора Рима, убили (долгожданное событие, которое с благодарностью восприняло все Средиземноморье), на его место призвали мягкого просвещенного Клавдия. Как и многие цивилизованные и образованные римляне, Клавдий был юдофилом и к тому же компаньоном Агриппы. Широким и великодушным жестом он добавил к скромным владениям Агриппы в Галилее и на побережье обширные территории Самарии и Иудеи, объединив таким образом старый Израиль и сделав Агриппу королем всей Палестины. Снова еврейский царь стал править древними и новыми землями иудеев.

На волне радости от такого щедрого подарка Агриппа и его советники приняли решение: царь должен отправиться в Иерусалим, предстать перед евреями, обратиться к ним и завоевать их доверие. Но это легче сказать, чем сделать. Агриппа правил еврейскими землями, что совсем не означало признание евреев. В глазах народа он все еще оставался царем зла, интриганом, поработителем и убийцей. Его осуждали за то, что живет он как язычник, обучает детей так же бегло говорить по-гречески и на латыни, как и на арамейском – языке народа Израиля или иврите – священном языке Торы, воспитывает их на языческий манер и прививает языческие знания, противоречащие Закону иудеев.

Не так-то просто оказалось Агриппе отправиться в Иерусалим на праздник Саккот и объявить, что он займет свое место напротив Храма, в Святая Святых, и там с Торой в руках прочитает то, что укажет ему Бог Иегова. И пусть в тех строках прозвучит его судьба и будущее, а также воля Божья. Ведь не римский император ставит его царем евреев, а сами евреи.

Агриппа счел, что Бог проявляет доброту к тем, кто готов выполнить за него часть черновой работы, поэтому сам просмотрел Тору и выбрал отрывок на свой вкус. Но он не понравился его советникам. Они заявили, что Агриппа сует голову в пасть льву, причем льву Иуды, так как отрывок выглядел провокационным. Евреи не могли оставить это без внимания.

– Как знать, – ответил им Агриппа. – И разве я сам не еврей? И ничего не смыслю?

Отсюда пошла его репутация как мужественного и мудрого человека. Возможно, в Саккот на праздник кущей в Иерусалиме собралось миллион евреев. Может быть – миллион, а может – полмиллиона. Кто знает? Кто считал? Но для Агриппы, царя евреев, стоящего у подножия Храма, это стало откровением. Он себе даже не представлял, что евреев вообще так много на свете. Море еврейских лиц, куда ни бросишь взгляд и на сколько хватает глаз. Дворы Храма наполнены ими. Евреи на стенах Храма, евреи на улицах, на крышах домов – и все в ожидании, что он скажет.

Агриппа выбрал Второзаконие, главу 18:15. Расчет его был не прост, так как по крови он в большей степени принадлежал хасмонянам (от Маттафея, отца Иуды Маккавея), а по линии царей со стороны отца к недоброй памяти Ирода Идумейского. Итак, приходилось делать нелегкий выбор. И вот пергаментный свиток Торы перед ним. Жрецы развернули Второзаконие и открыли отрывок по его выбору. Теперь они внимательно и задумчиво следили за ним и в то же время наблюдали за толпой. Агриппа читал:

– «Ты определенно сделаешь его царем над собой, того, кого изберет Бог: один из братьев да станет царем над остальными…»

«Непревзойденный актер», – удивлялись жрецы. Но даже сам Агриппа не смог бы себе поверить. Агриппа-злодей становился Агриппой-святым. Все происходило на глазах тысяч евреев, голос царя дрогнул, из глаз полились слезы, и он с рыданием выкрикнул:

– Один из братьев да станет царем над остальными, вы не можете поставить чужака над собой, того, кто не брат вам… Вы не можете.

Его слышали только первые несколько рядов, где-то около тысячи человек.

– Что он говорит?

– Почему он рыдает?

– Кто услышал?

– О чем речь?

Полмиллиона голосов передавали из уст в уста слова Агриппы. Им внимала вся площадь собора, все улицы вплоть до Нижнего Города, где собрались рабы и нечистые, носильщики, погонщики верблюдов, сборщики мусора, могильщики, убогие и прокаженные. Всех объединило любопытство, которое преодолевает преграды. Кто его не видел и не слышал, продолжали вопрошать:

– Что сказал царь?

