Оценить:
 Рейтинг: 1.5

Операция «Дуб». Звездный час Отто Скорцени

Год написания книги
2005
Теги
<< 1 2 3 4 5 6 7 >>
На страницу:
6 из 7
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Однако куда важнее было то, что, согласно этому документу, Италии надлежало в случае войны оказывать Германии помощь. (В случае войны пункт номер пять запрещал любой из сторон заключать перемирие без согласия второй стороны. Этот пункт стал крайне важен летом 1943 года.) Чтобы избежать двусмысленного толкования этого пункта, 30 мая дуче отправил Гитлеру секретный меморандум, в котором в очередной раз подчеркнул, что Италия может быть готова к войне не ранее 1943 года. «Италии требуется время на подготовку» – писал Муссолини, добавляя, что его страна «не хотела бы ускорить европейскую войну, хотя и убеждена, что такая война неизбежна».

Однако Гитлер спешил. Спустя всего три месяца он втянет Европу во Вторую мировую войну.

Стальной Пакт скрепил официальной печатью «ось» Рим – Берлин. И хотя это соглашение затрагивало судьбы миллионов итальянцев и немцев, сам этот союз базировался главным образом на личных отношениях между дуче и фюрером. Следует отметить и тот факт, что многие советники обоих диктаторов встретили это новое партнерство если не с откровенной враждебностью, то с полным равнодушием.

Впрочем, Гитлера с Муссолини их мнение не интересовало. Более того, оба диктатора нашли немало точек соприкосновения. Начать с того, что оба были самоучками, выходцами из социальных низов (отец Гитлера был мелким чиновником, отец Муссолини – кузнецом), которые собственными усилиями достигли вершин власти. Обоих в свое время недооценила оппозиция, оба искусно эксплуатировали накал политических страстей по окончании Первой мировой войны (во время которой оба служили в чине капрала), оба ловко играли на страхе своих сограждан перед коммунизмом, вступали в сделки с большим бизнесом, оба проповедовали национализм, в который сами искренне верили. Несмотря на публичные заявления о стремлении к миру, оба вынашивали планы агрессивной войны, стремились к росту своего могущества и престижа за счет покорения других наций. Кроме того, ни тот, ни другой ничего не смыслили в такой важной для любой страны вещи, как экономика.

Хотя и в различной степени, оба прибегали к насилию, если требовалось заткнуть рты потенциальным врагам или для достижения собственных политических целей. Нет, конечно, Муссолини никогда не совершал тех подлостей, какие позволяли себе Гитлер и Сталин, и редко доводил до конца свои угрозы, что было хорошо известно его недругам. «Лишь крайне редко, после 1943 года, – пишет Паоло Монелли, итальянский историк, работавший в эпоху фашизма журналистом, – Муссолини позволял себе замашки тирана. Он был, скорее, бесчувственным, нежели откровенно жестоким; интриганом, нежели мерзавцем; циником нежели злодеем, и то лишь по отношению к тем, кого он записал в свои враги».

С другой стороны, хотя дуче и пытался дистанцироваться от преступных действий, совершавшихся от его имени, он отнюдь не был тем благодушным упрямцем, каким рисуют его защитники. Несогласных с фашистским режимом избивали дубинками, заставляли пить касторовое масло либо отправляли в изгнание. Дуче открыто высказывался, что хотел бы видеть кое-кого из своих врагов мертвыми. И если его преступления меркнут на фоне тех зверств, какие творил его северный союзник, то это слабое утешение для тысяч итальянцев, евреев, эфиопов, греков, которые стали жертвами внутренней политики дуче либо развязанных им войн.

Оба диктатора отлично понимали ценность пропаганды. Оба внимательно прочли и высоко оценили книгу Гюстава Лебона «Психология народов и масс», в которой ее автор рассуждает о психологии толпы. И Муссолини, и Гитлер в своем стремлении к власти делали упор на ораторском искусстве. Оба были убеждены, что важным фактором успеха того или иного политического движения является харизматичность его лидера. Этот пункт подтвердил свою значимость летом 1943 года, когда в отсутствие дуче фашистская партия рухнула в одночасье. Можно даже поспорить с тем, что попытка Гитлера спасти своего низвергнутого союзника была частично продиктована его стремлением реанимировать то, что они оба считали воплощением абсолютной власти.

