Дочь Агриппы

За воротами города процессия остановилась. Толпа растеклась по всему холму, на который поднималась дорога. Остановка случилась из-за того, что они вышли из ворот Ирода на дорогу из Самарии в Иерихон, представляющую собой всего лишь пыльную тропу по сравнению с главным трактом. Но то была воля Кипры: войти в город именно здесь, а не в большие Дамасские ворота, так как Агриппа принадлежал к дому Ирода и был Иродом по крови. Она лежала при смерти и не думала теперь о грехах прадеда. Пусть тот же Бог, который сделал его царем Израиля, покарает Ирода, но имя и рука Ирода связаны с этими воротами, и было бы правильно и символично, что тело его правнука пройдет через них.

Перед воротами стоял верховный жрец, старик Элионай. Его белоснежная борода спадала до пояса, он поднял вверх руки, требуя внимания. В наступившей тишине верховный жрец начал погребальную проповедь:

– Благословенно и священно да будет великое имя Иеговы повсюду на земле, которую он создал по воле своей. Да приидет царствие его в вашу жизнь, в ваши дни, и свершится это, тем самым, в дни всей семьи Израилевой! Аминь!

– Аминь! – подхватили тысячи голосов.

На арамейском теперь уже молились все люди, заполнившие пространство между стенами города:

– Со святых небес мир и жизнь снизойди на нас! На весь Израиль! Аминь!

Далеко в долине Иерихона жители услышали гулкое эхо.

Кипра осталась в Иерусалиме. Она знала, что умирает, и решила умереть там, где последний ее взгляд остановится на сияющих стенах Храма. В любом случае климат Иерусалима, прохладный и сухой, был намного здоровее, чем жаркий климат прибрежной равнины, и уж ни в какое сравнение не шел с давящим пеклом побережья Тиберийского озера, моря Галилеи, где остался ее дом. Часть старинного дворца пришлось перестроить и приспособить для проживания Кипры. Все было подготовлено наилучшим образом ее служанками, оставшимися при ней. Беренис лично занималась всем, и вовсе не из чувства долга или привязанности, а потому, что открыла для себя нечто новое и приятное: стоило ей сказать, приказать или дать указание, как ей подчинялись с большей готовностью, чем кому бы то ни было, включая ее брата, который вот-вот должен был стать царем. Оставалось дождаться воли Рима.

Что касается ее любви к матери или сожаления по поводу ее приближающейся смерти, Беренис эти чувства не посещали. Ее отец был непреодолимым препятствием на пути к матери, а Кипра сама никогда не пыталась защитить Беренис от сильного, жестокого, эгоистичного человека, каким запомнился ей отец.

Даже упокоившись в могиле, Агриппа-старший оставался живым в мыслях Беренис. Она просыпалась по ночам вся в поту, увидев сон, в котором раболепствовала перед отцом. При встрече на улице мужчины, внешне напоминающего отца, ее сразу охватывал холодный озноб, а сердце начинало биться, как кузнечный молот, от страха. «Как странно, – думала она. – Сейчас, когда он мертв, я боюсь его больше, чем когда он был жив». Она продолжала бояться и, к своему удивлению, стала стараться избегать Кипры. Ей даже не хотелось проводить ее в последний путь.

– Наверное, нам следует остаться здесь с ней? – спросил Агриппа. Он питал определенную привязанность к матери. – Если мы уедем, а она умрет, Бог не простит нам этого.

– Если ты будешь определять свои поступки по тому, простит или нет тебя за них Бог, то сойдешь с ума. К тому же ты предашь все, на чем всегда стоял дом Ирода, – с сарказмом в голосе отчитала его сестра. – Тебе случилось стать царем, если, конечно, Клавдий не решит иначе, и твое место во дворце в Тиберии.

– Я знаю, – вздохнул Агриппа. Ему было семнадцать, но он казался младше своей шестнадцатилетней сестры по меньшей мере лет на пять.

– А ты знаешь, хотелось тебе напомнить, что управление государством – это не просто игра. Оно предполагает принятие решений, установление связей, командование армией и флотом, приемы министров, послов, советников, сенешалей и Бог его знает что еще…

– Да поможет мне Бог, – возразил Агриппа, – я просто не знаю, что мне делать! Кому верить? Люди идут ко мне утром, днем, ночью, просят назначить на ту или иную должность. Все лезут с советами, а я ненавижу их и не верю. Все они хотят мне зла. Если бы мой брат был жив, меня бы давно убили, да?