Сверху, издалека, из-за стен Святая Святых, места, несущего им смерть, прикоснись они хоть пальцем к нему, доносилось:

– Он плачет.

Этого никто не мог понять.

– Почему плачет?

– Он отлучен кровью Идумеи. Отлучен проклятием Ирода. Поэтому и рыдает.

Ну вот, теперь все прояснилось, даже внизу, где собрались могильщики и уборщики нечистот. А наверху, во дворе храма, где на возвышении стоял царь со свитком Торы, евреи, стоящие перед ним, были тронуты его речью. Они кричали:

– Нет, нет! Ты наш брат!

– Я не достоин вас, – рыдал Агриппа.

– Ты достоин. Ты наш брат.

Эти слова подхватили и понесли по рядам. Вскоре они охватили весь город. Даже нечистые, стоявшие в миле от города, кричали до боли в горле:

– Ты наш брат! Ты наш брат! – вознося хвалу Богу, царю и всем святым.

Так рассказывали Беренис о пребывании ее отца в Иерусалиме. Вернулся он в родной город Тиберий теперь уже как царь не только Палестины, но и всех евреев.

По обеим сторонам открытой арки, ведущей в комнату для завтрака, встали двое солдат в медных кирасах, оба высокие, ширококостные, со спокойными лицами галилеян. Вошел Агриппа. Беренис внимательно посмотрела на отца, пытаясь угадать, какова будет его реакция на ее присутствие. Они не виделись полтора месяца, и Агриппа должен удивиться. Отец не знал, что она решила приехать в Кесарию. Прибыв туда вечером, она сразу же пошла спать, не повидав Агриппу. Никаких бурных приветствий или выплеска эмоций не ожидалось, но отец мог проявить и недовольство. А Беренис хорошо знала, когда отец сердится. Агриппа – крупный мужчина с полнеющим брюшком, средних лет. У него широкий тяжелый рот, подстриженная борода, нос вечно красный и распухший от неумеренного употребления вина, а под косматыми бровями лучистые зеленые глаза, не вяжущиеся с остальным его обликом. Такие же, как и манящие глаза Беренис. Царь скользнул взглядом по жрецам, не замечая или не признавая их, задержался на сыне, то ли оценивая, то ли осуждая его, а затем остановился на Беренис.

– Доброе утро, дочка, – сказал Агриппа.

Она приветливо улыбнулась и низко поклонилась, подражая остальным. И сразу поняла – отец зол. Его голос дрожал, как всегда, когда в нем закипала ярость. Беренис старалась держать себя в руках. Время для настоящего беспокойства еще придет, но не сейчас.

– Далековато отсюда до Калки, дочка, – произнес царь.

– Да, пришлось преодолеть немалый путь к тебе, – ответила дочь.

– И как мне относиться к твоему присутствию здесь?

– Как к проявлению дочерней любви.

– Да? – Царь сразу обуздал свой гнев, глядя на нее. Он собрался подловить ее и доискаться до причины ее приезда, как бы глубоко она ни лежала. – Да? И как там в Калки, когда ты его покидала?

– Там говорят только об одном. – Беренис пожала плечами.

– Ну?

– О добром и праведном царе, который правит евреями.

Нахмурившись, царь пристально посмотрел на нее и кивнул. Все сильнее он ощущал, как крепнет ее воля и уверенность в себе. Она могла либо лгать сейчас, издеваться, посмеиваться над ним, либо говорить правду. Правда была бы приятнее.

Беренис почувствовала, что в сложившейся ситуации даже возможность слухов в таком маленьком и незначительном местечке, как Калки, о добродетелях Агриппы была для царя исключительно важной. Добродетель стала наркотиком, который он начал принимать четыре года назад, но уже пристрастился к нему. Он существовал теперь ради добродетели. Готов был убивать, строить козни, лгать и интриговать, только бы поддержать свою новую репутацию, и ничто не могло стать на его пути к безгрешности, которую он принял на себя. До самого конца Агриппа готов верить в невозможное.

– Так что говорят в Калки, дочка? – переспросил он, глядя на Беренис, и направился к буфету.

Пока царь лакомился финиками с изюмом, присутствующие внимательно следили за Беренис. Брат внутренне посмеивался, не без злорадства ожидая, как она будет выкручиваться. Жрецы удивлялись смелости девушки и не понимали, как царь может еще верить ей.