Совпадали даже некоторые эпизоды их жизней. Оба были почти одинакового роста – примерно метр шестьдесят Муссолини, Гитлер – на несколько сантиметров выше. Оба в последние годы жизни имели загадочные, возможно, вызванные сильным стрессом проблемы со здоровьем. Муссолини большую часть своей взрослой жизни страдал от язвы двенадцатиперстной кишки, которая впервые дала о себе знать в 1925 году, однако резко его здоровье пошатнулось в 1942–1943 годах. Это резкое ухудшение здоровья не имело видимых причин и, скорее всего, объясняется крайним нервным напряжением.

Гитлер, который большую часть жизни отличался крепким здоровьем, начал сдавать в 1943 году, то есть тогда, когда война повернула вспять. Причиной дрожи в конечностях и легкой хромоты вполне мог быть все тот же стресс. Кстати, именно к этому объяснению склонялись большинство врачей. Не исключено также, что это были ранние симптомы болезни Паркинсона, которую медики тогда не смогли распознать.

У обоих диктаторов были длительные романы с женщинами намного младше их. Верной подругой Гитлера была Ева Браун, хотя их отношения оставались секретом для публики до самой смерти фюрера. Муссолини, который был женат и имел нескольких детей, имел бурный роман со взбалмошной Кларой Петаччи. Оба ушли из жизни вместе со своими подругами, причем и та, и другая приняли сознательное решение разделить судьбу своего любовника.

И Гитлер, и Муссолини были одиночками, чья жизнь заключалась в стремлении к личной власти и национальному величию – так, как они его понимали. За время пребывания у власти личности обоих диктатов были в некотором роде утрачены, затемнены наглой пропагандой, которой они не гнушались в своем стремлении повелевать людьми.

Со временем Гитлер убедил себя, что он является воплощением немецкого государства, непогрешимым мессией, без которого Германии не достичь истинного величия. «Поддержанный талантливой и умелой пропагандой, – писал летом 1943 года Альберт Кессельринг, главнокомандующий немецкими войсками в Италии, – он действительно превратился в идола в глазах народных масс. Не удивительно, что постепенно он сам уверовал в свою уникальность и незаменимость; в то, что его судьба заключается в том, чтобы посвятить всего себя служению великой Германии и ее безопасности на все времена».

Примерно таким же образом Муссолини превозносили как современное воплощение римских цезарей. В глазах многих итальянцев он был всезнающим ученым-воином, который неустанно трудился на благо Италии, жертвуя ради столь высоких целей личным спокойствием и комфортом. (Известно, что Муссолини любил зажигать в кабинете свет, даже когда его самого там не было, чтобы создать впечатление непрестанной деятельности.)

Дуче любил подчеркнуть свою начитанность и образованность, значительно при этом их преувеличивая. Когда в 1925 году Римский университет присудил ему почетную степень в области права, он настоял на том, что напишет диссертацию, озаглавленную «Введение в Макиавелли». Как и в случае с Гитлером, краеугольным камнем культа личности Муссолини была его личная непогрешимость.

Но даже когда с их личностей были сняты наслоения мифа – пусть даже и не до конца, – все равно оказалось на удивление трудно обнаружить под искусно созданной маской полубога истинную человеческую суть. Оба любили произносить пространные речи о благе «народных масс», судьбами которых они единолично распоряжались, однако ни тот, ни другой не имели близких друзей, равно как и не демонстрировали желания таковых иметь. И тот, и другой, по сути дела, оставались для окружающих загадкой.

Даже такая, казалось бы, примитивная личность, как Гитлер, оставалась загадкой для тех, кто работал с ним. Генерал Альфред Йодль, один из ключевых советников Гитлера, выразил мнение многих из окружения Гитлера, когда высказался на эту тему уже после войны. «До сегодняшнего дня, – писал Йодль в марте 1946 года, за семь месяцев до своей казни в Нюрнберге, – мне неизвестно, что он думал, или знал, или чего хотел». Примерно ту же мысль мы находим у Риббентропа: «Это была на редкость замкнутая личность. Хотя миллионы людей обожали Адольфа Гитлера, это был очень одинокий человек. Мне ни разу не удалось вызвать его на откровенность, как, впрочем, и другим. Я не знаю никого, кто был бы с ним близок – за исключением разве что Геринга».

