Дочь Агриппы

Агриппа и Беренис стояли на стене над воротами и наблюдали за Иродом, который, сидя на лошади, смотрел на них с растущим негодованием. Тяжелый, краснолицый, с толстой шеей, он каким-то чудом пронес свое толстое тело от Калки до Тиберия, путешествуя шесть дней по разбитым горным дорогам. Других, кроме нескольких с твердым покрытием, построенных римлянами на побережье, в Палестине не было. Его охраняли две сотни вооруженных всадников, половина которых носила, исходя из торжественности момента, золоченые шлемы, сопровождали более двадцати мужчин и женщин свиты, не менее сотни рабов обоего пола, а также сотни вьючных животных и двухколесных багажных повозок. Сейчас эта неуклюжая процессия сгрудилась под городскими стенами. Вопли животных сливались с возгласами недовольства и удивления. Никто не понимал, что здесь происходит. Хриплым голосом Ирод кричал своей жене:

– Черт меня побери, что это такое? Что вы там надумали? Откройте ворота! Слышите, я приказываю!

Суматоха, крики и ржание лошадей привлекли людей, бегом спешащих к воротам со всего города. Скоро стены его заполнили жители. Народ забавлялся веселым зрелищем. Все симпатизировали своему царю. Никто не имел ничего против Ирода Калки, но он пытался войти в город, и жители, естественно, были на стороне тех, кто его не пускал.

Терпение Ирода истощилось. Он взял копье у одного из всадников, повернул его тупым концом и начал стучать им в ворота, рыча:

– Открой, слышишь, сука! Я пришел отдать почести моему брату! Открывай!

Со стены Беренис равнодушно взирала на мужа. Брат сказал ей:

– Его может хватить удар, если он не прекратит это. Никогда не предполагал, что твой старик такой толстый и темпераментный. Можно только предположить, какой он в постели!

Беренис ничего не ответила, а Агриппа продолжил:

– Он мне действует на нервы своими криками и стуком.

– Когда он сам себя заводит, то часто теряет контроль, – согласилась Беренис.

Ирод отбросил копье, несколько раз глубоко вздохнул и обратился к жене:

– Хватит, Беренис. По-моему, все это зашло слишком далеко. Ты собираешься открывать ворота и впускать нас в город?

– Не собираюсь, – ответила Беренис.

– Почему? Ты потеряла рассудок?

К этому моменту городские дети, естественные хранители всех черных ходов в стене, открыли маленькие дверцы и высыпали наружу, выкрикивая оскорбления в адрес сопровождающих Ирода людей и бросая гальку в лошадей. Вооруженная охрана Ирода бранилась, дети тоже за словом в карман не лезли. Ирод попытался перекричать поднявшийся гвалт, но большую часть его слов Беренис не расслышала. Впервые он заговорил о супружеском долге жены.

– Как тебе не стыдно называть меня женой? – ответила Беренис. – По возрасту я тебе внучка.

– Что?

– Внучка.

– При чем тут моя внучка?

– Иди домой. Ты мне надоел. Я устала от тебя.

– Кем ты стала?

– От тебя устала.

Воины на стенах ревели от хохота.

– У меня умер брат. Ты не можешь не позволить мне выразить свое почтение его праху.

– Оплакивай его дома.

– Что?

– Пошел вон! – крикнул семнадцатилетний царь.

– Ты обязана подчиняться мне! Ты моя жена! – кричал Ирод.

Беренис отвернулась.

– Пошли, брат, – обратилась она к Агриппе. – Я устала играть в игры с этим толстым стариком.

Ирод сказал, что не вернется в Калки до тех пор, пока его не пустят в город, и предупредил, что, если Беренис и Агриппа оставят ворота закрытыми, он отправит послов в Рим, доложит о случившемся самому императору Клавдию. Ирод приказал разбить лагерь на берегу озера в полумиле от города. С верхних этажей из окон дворца Беренис видела мужа, который стоял перед своей палаткой и глядел на город.