– Рассказывают легенду. Разносят ее по всему городу. Все только об этом и говорят.

– Какую легенду?

– Ох, – Беренис равнодушно пожала плечами, – вероятно, ту, о которой ты забыл уже на следующий день. Говорят, что ты оделся в платье лесоруба и вышел из Тиберия, чтобы слиться с простым народом и лучше узнать его жизнь. Зашел будто бы в дом бедного лесоруба, больного артритом. Ты дал ему два слитка золота, которых хватило бы бедняку на целый год жизни, и не назвал себя. Зашел еще в дома двух лесорубов и, наконец, пошел в тот, где всю семью поразила проказа…

Беренис сочиняля сказку ловко и непринужденно. Она запнулась на том месте рассказа, где переодетый царь зашел в дом прокаженных. Ведь в августейших жилах текла хасмонийская кровь священных жрецов, и запрет приближаться к нечистым они с ней впитали с детства. Царь всегда помнил об этом, а после приобщения к святости стал еще строже придерживаться Закона.

– Продолжай! – воскликнул Агриппа.

– Ну что ж, дом запущенный, даже на тридцать шагов вокруг не убрано. А кто в этом мире не знает, что царь евреев строго придерживается Закона? Так ты стоял, и сердце твое разрывалось от жалости, потому что не мог подойти к больным, отвергнутым людям. И тут с неба спустился ангел, взял у тебя золото и отдал его прокаженным, а тебе сказал: «Благословен будь, Агриппа, любимый царь…»

Ее голос стих. Рассказ закончился. Беренис смотрела на отца глазами, полными слез. В этот момент даже ее брата охватил страх. А жрецы злорадно ожидали, когда царь обрушит свой гнев на высокомерную, умную и независимую царевну, которую люто ненавидели. Но ничего не случилось. Агриппа прекратил есть. Какое-то время стоял с фруктами в руке, закрыв глаза, потом тряхнул головой.

– Глупый ребенок, – произнес он. – Ты ведь прекрасно понимаешь, что все это неправда. Вымысел от начала до конца. Прошли времена, когда ангелы спускались на землю, чтобы вмешиваться в дела людей. Бог дал нам свободу решений и наказывает, если мы действуем вопреки его воле. Но мне интересно знать, как такая легенда возникла и распространилась по всему Калки. Так ты сказала?

– Но я ведь слышала эту легенду десятки раз, – ответила Беренис.

– Я думал, что мой брат мог бы сообщить мне об этом, – заметил Агриппа.

– Только самые великие радуются славе других.

– Да? – От былого раздражения царя не осталось и следа. Он улыбался так, что она поздравила себя и его, но по разным поводам.

– Налить тебе вина, отец? – радостно спросил брат Беренис.

Пока младший Агриппа наливал вино в кубок, а затем отпивал от него – так как царь никогда не прикасался к вину, пока кто-либо другой не попробует его, – Беренис, повернувшись спиной к отцу, прошла мимо жрецов, презрительно состроив гримасу, на которую только оказалась способна шестнадцатилетняя девушка. Потом она опять повернулась лицом к отцу.

Царь был польщен тем, что в роли дегустатора выступил его сын. Он самодовольно взирал на своих красивых детей, а Беренис, глядя на него, думала про себя: «Придет день, дорогой папочка, и твои зеленые кошачьи глаза погаснут и ничего больше не увидят, а мои будут жить. Не наш ли предок, царь Соломон, сказал: «Живой кот может смотреть на мертвого царя»? Или – живой пес?

При этом она так мило улыбалась отцу, что тот не удержался от вопроса:

– И о чем ты думаешь, дорогая дочь?

– Любовь и восхищение легко ощущать, но трудно выразить словами.

– Ты изменилась. Месяцы, проведенные в Калки, пошли тебе на пользу.

– Да.

– Влияние моего брата?

– Конечно, – подтвердила она.

– Видишь, насколько я оказался мудрым, когда предназначил его тебе в мужья, глупый ребенок.

– Мудрее быть некуда, – сказала она и подумала про себя: «Чтоб ты сдох, проклятый во веки веков».

К концу дня ее предсказание сбылось, напомнив Беренис ее пожелания, но в душе возникло только слабое ощущение вины.