«Обладая знанием безумца о том, как возбудить толпу, – писала Элизабет Вискерманн, автор пространного труда, в котором сравниваются оба диктатора, – Гитлер сочетал в себе присущее безумцу – либо сверхчеловеку – неумение нормально общаться с другими людьми. Он либо гипнотизировал их, либо пугал, либо то и другое одновременно».

* * *

Замкнутость Муссолини тоже не была ни для кого секретом. «Никто его не понимает, – писал фашист Фернандо Меццасома, пытаясь объяснить парадоксальную натуру дуче. – Он поочередно бывает то наивен, то проницателен, то жесток, то кроток, то мстителен, то милосерден, то велик, то мелочен. Это, пожалуй, самый сложный и противоречивый человек из тех, кого мне довелось знать. Объяснить его невозможно».

Как-то раз сам Чиано был вынужден признать: «Даже мне, кто, казалось бы, постоянно находится рядом с ним, подчас бывает трудно и порой невозможно, определить, что он на самом деле думает или чувствует». Итальянский диктатор честно признавался, что у него никогда не было близких друзей (причем в его глазах это было неоспоримой добродетелью). Возможно, он нарочно старался производить впечатление человека недоступного, замкнутого, будучи убежден в том, что великие люди не могут быть до конца поняты теми, кто интеллектуально ниже их.

Однако в отличие от закосневшего в своих убеждениях Гитлера, который на протяжении двух десятков лет с завидным постоянством воплощал в жизнь свои, пусть даже отталкивающие идеи, Муссолини был скорее подобен хамелеону и в зависимости от обстоятельств довольно легко менял мнение и союзников. Настоящий Муссолини, как полагает историк Денис Марк Смит, скрывался за чередой поз, ужимок и масок, многие из которых, однако, отражают реальные черты его личности. Эта частая смена точек зрения не обязательно означает некую интеллектуальную ущербность, а скорее, то, что идеи имели для него второстепенную значимость. Похоже, он тогда менял мнение, если оно соответствовало какой-то новой ситуации или помогало ему делать политическую карьеру.

Связь между Гитлером и Муссолини, которую оба называли не иначе как «дружба», это еще одна загадка, которую не могли разгадать даже те, что близко их знал. И хотя эти отношения с трудом поддаются объяснению, никто из тех, кто был близок к обоим диктаторам, не смог бы отрицать наличия между ними некоего взаимного притяжения, хотя порой и довольно противоречивого. Верно, Гитлер позволял себе колкости в адрес Муссолини за его спиной, когда в компании своих прихлебателей пародировал жесты дуче. Тот, в свою очередь, утверждал, что Гитлер пользовался румянами – с тем чтобы его щеки производили впечатление щек живого человека.

И хотя Гитлер в целом был невысокого мнения об итальянцах, считая их ленивыми и недалекими людьми, его ближайшее окружение не раз становилось свидетелем проявлений его теплого отношения к Муссолини. Эта не поддающаяся объяснению преданность, которая, казалось, лишь возросла, когда в июле 1943 года дуче был низложен, оказалась тем более удивительна, если учесть смешанные чувства Муссолини по отношению к Гитлеру, а также сомнительную ценность Италии в качестве союзника по «оси».

До известной степени связь Гитлера и Муссолини коренилась в некой ностальгии и исторических прецедентах. В период так называемого Kampfzeit (времени борьбы) фашистская революция дуче произвела сильное впечатление на Гитлера. То были ранние годы его собственной борьбы за власть, когда перспективы политического успеха еще были весьма слабыми. Гитлер считал Муссолини политическим первопроходцем и в течение его восхождения к вершинам власти делал частые комментарии по поводу важности возглавляемого дуче движения. В некотором смысле Гитлер считал себя обязанным Муссолини.