Она никогда не забавлялась с куклами, как другие дети. Детство ее осталось позади, не оставив памяти о прошедшем времени. Теперь она играла в замечательную, бесконечно сложную и захватывающую игру – интриг за троном – на огромной игровой площадке Палестины. И без сомнения, это была, после Рима, самая большая и богатая территория античного мира. Она простиралась от пустыни на юге до бывшей Финикии на севере, включая часть старой Финикии и часть Итурии. В состав Палестины входили: Галилея, Башаны, Самария, Иудея, Идумея и Переи с маленьким доминионом за своими пределами, где когда-то жили древние трансиорданские народы эдомиты, моабиты и аммониты. Вся эта обширная территория была отдана под скипетр умершего Агриппы его другом императором Рима. Сейчас, с населением, состоящим из двадцати разных, расколотых между собой народов, она бы распалась на куски за ночь, если бы не невидимая, но постоянно напоминающая о себе сила Рима. Двое странных детей в Тиберии скорее были не правителями, а служили лишь напоминанием об этой силе.

Однако Беренис в тот короткий промежуток времени казалось, что именно она управляет, руководит и двигает фигурами власти. Почти во всех случаях ее брат Агриппа делал так, как ему советовала она. Самые разные люди – солдаты и купцы, жрецы и вожди бедуинов, мелкие дворяне и арчоны этого города, этнархи того или иного района, раввины и левиты – хлынули в Тиберий с первых же дней правления Агриппы. Все они не столько хотели встретиться с царем, сколько увидеть его красивую, зеленоглазую сестру, имя которой было в Израиле у всех на устах.

Одним из таких посетителей был еврей из Александрии по имени Фило. Как только Беренис услышала, что он прибыл в город, она приказала немедленно привести его. И вот теперь перед ней стоит высокий худощавый мужчина шестидесяти четырех лет, со снежно-белыми волосами и бородой, с темно-синими глазами, в простой белой рубашке и, в знак скорби по усопшему, – босой. Старик тепло улыбнулся ей, поклонился и поцеловал руку. Для него принесли кресло и поднос со свежими фруктами и вином. Гость никак не мог отвести глаз от хозяйки.

– Неужели передо мной, – произнес он наконец, – тот самый ребенок, которого привезли к нам в Александрию, – напуганная девочка, гадавшая, какая судьба ожидает ее среди варваров? Ты помнишь меня, Беренис? Я Фило, тот, кто мог бы стать твоим дядей, останься в живых тот несчастный мальчик, мой племянник. Алабарх Александр – мой брат. Ты конечно же помнишь?

– Могла ли я забыть? – улыбнулась Беренис. – И даже если бы забыла – тебя знает весь мир. Кто на этом свете не слышал о Фило – Платоне, Сократе и Еврипиде нашего времени. Знаете, я не совсем уж неграмотная юная дикарка, как некоторые пытаются меня представить. Не все из написанного тобой мною прочитано, но я ознакомилась с твоими «Метафизикой», «Путешествием», с некоторыми главами «Гонений»…

– Никакая не дикарка, моя дорогая, – возразил Фило. – Я знал маленькую девочку, очаровательную настолько, что она сама этого не осознавала. И вот я вижу женщину еще более очаровательную, о которой говорит весь мир.

– О чудовище Беренис?

– О нет, нет, – возразил Фило. – В моем мире нет чудовищ, моя дорогая. Только мужчины и женщины, обуреваемые сомнениями и незнанием, движимые и принуждаемые к поступкам, которые они совершают. Люди – плохие судьи, и они осуждают то, что мы называем злом, но они должны еще и понимать, что такое добро. Поэтому, когда до нас дошли известия о смерти великого царя Агриппы, было решено, что я отправлюсь в Тиберий и выскажу соболезнования от себя, своего брата и всего сообщества евреев Александрии. Ведь даже несмотря на вмешательство смерти, мы связаны узами обручения. У нас была, пожалуй, чересчур заносчивая мечта, которой мы тешили свое самолюбие, что наш дом будет связан с домом Ирода и домом Маттафея и мы создадим для всех евреев такую царскую семью, о которой говорили древние греки, обсуждая роль царя-философа. Слишком заносчивая мечта, слишком тщеславная, я думаю. Как можно предвидеть, что будущее нам готовит? Но в любом случае связи остались, и мы в Александрии оплакивали твоего отца. Синагоги были полны, весь народ молился Богу, чтобы он проявил доброту и понимание к душе твоего августейшего отца. Вот такие мы еще дети, что просим Бога быть добрым.

Беренис не знала, как отвечать ему. Глядя на простодушное лицо Фило и в его ясные голубые глаза, нельзя было обойтись вежливыми банальностями, которые она обычно использовала в разговоре.

– Мой отец… – начала Беренис.