– Думаю, ты прав, – кивнула Беренис.

– У кого мне тогда искать помощи?

– У меня. – Беренис улыбнулась, но Агриппа по-прежнему угрюмо смотрел на нее. – Или ты не веришь мне?

– Ты девушка… – начал Агриппа.

– Ах, нет, нет, брат. Не делай эту ошибку. Уверяю тебя, никому больше в голову не придет обращать на это внимание. Никогда! А теперь ты выслушаешь меня?

Агриппа кивнул.

– Хорошо. Мы возвращаемся в Тиберий. Немедленно. Ты понял? Этот дворец слишком велик, слишком сложен. Здесь сталкивается слишком много различных партий и течений, ведутся интриги и контринтриги. Упаси нас Боже оказаться в центре какой-нибудь из них! В Тиберии мы дома, там правительство – твое правительство. Но прежде, чем покинуть Иерусалим, следует сделать одну вещь.

– Какую?

– Решить проблему армии. Здесь три тысячи солдат царя. Я хочу, чтобы ты отправил в отставку всех командиров. Немедленно! Командиров полусотен, сотен, тысяч. Всех в отставку. Поблагодари их. И прикажи возвращаться домой, заверив, что царская милость их не оставит. Дай им немного золота. Но избавься от них, в том числе и от Бенарона. Ото всех.

Агриппа медленно покачал головой.

– Что? Ты боишься?

– Думаю, да, – ответил брат жалобно.

– Почему?

– Проклятие! Посмотри на меня! Их глазами! Вот мальчишка, скажут они, неразумное дитя. Они все мужчины. Некоторые прослужили в армии почти всю жизнь…

– Ты – царь! – оборвала она брата, раздраженная его страхом и ребячеством. – Знаешь ли ты, что значит быть царем?

– Пойдем со мной, – взмолился он. – Признаюсь, я не смогу этого сделать в одиночку…

И Беренис пошла с ним, стояла рядом и смотрела высокомерно на бородатых ветеранов, когда им говорили, что служба их закончилась и они уже больше не часть вооруженных сил царя евреев.

Затем она помогла Агриппе подобрать новых кандидатов – молодых людей, в большинстве своем галилеян. Когда на следующий день брат и сестра покидали Иерусалим, гарнизон города отправился с ними. Остался только отряд дворца Левитов на случай, если придется оборонять город. И никого это не насторожило. Повсюду царили мир и покой.

Возвращение молодого царя Агриппы и его сестры Беренис из Иерусалима в Галилею и в Тиберий стало триумфальным. Хотя страна и пребывала в трауре по поводу кончины царя, возможность увидеть его чудесных детей, сына и дочь, высоких и красивых, как ожившие легенды древности, доставляла всем непередаваемую радость. Юноша, тонкий и стройный, с пробивающейся бородкой на щеках, без украшений или других знаков на темном траурном платье, указывающих на его положение в обществе. Только войлочная шапочка хасмона говорила о древности и благородстве его происхождения. И девушка, такая же высокая и красивая, с пылающими на солнце рыжими волосами, в зеленых глазах которой отражались зрелость и рассудительность. Она знала и видела намного больше, чем ей полагалось бы для своих шестнадцати лет. Они были настоящей царской парой, видя их, простые люди не скрывали своей радости, готовые забыть, что Беренис замужем за презираемым братом их мертвого царя – Иродом Калки.

Отношение этих людей из маленьких селений, которые проходили, к ней и ее брату, радовало Беренис. Она чувствовала вкус власти, собственной необходимости, смысл бытия, самой жизни, речи и движения. Впервые она начала ценить себя. Беренис уже мечтала, что будет, когда ее брат Агриппа получит подтверждение на престолонаследие от римлян, и все больше и больше ею овладевала уверенность в том, что такое подтверждение поступит. Тогда никакой Ирод Калки не устоит на ее пути, ни для нее, ни для ее брата не останется ничего невозможного.

Когда они подошли к Самарии, Беренис вспомнила все, что слышала о ненависти самаритян к евреям. Сейчас они шли со своей армией, и самаритяне могли бы закрыть ворота своих городов и запереть двери домов. Но все вышло наоборот: ворота и двери были раскрыты нараспашку, самаритяне тысячами вышли приветствовать молодого царя и его сестру, посыпая их путь цветами. Илия, верховный жрец, лично появился у ворот города Самарии. Окруженный своими левитами, он провозгласил благословения в адрес Агриппы и Беренис и процитировал Святое Троекнижие с пожеланиями побед и успехов на будущее. Имя Бога он произносил на самаритянский манер «Иабе». Влиятельные фарисеи из свиты Агриппы и Беренис шепотом сообщили им, что более десяти лет жрец Самарии не произносил имя Бога вслух, чтобы его не услышали евреи. Молитву самаритянам заменяли заклинания и обряды Аштарт, они считали что Троекнижие обладает магической силой и воплощает собой живое существо.