«Было бы неразумно утверждать, будто события в Италии не оказали на нас влияния, – заметил он в одном из разговоров со своим ближайшим окружением в июле 1941 года. – Наверно, коричневая рубашка никогда бы не появилась, не будь до нее рубашки черной. Марш на Рим в 1922 году – одно из ключевых событий истории. Тот факт, что он имел место, более того, что он имел успех, подтолкнул к действиям и нас». По словам фюрера, восхождение Муссолини к вершинам власти было сродни «героическому эпосу». В другой раз Гитлер произнес следующее: «Всякий раз, когда я думаю об этом, у меня становится тепло на сердце».

То, что Муссолини одержал в Италии победу над коммунистами, также согревало Гитлеру душу. «Мы должны быть благодарны дуче за то, что он очистил Европу от этой заразы, – заявил Гитлер в 1941 году, вскоре после начала операции «Барбаросса», когда военная мощь Германии была брошена против Советской России. – Мы не имеем права забывать о той услуге, которую он оказал нам. Муссолини – крупномасштабная фигура. Место в истории ему уже уготовано». Дуче начинал свою политическую карьеру как социалист, хотя затем под давлением обстоятельств и отошел от социализма. Впрочем, Гитлер был готов простить ему это прегрешение.

В глазах фюрера Муссолини был своего рода экзотической птицей – мировым лидером его собственного уровня. Для Гитлера дуче был «тем единственным, с кем он мог говорить, как с равным, – пишет историк Денис Марк Смит, – и, возможно, по этой причине, тем едва ли не единственным человеком, к кому он питал симпатию». Иными словами, Гитлер воспринимал дуче как еще одного ницшеанского Сверхчеловека. «Довольно любопытно: Муссолини, обладавший гораздо более скромными ресурсами, был единственным, кого Гитлер считал равным себе, – пишет историк А.Дж. Тейлор, – и тем единственным, кого Гитлер воспринимал серьезно».

Гитлер с его тенденцией романтизировать классический мир полагал, что личность дуче – это своеобразный мост между посредственной современной Италией и былой славой Великого Рима. «Когда мы гуляли вместе с ним по садам виллы Боргезе, – признался как-то раз Гитлер кому-то из своего близкого окружения, – я сравнил его профиль с профилем римского бюста, и мне стало ясно, что передо мной один из цезарей. Нет никакого сомнения в том, что Муссолини – наследник великих мужей древности». Что касается итальянского фашизма, то в глазах фюрера это было «спонтанное возвращение к традициям Древнего Рима».

Тем не менее в чувствах, которые фюрер питал по отношению к дуче, всегда присутствовал некий элемент воображения, который затмевал собой политический расчет и повергал окружающих в недоумение. «Фюрер просто обожает моего мужа, – заметила однажды Ракель Муссолини и была недалека от истины. – Когда он разговаривал о Бенито, будь то со своими сторонниками или сторонниками дуче, в его глаза блестели слезы. Чиано заметил это во время разговора. Мой муж это тоже заметил. По его словам, фюрер был готов расплакаться, когда покидал Италию после своего визита в мае 1938 года». Порой эта странная слезливость Гитлера ставила в неловкое положение даже самого Муссолини. «Этот человек – невротик, – пожаловался дуче одному из своих министров во время встречи глав «оси» в 1941 году после очередной неудачной военной авантюры Италии. – Когда он сказал мне, что никто не разделяет моих страданий столь же глубоко, как и он, в его глазах блеснули слезы. По-моему, это явное преувеличение».

Тем не менее симпатии к Муссолини не мешали Гитлеру отдавать себе отчет в том, что для Германии союз с Италией скорее бремя, нежели выгода. «Государства “оси” должны понять очевидный факт, что они вынуждены тащить на себе Италию», – заявил Гитлер в мае 1943 года, за несколько месяцев до низложения дуче. В последние месяцы жизни Гитлер даже проникся убеждением, что союз с Италией ускорил крушение Третьего рейха.

«Если оставить в стороне всякую сентиментальность и взглянуть на события трезво, – заметил он как-то раз в начале 1945 года, – то я должен признать, что мою непоколебимую дружбу с Италией и самим дуче следует отнести к моим ошибкам. Вполне очевидно, что союз с этой страной скорее сыграл на руку нашим врагам, а не нам. И он внесет свой вклад, если мы все-таки проиграем войну, в наше поражение. Моя привязанность к личности дуче не изменилась, но я жалею, что не прислушивался к разуму, когда сковал себя этой дорогой мне, но так много стоившей дружбой с Италией».