– Я знаю о твоем отце больше, чем можно себе представить, Беренис, но я сужу о нем вне всякой предвзятости. Существует много более простых занятий, чем быть царем. Четыре года он правил Израилем, и за это время мы смогли ощутить чувство собственного достоинства. Для нас это очень важное чувство. Настолько важное, что мы готовы терпеть ненависть и презрение миллионов, но не согласимся поступиться толикой его.

– Это ты о моем отце? – удивилась Беренис. Смущение, которое она испытала, принимая у себя живую легенду иудейской философии, этого высокого, с белой бородой еврея из Александрии, обладающего властью царевича без царства, чья семья считается одной из трех самых богатых в мире, прошло. Теперь Беренис чувствовала раздражение, возбуждение и по-детски не могла скрыть досаду. Она еще могла терпеть похвалы в адрес своего отца со стороны других людей, но не Фило. – Я думаю, ты не знал его. Совсем не знал.

– Возможно.

– Ты знаешь, кто мой муж?

– Ирод Калки.

– Это мое наследство, доставшееся от отца…

– Разделяю твои чувства.

– Это и кровь Ирода.

– Кровь Ирода отнюдь не проклятие, Беренис.

– Пожалуйста, оставь меня, – попросила она Фило. – Мы с братом побеседуем с тобой позднее. А сейчас я устала.

Он ушел и без обиды, и, как только вышел, Беренис закрыла лицо руками. Тело ее сотрясали тяжкие рыдания без слез.

Фило пробыл в Тиберии три дня и все время находился либо при Беренис, либо с Агриппой. Оба хорошо запомнили эти дни, так как через три месяца после возвращения в Александрию он умер. Но память о его пребывании стала благом для Беренис. Его спокойное и беспристрастное видение событий оказалось для нее хорошим противоядием от депрессии в последующие годы.

Именно в тот день, когда Фило покинул Тиберий, приехал Вибий Марк – проконсул Сирии, в то время самый полновластный и важный представитель Рима на Ближнем Востоке. Из своей штаб-квартиры в Дамаске он держал руку на пульсе всего иудейского мира. Марк был тем, кто реально воспринимал действительность и хорошо понимал, что за всю историю Рима ему угрожали только две опасности, две силы, способные его уничтожить. Первая – это Карфаген, вторая – Иерусалим. Карфаген был не просто городом, таким же был и Иерусалим. От Дамаска до Александрии ни в одном городе евреи не стали приводной силой, ядром благополучия, культуры и власти. Недавно Марк побывал в Риме и беседовал с императором Клавдием.

– Эти иудеи съедят нас, Марк.

– Если не съедят друг друга, – ответил Марк.

Он находился в Риме в то время, когда известие о смерти царя Агриппы достигло города.

Император сказал ему:

– Пришло время евреям есть евреев, Марк.

В тот же день Вибий Марк покинул Рим и через двенадцать часов уже поднялся на борт быстрой галеры, идущей в Палестину и Кесарию. В Кесарии он провел несколько часов, беседуя с Германиком Латом, и затем отправился в Тиберий со своим секретарем и двумя римскими воинами. В Кесарии он оставил человека, который проделал с ним весь путь из Рима. Его звали Куспий Фад.

Для Беренис два этих события были связаны. Фило отправился в Александрию за своей смертью, а Вибий Марк прибыл в Тиберий на большой черной лошади с двумя всадниками и секретарем.

Перед тем, как уехать, Фило попрощался с Беренис и сказал ей:

– Дитя мое, пусть Беренис судит сама Беренис.

– Что ты имеешь в виду? – спросила Беренис.

– Хорошенько подумай, и тогда поймешь, что я имею в виду. Ты когда-нибудь пыталась полюбить?

– А! Это что-то наподобие того, как научиться попрыгать? Или ты учился этому, как греческой грамматике?

– Думаю, и то и другое. Открой свое сердце, Беренис. Ты стала женщиной необычайной красоты и живого ума, царицей Израиля. Думается, Израиль ждет такую женщину, как ты.

– Почему? – задала прямой вопрос Беренис, раздражаясь, как всегда, от лирических туманностей.

– Не знаю, – ответил Фило задумчиво. – Просто я так чувствую.