– Слишком долго братья рвали глотки друг другу, – произнес верховный жрец. – Бог даровал нам вашего благочестивого отца, чтобы иудеи и самаритяне признали общего царя. Его заветы выполнят дети. Благословен будь ты, отпрыск Маттафея. Благословенно будь семя Маттафея. Аминь!

– Аминь! – повторили тысячи иудейских воинов и самаритянских пахарей.

А затем был пир. Каждая самаритянская девушка оказала личный прием каждому еврейскому воину – высокому и храброму в своих сияющих доспехах…

Той же ночью крепко выпивший молодой командир тысячи по имени Самуэль Бенели, переполненный впечатлениями от дневной церемонии, ворвался в палатку Беренис, заявил, что любит ее, восхищен ею, и попытался поцеловать. Он был готов к любой реакции, но совсем не к холодному презрению, с которым его вторжение было воспринято. Когда воин проявил настойчивость, она ударила его по голове глиняным кувшином для воды. Затем вызвала стражу и приказала привязать Бенели к столбу и выпороть. Ему досталось сто плетей, но Беренис приказала не отвязывать воина от столба до конца ночи. Утром бедолага скончался.

На следующий день Габо попыталась бежать. Беренис послала за ней всадников, и служанку привели назад.

– В следующий раз, – предупредила Беренис, – ты испытаешь кнут на себе, Габо.

Агриппа на случившееся не отреагировал совсем, однако так странно посмотрел на сестру, будто никогда до этого ее не видел.

Габо, вся в слезах, ползала на животе у ног своей госпожи. Вид ее отзывался болью в душе Беренис. Служанка терлась лицом о земляной пол палатки.

– Прекрати! – воскликнула девушка. – Взгляни на себя! Самой будет противно смотреть.

– Ты хочешь меня убить, – жалобно скулила Габо.

– Что?

– Ты собираешься убить меня. Я не хочу умирать. Что я такого сделала, чтобы умереть?

– Кто тебе сказал, что я хочу твоей смерти? – потеряв терпение, спросила Беренис.

– Все говорят.

– Ну и что же они говорят?

– Ты убьешь меня, как убила Бенели.

– Говорят? – Беренис подошла к девушке. – Что там еще говорят, Габо?

– Больше ничего…

– Не ври! Что еще?

– Ничего больше. Клянусь, госпожа. Клянусь…

– Не клянись! Ты и так достаточно прогневила меня. Хочешь еще и Божьего гнева?

– Нет, нет! – взмолилась Габо.

– Тогда говори правду. Что еще говорят?

– Сказать? Но ты вырвешь мне язык. Ведь так? Я не говорила этого. Другие говорят.

– Я знаю. – Голос Беренис зазвучал мягче. – Я знаю, глупая девчонка. Тебе ничего не будет. Вот мое царское слово. Но расскажи все!

– Говорят, что ты убила своего мужа царя Ирода и поэтому его здесь нет.

– Ха! Глупцы! Ты видела моего мужа живым и невредимым, когда мы уезжали из Калки. Видела?

– Да. Конечно же видела.

– Ты им это сказала?

– Они решили, что я тебя выгораживаю, – ответила Габо.

– Что еще?

– Нет, нет, я не могу…

– Ну, ну, Габо, – настаивала Беренис. – Смотри, я рассержусь. Ты хочешь, чтобы я рассердилась?

– Нет, госпожа. Нет, я не хочу. Но что мне делать?

– Повторяю. Ничего тебе не будет, – холодно заверила ее Беренис. – Но хватит об этом. Поднимись с земли и выкладывай все до конца.