И тем не менее, несмотря ни на что, Гитлер отзывался о Муссолини с восхищением и теплотой, даже когда кинокамеры, снимавшие новости, и микрофоны были отключены. «Дуче – равен мне, – сказал Гитлер за несколько месяцев до его смерти. – Возможно даже, в чем-то он превосходит меня, особенно в своем стремлении действовать на благо своего народа».

* * *

Отношение Муссолини к Гитлеру было гораздо более сложным. Со временем оно претерпело изменения, отражая политические цели дуче и изменчивую судьбу обоих диктаторов. В начале 1930-х годов Муссолини, например, не скрывал своего презрительного отношения к Гитлеру, считая его политическим выскочкой. Негативно относился он и к безумным расовым теориям фюрера. Вместе с тем дуче полагал, что сумеет использовать немецкого диктатора (равно как и его восхищение собой) в собственных целях, либо играя на страхах Запада перед Германией, либо заключив с Гитлером союз.

Со временем Муссолини проникся едва ли не благоговейным восхищением перед военной мощью Германии, равно как и перед неординарной личностью ее фюрера. Не удивительно, что дуче, который любил говорить, что в Италии слишком много гитаристов, зато слишком мало воинов, инстинктивно потянулся к силе, которая исходила от Гитлера.

«Ничто так не восхищало в Гитлере его итальянского союзника, как наличие у Германии мощной армии, – замечал Ойген Долльман, который как переводчик имел возможность не раз близко наблюдать обоих диктаторов. – Наверно, в этом и лежат фатальные истоки этой странной дружбы, которая базировалась на фрейдистском сочетании любви и ненависти. Все, что имелось у фюрера – самолеты, танки, подводные лодки, бессчетные дивизии, парашютисты, элитные части, – все это хотел бы иметь и дуче, несмотря на ограниченные ресурсы и полное отсутствие интереса и энтузиазма со стороны большей части итальянцев». Когда же разразилась Вторая мировая война, Муссолини не мог не завидовать военным успехам Гитлера – «тем единственным, которые он сам ценил и о которых мечтал», писал Чиано.

По словам супруги дуче, этот любовно-политический роман, который сам он был склонен рассматривать как «брак по расчету», вскоре начал давать свои горькие плоды. Как политическая фигура, Муссолини считал себя выше Гитлера, или, как выразился Чиано, «дьяконом диктаторов». Хотя дуче и был готов признать превосходство Германии в военной области, вместе с тем он полагал, что его опыт политического лидера Италии, равно как и его мнение, является бесценным залогом успеха германо-итальянского союза.

«Те, кто знал их обоих, – пишет Денис Марк Смит, – включая немцев, единодушно заявляют, что, по их мнению, Муссолини как личность был куда более интересен – можно сказать даже, более умен – и, уж точно, менее отталкивающ, нежели Гитлер. Так что его самомнение до известной степени оправдано». (Долльман, например, признает, что находил Муссолини «более эрудированным, более человечным и более обаятельным из них двоих».)

Однако именно Гитлер диктовал политику стран «оси», точно так же как он диктовал протоколы многочисленных встреч между ним и дуче. «К нам никогда не относились, как к партнеру, скорее, как к рабам, – вспоминал Чиано. – Буквально каждый шаг предпринимался без нашего ведома. Даже самые фундаментальные решения доводились до нашего сведения уже после того, как были воплощены в жизнь». Дуче неизменно раздражало то, что Гитлер никогда не спрашивал его мнения по важным вопросам, касающихся стран «оси», более того, уведомлял Муссолини о своих планах лишь тогда, когда тот уже никак не мог на них повлиять.