Римлянин Вибий Марк говорил простым языком, ничего не скрывая. Он был прямой противоположностью Фило: низкорослый, черноволосый тяжеловатый мужчина лет пятидесяти. Тело Марка покрывали густые вьющиеся волосы, и, в отличие от греков или иудеев, он не пытался брить или скрывать свои конечности с помощью длинных рукавов либо чулок. Это был римлянин, который делает свой образ и создает культ простоты. Его одежда состояла из коричневой рубашки с короткими рукавами, кожаной юбки и прочных армейских ботинок. Волосы были коротко острижены по существовавшей в то время в Риме моде, гладко выбритое лицо отдавало синевой. Однако кажущаяся тяга Марка к простоте тем не менее не говорила о его спартанском образе жизни. Он принял как само собой разумеющееся банкет, устроенный Агриппой в его честь, а также эротические танцы обнаженных мужчин и женщин, последовавшие за трапезой. Марк много ел, пил так, что скоро захмелел, и уже тогда рассказал притчу в назидание Аргиппе и Беренис.

– Иудей, грек, римлянин, египтянин и галл плыли на корабле по Средиземному морю, – начал он заплетающимся языком, – когда разразился сильный шторм. Очень сильный, поверьте мне. Грек был капитаном корабля, иудей – отвечал за груз. Грек решил задобрить богов дарами и облегчить корабль, а иудей, хотя и не верил в богов, согласился с греком. Зная, что римлянин ревностно относится к своим обязанностям, грек указал на него. Римлянин провозгласил хвалу своему Цезарю и прыгнул за борт. Но кораблю все еще угрожала опасность, и теперь грек указал на египтянина. Египтяне чрезвычайно набожный народ с развитым чувством справедливости. Итак, египтянин воскликнул: «Слава фараону!» И тоже вывалился за борт. Но корабль по-прежнему готов был пойти ко дну. Грек взглянул на галла. Тот тоже отдал должное своему богу и прыгнул в пучину. Остались только еврей и грек. «Ну а теперь, – крикнул грек, – когда дураки погибли, пора к берегу!»

Агриппа и Беренис из вежливости смеялись. Ни он, ни она не увидели ничего забавного в рассказе римлянина.

– Еврей и грек… – пробормотал проконсул. – Я правлю Сирией уже с десяток лет, но до сих пор не могу позволить себе устроить такой богатый прием, как этот, такой обильной еды и таких роскошных женщин…

– Какую девушку ты пожелаешь, – пообещал Агриппа, – та и твоя. Одна или все – как твоей душе угодно, Вибий Марк.

– По возрасту я гожусь тебе в деды, – сказал проконсул. – И вы дадите мне девушек? Дадите?

– Как пожелаешь, – кивнул Агриппа.

Но Вибий Марк смотрел на Беренис. Его взгляд – откровенный, чувственный и пустой – не смущал ее. Так мужчины пялились на нее с тех пор, как у нее начали набухать груди, сузилась талия и раздались бедра. Все эти годы ей удавалось отваживать похотливых самцов. Беренис не испытывала тяги к мужчинам или желания лечь с ними в постель. И большинство мужчин быстро остывали к ней после первого очарования ее красотой, почувствовав отчуждение и холодность. Но Вибий Марк был сейчас слишком пьян и заявил Агриппе откровенно, кого он хочет.

Юноше пришлось взять себя в руки и приложить немало усилий, чтобы сохранить внешнее спокойствие. Его смуглое лицо напряглось и стало похожим на греческую маску с угрюмыми глазами в отверстиях. То, что римлянин мог не понять, что означает принадлежность к роду хасмонцев и иродианцев, – это даже естественно. В представлении Беренис римляне оставались безродным племенем, заменившим приемными детьми рожденных и соткавшим весь кусок полотна из фрагментов античных фамилий и родословных, над которыми потешался весь мир. Но для римского дипломата пренебречь положением царевны еврейского монаршего дома с древнейшей родословной первых людей на земле было непростительно. С любого другого наглеца кинжал Агриппы быстро сбил бы спесь, и такой поступок был бы оправдан, но никакие правила не касались римлян. Их не касались никакие традиции, никакая честь не уважалась ими. Агриппа сдержал себя, как и многие другие цари, когда имели дело с римскими проконсулами. Он проигнорировал слова римлянина и обратил его внимание на одну из танцовщиц.

– Я сказал о твоей сестре, – настаивал римлянин.

– Разве? – вступила в разговор Беренис на безупречной латыни. Ее голос был сладок как мед и холоден как лед. – Очень забавно. У тебя прекрасное чувство юмора, проконсул Марк. Скоро у меня будет оказия послать письмо императору Клавдию с благодарностью за его послание по случаю смерти нашего отца. И в своем письме я обязательно передам деликатные и точные подробности того, что ты предложил мне сегодня вечером. Уверена, императору понравится. – Беренис поднялась и добавила: – А теперь я устала. Вы ведь извините меня, если я пойду отдыхать.