Габо села и сказала сквозь слезы:

– Говорят, что ты убила своего отца. Умертвила, чтобы твой брат стал царем…

Когда огромная процессия молодого царя Агриппы и его сестры, советники, придворные и всяческие прислужники наконец-то прибыли в Галилею, Беренис испытала некоторое облегчение. Здесь ее не будут носить на носилках, она сама сможет ходить по пыльным дорогам, видеть, чувствовать, запоминать. Казалось, прошли не считанные месяцы, а целая жизнь с тех пор, как она была здесь. А когда она поднялась на высокий гребень горы, где дул прохладный свежий ветер и воздух был напоен чудесными ароматами кедра, Беренис даже испугалась, что сердце ее разорвется от радости. Такие чувства были настолько ей несвойственны, что вызвали ошеломление, почти пугающее, переполняющее беспокойством, сомнениями и раскаянием, которые терзали все ее существо. Она шла босая, низко склонив голову, чтобы скрыть слезы. А когда подняла глаза и увидела голубую даль, гряду гор, потом еще горы и еще горы к северу от Ливана и дальше без границ, ей захотелось зарыдать в голос от наполнявшей ее острой радости жизни. Но сделать этого она не могла. Даже наедине с собой такое для нее было невозможно. А ведь теперь она оказалась на глазах у всех, и Беренис приходилось думать, что о ней скажут те или другие – солдаты в сияющих доспехах, люди из свиты царя, галилейские землепашцы, прибежавшие из своих домов приветствовать нового царя, и еще многие и многие. Даже для себя самой она оказалась пленницей, которой одной лишь дано право презирать себя.

Однажды среди ночи Габо проснулась, услышав плач своей госпожи, и несколько часов не могла заснуть.

Брат сообщил ей, что семья Бенели может потребовать денег за пролитую кровь.

– Так дай им эти деньги, – ответила Беренис. – Я бы им ничего не дала, но, если ты хочешь мира с ними, дай им денег.

– Я царь без году неделя, а с меня уже требуют деньги за кровь…

– Ты знаешь, в чем состоит преступление Бенели? – спросила его Беренис.

– Знаю.

– Зачем же тогда хныкать? Ты хочешь, чтобы я уехала? Вернулась в Калки?

Реакция Агриппы была ужасной, он начал умолять ее остаться.

– Хорошо, – успокоила она брата.

– Не покидай меня, Беренис. Ты единственная, кто когда-либо любил меня, только тебе я доверяю. Ты единственный мой друг. Если ты уедешь…

– Я буду с тобой, пока нужна, – пообещала она, раздраженная его настойчивостью.

– Я не смогу править без тебя, – признался он. – Не смогу. Ты знаешь, что это такое – царь над всеми евреями? Упаси Боже! Я не хочу. Я не Ирод. И не Агриппа…

– Ты – Агриппа, – спокойно убеждала брата Беренис. – Будь собой. Высоким и сильным. И ничего не бойся.

Так она стала опорой брата. Она по-настоящему любила его. Оба они, брат и сестра, питали странное взаимное доверие, так как только они понимали, что им противостоял весь мир. Беренис стала для брата чем-то вроде матери. Сколько себя помнила, она и была ему как мать…

Галилея заставляла ее плакать. Ее любовь всегда сопровождалась ненавистью. Она сама превращала любовь в источник своей боли. Но в Галилее был ее дом.

Вот и закончилось их путешествие. Брат и сестра прибыли в Тиберий.

Море Галилеи, или озеро Генесарет, как его называли, оно же озеро Тиберий, лежит в глубокой впадине среди гор на шестьсот футов ниже уровня моря. Река Иордан впадает в него с севера и вытекает на юге. Окружают его высокие, покрытые лесами горы. По причине странного расположения озера и разрезанной оврагами долины реки Иордан погодные условия здесь отличаются коварством и непредсказуемостью. Тяжелое жаркое спокойствие нарушается дикими штормовыми ветрами, превращающими безмятежную водную гладь в беснующийся ад. В летнее время пекло во впадине приозерной долины становится непереносимым, и, наоборот, зимой стоит умеренная и благоприятная во всех отношениях погода.

Вероятно, именно в такую очаровательную зимнюю пору, а также в свете того, что за последние двести лет устойчивый поток евреев стремился из засушливых долин их родной Иудеи к горам Галилеи, подвигнул Ирода Антипу построить здесь город, впоследствии столицу еврейского государства. Следует отметить, что дело не только в том, что постоянный приток евреев в Галилею сделал ее наиболее населенным районом Палестины, прежде всего по плотности еврейской его части. Просто эти земли всегда традиционно с древних времен были облюбованы Хасмонской династией. Именно сюда патриарх Маттафей со своими пятью сыновьями бежал с началом Великой аграрной войны евреев двести лет тому назад. Здесь он нашел себе убежище и кров, чтобы через некоторое время в конце концов освободить Храм в Иерусалиме и вычистить его. Все население Галилеи покинуло свои дома и отправилось пешком в Иерусалим почтить Маккавеев и Бога. Все принимавшие участие в войне, то есть фактически весь народ Галилеи, вошли в Святой город. С тех пор население Галилеи увеличилось в сотню раз.