«Гитлер демонстрировал удивительную верность Муссолини, – писал Алан Булок, специалист по Гитлеру. – Однако никогда не питал к нему доверия». Гитлер постоянно волновался, как бы Муссолини и Чиано, которого фюрер терпеть не мог, не сообщили о его планах врагам, что, впрочем, они иногда делали. В этом отношении Гитлер как-то раз позволил себе редкую шутку: «Любой меморандум, который я отправляю дуче, моментально попадает к англичанам. Поэтому я пишу в них лишь то, что полагается знать англичанам. Это был самый быстрый способ довести что-либо до их сведения». (Гитлер обвинял не лично Муссолини в этих утечках, а, скорее, близкое окружение дуче.)

Но даже когда стало ясно, что Гитлер, по словам того же Чиано, «втягивает нас в авантюру», у Муссолини не нашлось твердости, чтобы не дать себя в нее втянуть. В его симпатиях к Гитлеру было нечто иррациональное, чего никак не мог понять даже его собственный зять. «Дуче очарован Гитлером, – писал Чиано в своем дневнике в 1940 году, – и это восхищение затрагивает то, что является неотъемлемой частью его натуры: действие».

Это странное восхищение – гремучая смесь зависти, уважения и страха – помогает объяснить ту покорность, какую дуче демонстрировал в присутствии фюрера, покорность, которая тем более удивительна в свете того уважения, каким он сам пользовался у итальянцев. Будучи в своей стихии, Муссолини демонстрировал ту же силу, тот же магнетизм, что и Гитлер. Он с легкостью подавлял своих подчиненных. Не было секретом, что министры бегом пробегали расстояние в двадцать метров от дверей его кабинета, Sala del Mapamondo, к его столу.

Согласно Монелли, дуче умел «наводить страх на окружающих, даже на самых смелых и уверенных в себе, причем самым удивительным образом. Люди приходили к нему в надежде поговорить с ним начистоту, в надежде, что он их выслушает, а все кончалось тем, что, столкнувшись с суровым выражением его лица, они могли, заикаясь, пролепетать лишь несколько слов. Обычно дуче принимал посетителей, сидя за письменным столом в своем огромном, полупустом кабинете в Палаццо Венеция. Любое мужество, даже имейся оно у того, кто входил под эти своды, мгновенно испарялось, пока он шел к столу в конце зала, ощущая на себе пристальный взгляд дуче».

Хотя Муссолини частенько расходился в мнениях с Гитлером по важным вопросам и нелицеприятно отзывался о германском диктаторе за его спиной, ему ни разу не хватило мужества отстаивать свою точку зрения во время их личных встреч. Более того, во время них дуче, как правило, бывал удивительно немногословен.

«По мере того как итальянский диктатор все больше и больше нисходил до статуса гитлеровского вассала, – писал Пауль Шмидт, личный переводчик Гитлера, – он делался все более молчаливым. Когда я мысленно оглядываюсь на эту постепенную перемену в его поведении во время их многочисленных личных бесед, я склонен думать, что Муссолини одним из первых понял, куда ведет избранный им путь, и, безусловно, в отличие от Гитлера задолго предвидел ту катастрофу, которая маячила перед ними обоими».

Глава 4. Опасная игра

Хотя события в Италии и произвели на Гитлера глубокое впечатление, они ни в коем случае не вывели его из равновесия. Наоборот, его мозг уже лихорадочно работал, вырабатывая и формулируя новые решения.

Йозеф Геббельс. Запись в дневнике от 27 июля 1943 года

Хотя весь мир об этом не знал, переворот 25 июля подготовил подмостки для полного драматизма спектакля с участием Германии и Италии, хотя формально их союз оставался непоколебимым.

Когда вечером 25 июля известие о государственном перевороте в Италии достигло «Волчьего логова», Гитлер отреагировал на него бурно и яростно. Бадольо, новый глава правительства, тотчас попытался его успокоить, неоднократно подчеркнув, что Италия остается верна «оси», а Муссолини сложил с себя полномочия по собственному желанию. Впрочем, Гитлер отказался его слушать. Он был уверен, что Бадольо ждет удобного момента, чтобы перейти на сторону врага. В своем штабе в Восточной Пруссии Гитлер вовсю поносил итальянцев, обвиняя их в вероломстве, и даже поклялся в течение нескольких дней, а то и часов отомстить новоявленному римскому правительству.

<< 1 2 3 4 5 6 7 >>
На страницу:
6 из 7