На следующее утро Вибий Марк попросил встречи с Беренис. Была соблюдена обычная процедура, то есть его секретарь обратился к секретарю Беренис, и его имя внесли в рабочий график дня. Примерно за час до полудня он вошел в комнату, в которой она принимала. Беренис сидела за столом, перед ней лежали лист бумаги и карандаш. На ней была зеленая сорочка и коричневая накидка, на ногах – сандалии на дюймовом каблуке.

Когда римлянин появился в дверях, Беренис встала, несмотря на его протесты, обошла стол и приветствовала его с теплотой и очарованием, как будто вечером предыдущего дня ничего особенного не произошло. На каблуках она на три дюйма возвышалась над римлянином – высокая фигура холодной, прекрасно владеющей собой притягательной женщины. Роскошная одежда ниспадала с ее широких плеч, волосы были уложены на греческий манер, а довольно-таки крупный, с горбинкой нос и широкий рот подчеркивали ее манеру приятной отчужденности. Римлянину трудно было представить, что ей всего лишь шестнадцать лет. К утру он протрезвел, и в ее присутствии им овладело смущение.

– По поводу вчерашнего вечера… – начал он.

– Что было вчера, мы уже забыли, разве не так, Вибий Марк? – перебила она его с улыбкой. – Все, что сказала я, было, конечно, большей глупостью, чем то, что сказал ты. Так что остановимся на том, что мы ничего не говорили.

– Очень любезно с твоей стороны, – согласился римлянин.

– И милостиво с твоей. Прошу, садись, пожалуйста.

Она очень естественно взяла его за руку и подвела к креслу. Он сел. И все время не сводил с нее глаз.

– Это правда?

– Что правда, проконсул?

– То, что о тебе говорят.

– А что обо мне говорят?

– Что ты никогда не была ребенком и тебе далеко не шестнадцать лет. Ты, случаем, не ведьма, царевна?

– Ох, вряд ли, Вибий Марк. – Беренис рассмеялась. – И мне кажется, ты не знаешь, что означает это слово для нашего народа, иначе не задал бы мне вопрос, на который не осмелился бы ни один еврей.

– Если я обидел тебя снова…

– Нет, нет. Здесь смысловое несовпадение слов. Для римлянина латинское слово saga означает женщину, которая занимается magicus, или для мужчины применяется слово magus. Но для нас, евреев, то же слово означает храмовую проститутку, женщину, которая служит матери Бога Ашторете – в Риме есть храм в ее честь. Но там ее зовут Астрата. Поклонение ей означает для женщины отдаваться всем мужчинам, которые приходят к храму. Даже если она царица, любой может лечь с ней, невзирая на расу и возраст. И это до тех пор, пока они служат Матери. Для нас такое служение отвратительно, ужасно и унизительно. В наших свитках Закона, которые мы зовем Тора, сказано: «Не должно быть позволено ведьме жить». Видишь, назвав меня ведьмой, ты мне нисколько не польстил.

– В таком случае, покорно прошу меня простить. К слову, я видел эти храмы Аштореты в горах Финикии всего в нескольких милях отсюда.

«И сразу помчался туда, – про себя подумала Беренис, – не родился еще итальянец, не сделавший крюк в полсотни километров, чтобы поваляться с ведьмами». Но вслух, слегка пожав плечами, она произнесла:

– Финикийцы стараются следовать своему принципу: «Живи и дай жить другим». Они слишком утомленные люди, одержимые былым величием и терпимо относящиеся к своему нынешнему бедственному положению. Их неграмотные хлебопашцы поддерживают эти храмы и посылают своих дочерей ведьмовать в честь Матери-Бога, а их аристократы шлют дары в наш Храм в Иерусалим и совершают паломничество, чтобы прикоснуться к таинству единственного истинного Бога. Но даже там их пускают только во двор для неевреев, так как, хотя они и прошли обряд обрезания, все равно остаются нечистыми. И они терпят. Я думаю, римляне не одобряют терпимость, а евреи отнюдь не относятся к терпимому народу.

– Полностью с тобой согласен, – кивнул римлянин.

– Тогда, похоже, у нас есть кое-какие общие основы, проконсул, несмотря на национальные различия.

– Возможно. А могу я спросить, моя царевна, как вы с братом так научились латыни, будто с нею родились? Греческий – это я понимаю: вы, евреи, разделяете с греками их поклонение своему языку. Но вы ненавидите и презираете латынь не меньше, чем римлян, невзирая на нашу общую нетерпимость.