Ирод Антипа приходился сыном Ироду Великому, а ни один сын Ирода Великого не мог спокойно жить в Иерусалиме, где каждый камень, каждая улица, каждый дом напоминают о непередаваемых жестокостях и мерзостях их отца. В Галилее не вспоминали деяния отца, здесь легче было забывать и прощать. Поэтому именно здесь, на берегу Тиберийского озера, Ирод Антипа и построил свой город.

Землю под строительство города выделили всего за три года до появления Беренис на свет, но уже через год после ее рождения строительство многих улиц и домов было завершено. Таким образом, когда Беренис и ее брат вернулись из Иерусалима и Кесарии, городу Тиберию исполнилось уже восемнадцать лет. Но для Беренис он существовал всегда, здесь она родилась, здесь было все, на что впервые упал ее взгляд. В детских воспоминаниях Беренис сохранились еще строительные леса у половины строений, прекрасно помнила она греческих архитекторов и инженеров, сновавших вокруг недостроенных дворцов. Этих больших чернобородых мужчин, которые подбрасывали ее вверх на своих руках, деликатно поправляли ее неуклюжий греческий язык и удовлетворяли ненасытный интерес Беренис подробностями об этой удивительной паутине мысов, гор и островов, выраженных одним словом – Греция. Город Тиберий был назван в честь императора Рима, но строился руками евреев и греков. Когда девочка только еще выучилась читать и писать, она узнала, что мир во всей его красоте и всеми его знаниями обязан евреям и грекам – железному кулаку и Риму.

Как и для большинства еврейских детей того времени, Греция для Беренис была страной чудес, сказок, удивительной мечты, мифов, – страной, где невозможное становится возможным. Она знала, что евреи и спартанцы – кровные братья. Царь Спарты связал себя с царем иудеев клятвой вечной верности. Само собой разумеется, оба народа были вассалами Рима. От античной Спарты осталось только воспоминание, но Беренис хорошо помнила историю семи сотен спартанских наемников, которые предали сирийского императора во время Великой аграрной войны и встали под знамена Иуды Беиматтафея Маккавеев, а также о том, как их командир Лает и Иуда поклялись на крови в вечной любви и дружбе. Инженер-грек объяснил девочке, что благодаря этому обряду к ее крови теперь примешана кровь лацедамонян. Поэтому она является одновременно царевной и Спарты, и Иудеи. Греки сделали из этого факта игру, кланяясь и приветствуя ее высочество при встрече, а она в ответ смеялась от радости. Иногда лица греков становились мрачными при воспоминании о том, что Спарты больше нет, да и былой Греции тоже.

Греки построили Ироду Антипе благородный город на берегу моря Галилеи. Они умели это делать так, как никто на земле. И уж точно не евреи, для которых сама мысль построить город на пустом месте казалась невероятной. Еврейские города были старыми, как само время. Никто их не строил. Иерусалим, Иерихон, Гибеон, Шешем и Вифлеем стояли на своих местах с тех пор, как первые евреи ступили на землю Израиля. А здесь греческие инженеры с четырьмя сотнями еврейских и местных рабочих заложили стены и улицы, спланировали дома и начали с рытья траншей под фундаменты. В ходе земляных работ было обнаружено древнее кладбище, место захоронения давно забытого народа, который жил здесь до евреев. Еврейские рабочие побросали инструменты и заявили, что они будут прокляты и проклят будет этот город, нарушивший покой мертвых. Нашлись даже те, кто утверждал, что проклятие, наложенное на Ирода Великого и все его семя, будет вечным. Ирод Антипа вынужден был отправиться в Иерусалим и просить вмешательства верховного жреца, чтобы продолжить работы. Хотя это место по-прежнему считалось нечистым, евреи начали стекаться сюда, когда стены еще не были завершены. Дома стояли в строительных лесах, а Тиберий уже становился центром ремесел и торговли. Сюда понаехали лучшие ремесленники и художники Израиля – евреи и греки. Появились купцы и банкиры, посредники в торговле зерном и мануфактурой. Рыбу ловили в озере, коптили, солили и вялили, а потом отправляли кораблями куда только можно, даже в Рим. Одна дорога была проложена на север через хребты в сторону Калки, другая – на юг, а третья в западном направлении – к морю.

Девятнадцать лет назад здесь было пустое пастбище. Теперь – Беренис это знала – можно сидеть, не покидая Тиберия, а весь мир станет проходить перед тобой.

В Тиберии, как и в других городах Израиля, пророк считался неприкосновенным. Прапрадед Беренис Ирод Великий, правда, был не из тех, кто чтит традиции. Он перебил всех пророков с той же легкостью, какую проявлял в отношении обычных убийц. Тем не менее его дети и дети его детей вернулись к старым законам, обеспечивающим неприкосновенность тех, чья речь вдохновлялась высшими силами. Не все они были настоящими пророками, только время могло определить, кто истинный, а кто фальшивый. Однако эти худые, одетые в шкуры люди продолжали очень старую традицию. На рынках городов они призывали кары господние на грешников и во всеуслышание перечисляли прегрешения сильных мира сего. Один из них по имени Джошуа стоял на большом центральном рынке Тиберия уже на следующий день после возвращения царя Агриппы, понося молодого правителя и его сестру. Беренис доставалось больше всего. Огромная толпа собралась послушать вариации Джошуа о том, как она приказала запороть до смерти молодого воина Израиля, измышления о ее кровосмесительной связи с братом Агриппой, ее насмешках над Богом в храме Иерусалима. Он обвинял ее и в смерти ее отца.

Беренис все это стало известно, и она попросила брата:

– Заставь его замолчать.

Но брат отказался.

– Все это ничто, – сказал он, – ничто и даже менее того. Я не подниму руку на пророка. Нет.

Они жили в царском дворце, изолированные от всего мира и оттого еще более одинокие, чем раньше. Вели себя брат с сестрой как дети, бродя по дворцу, никого не опасаясь и ни с кем не считаясь. Они были теперь здесь хозяевами.

Иногда они просто капризничали. Городом практически правил совет из десяти старейшин, над которыми был поставлен арчон Исаак Бенабрам, старик, работавший с первыми строителями города. Сейчас совет и арчон ждали обращения к ним царя. Но Агриппа и Беренис играли в прятки в лабиринте коридоров дворца. Сенешали искали царя, а тот с сестрой в это время спускался по винтовой лестнице к купальному павильончику на берегу озера. Они никогда раньше не знали о существовании этого павильончика. Наступала темнота, они бросились в теплые воды озера и заплыли далеко-далеко от берега.

Лежа на воде, слегка загребая руками (Беренис научилась плавать тогда же, как стала ходить) и наблюдая за огнями Тиберия, сестра обратилась к брату:

– Мне кажется, по тому, что я сейчас чувствую, это именно то, что мы называем счастьем.

– Ненавижу этот город, – возразил Агриппа.

– Ты не хочешь быть царем?

– Нет, – ответил брат.

– Но тебе придется им стать. Ты знаешь это, не так ли?

– Знаю, – произнес Агриппа.

Для Беренис он уже был царем. А для себя она нашла другое занятие. В то время как Агриппа восседал на своем троне, пытаясь нащупать правила поведения и принятия решений, Беренис оказалась в необычной роли – министра по всем проблемам без формального права их решения. Другими словами, народ шел к ней, и шестнадцатилетняя девушка вершила власть и фактически принимала решения. Ей это нравилось.

Через пять дней после их возвращения в Тиберии объявился муж Беренис, царь Калки. Известия о его прибытии поступили до появления Ирода. Беренис с Агриппой знали о том, что он едет. Они выслали наблюдателей на городские стены, и, как только свита Ирода появилась в их поле зрения, ворота Тиберия закрылись. Это было продуманное и рассчитанное оскорбление, к тому же нанесенное не без риска. Калки не такой великий город, как Рим или Иерусалим, но все равно последствия могли быть ощутимыми. И если сейчас Ирод пришел отдать почести памяти своего брата с двумя сотнями всадников в бронзовых доспехах, следовало помнить, что в случае необходимости он мог бы выставить несколько тысяч воинов. Калки, лежащий в восьмидесяти милях к северу от Тиберия на склонах долины Мизпа, был старинной столицей Итуреи. Большинство населения города – местные жители, однако решающую его часть – титулованную аристократию – составляли евреи, зажиточные и полновластные, с сильными и влиятельными связями в Храме Иерусалима. Они могли не любить своего царя Ирода, но вряд ли им пришлись бы по вкусу оскорбления в его адрес со стороны юноши и девушки из Тиберия.