– Ты настоящий мужчина, проконсул. – Беренис покачала головой. – Не хотела бы видеть тебя моим врагом. Может, прекратим нападки и станем друзьями?

– Это ты нападаешь, моя дорогая. Я только обороняюсь в своей неуклюжей итальянской манере. Был бы рад стать твоим другом. А если сбросить лет двадцать, тогда полмира сгорело бы в огне, прежде чем я уступил право быть твоим любовником. Однако Антоний прошел через все это, и, в отличие от египтян, евреи не позволят женщине править собой. Рим должен быть благодарен им за это. Но ты не ответила на мой вопрос.

– Мы с братом жили в Риме, когда были детьми. Я не помню тот момент, но мне сказали, что ваш император держал меня на коленях. Я была тогда слишком маленькой, а он еще не был императором.

– Разумеется. Да, император любит ваш дом. И я уверен, что он любил вас обоих и вашего благородного отца.

– Неужели, проконсул? – спокойно произнесла Беренис. – Интересно узнать, почему же тогда он приказал его убить?

– Боги небесные! – взорвался римлянин. – Вы даете волю словам, леди!

– А мне говорили, что римляне практичные, откровенные, прямые и реалистичные люди в их подходах к жизни. Но у этих стен нет ушей, Вибий Марк. Обрати внимание, как устроен этот кабинет, просторный, с завешанными стенами, чтобы глушить речь. Кто нас подслушает? Кто сможет приблизиться на достаточно близкое расстояние, чтобы мы не заметили? Я говорю об этом не потому, что мною движет ненависть или жажда мести. Для тебя не секрет, что я не любила своего отца, и он, в свою очередь, не очень лил слезы, когда мне было горько. Я знала с самого начала, что Германик Лат отравил вино, которое послал моему отцу. То было не очень ловкое покушение, не искусное и плохо продуманное. Только серия случайностей при передаче вина отвела подозрения от непричастных людей, в том числе и от меня.

– Мне сообщили, что иудейский жрец признался в убийстве и был за это повешен по закону твоим братом, – спокойно возразил римлянин.

– Ах, оставь, проконсул. Ты же знаешь, ничто так не волнует людей, как оставшееся без возмездия отплаченное преступление. Преступление и расплата за него – два плеча на весах общества. Уравновесь их, и в обществе сохранится порядок. Разбалансируй – и получишь смуту.

– Ты растешь в моих глазах, еврейская царевна, – холодно и спокойно произнес Марк. – Я постоянно недооцениваю тебя. Не могу отделаться от мысли, что тебе всего шестнадцать. Скажи, сколько лет было Клеопатре, когда она соблазнила Цезаря?

– Она как раз достигла моего возраста. – Беренис зевнула. – Никогда не восхищалась ею. Как и все египтяне, я считаю, она была глупой. К тому же, проконсул, у меня нет ни малейшего намерения подловить тебя. Убийство моего отца происходило на моих глазах. Мне не надо гадать, кто несет за него ответственность. Я знаю. И пытаюсь понять, почему? Если император Клавдий любил его.

– Он его любил. И запомни, из всего, что ты сказала, я согласен только с этим. Насколько хорошо ты знала своего отца?

– Не очень. Даже любящий отца ребенок знает его плохо. А я не любила Агриппу.

– Ты холодна как лед, – предположил римлянин. – А мне говорили, иудеи загораются быстро.

– Я не загораюсь совсем. А если говорить о наших отношениях с отцом, мне кажется, в этой беседе обсуждать их неуместно, проконсул. Скажем, я знала его в том смысле, который ты имеешь в виду.

– А ты знала об его амбициях?

– Я знала, чего он хочет.

– И чего же?

– Денег.

– Да? Так просто, царевна? Тогда я вот что скажу тебе. Агриппа и Клавдий были очень близки. Настолько, насколько это возможно между людьми. Между нами, император ему многим обязан. Поддержку Агриппы за несколько дней перед избранием Клавдия императором и после того нельзя переоценить. Именно в знак признательности за это император даровал твоему отцу сюзеренитет над такой большой территорией, которой никогда не правил ни один еврейский царь после царя Соломона. Твой отец тогда был более чем царь. Управляя территориями от Калки на севере до Идумеи на юге, он держал под рукой достаточно народов и городов, чтобы считаться неким восточным императором. А что в ответ?