Дети Великой Реки

– Я не дам им тебя тронуть, Тзэм.

– Это не в твоей власти, принцесса.

Сердце Хизи немного смягчилось. Тзэм всегда такой добрый, такой преданный, почти как Дьен. Но между ней и Тзэмом, да и остальными слугами, сохранялась какая-то дистанция, даже между ней и Квэй, которая ее вынянчила и заменила ей мать. Даже Квэй все больше отдалялась от нее в последние годы. И лишь привязанность Дьена была никем и ничем не ограничена.

– Тзэм, я, во что бы то ни стало должна найти Дьена. С тобой или без тебя, – сказала Хизи уже спокойно.

Тзэм грустно кивнул в сторону затопленного зала.

– Ну хорошо, значит, со мной, – со вздохом произнес он. – Но не сию минуту, госпожа. Не сегодня. Завтра, после того, как ты отдохнешь и мы достанем подходящую одежду.

– Так ты пойдешь со мной?

– Да, хотя это мало что изменит.

Голос у Тзэма был грустный.

– Мы обязательно найдем его, – не сдавалась Хизи.

– Может, этого и не следовало бы делать?

– Ты думаешь, его нет в живых?

Тзэм долго смотрел на нее, затем сгреб с земли мощными ручищами.

– Так недолго заработать и лихорадку, – заявил он. Наклонившись, он взял в руку фонарь и начал осторожно подниматься по перепачканным глиной ступеням.

– А вообще, почему надо уводить людей, Тзэм?

– Не знаю, принцесса.

Ей показалось, что Тзэм слишком долго обдумывал вопрос, прежде чем ответить. Это вызвало у нее раздражение.

– А я чувствую, ты знаешь, – сказала она. – Слуг они тоже уводят?

– Нет, не совсем так. Если слугу решают наказать, то делают это публично, с большим шумом. Чтобы другие боялись.

Тзэм миновал самую скользкую часть пути, и в дальнем конце туннеля, там, где он сворачивает вправо, показался серый свет.

– Тзэм, ты действительно не знаешь, почему уводят людей?

– Действительно не знаю. Точно не могу сказать.

– Как ты думаешь, меня они тоже уведут?

– Нет, – ответил уныло Тзэм каким-то странным сдавленным голосом.

– Если увели Дьена, почему бы не увести и меня?

Тзэм пожал плечами:

– Ты слишком много хочешь знать, принцесса. Без всяких почему, не уведут, и все.

Перед ней была непрошибаемая стена, так случалось с Тзэмом нередко. Хизи хорошо понимала, что больше она не добьется ни слова.

Горячая ванна была блаженством. Но вот Квэй – ее немолодое лицо замкнулось и стало словно сжатый круглый кулак, а карие глаза сверкали недобрым блеском при свете лампы, когда она, наклонившись, слишком уж энергично оттирала со ступней Хизи приставшую глину.

– Где твое платье? – спросила она шепотом после долгого молчания. Чувствовалось, что она прилагает усилия, чтобы не сорваться на крик.

Хизи сморщилась, когда безжалостная мочалка добралась до лица и шеи. Она ничего не ответила Квэй.

– Твое платье. Ты слышишь, о чем я спрашиваю? Родители твои подумают, что я его продала. И меня могут выпороть. Или же Тзэма. И если ты не думаешь обо мне, подумай о нем. Я уверена, кто-то наверняка видел, как он нес тебя, полуголую. Тзэма могут кастрировать.

Хизи не очень ясно представляла себе, что такое кастрация, но она понимала, что ничего хорошего в этом нет, особенно если кастрация будет грозить Тзэму.

– Нас никто не видел, – огрызнулась она. Мыло щипало глаза, и они снова наполнились слезами, хотя казалось, все слезы она выплакала после исчезновения Дьена.

– Как ты можешь говорить так уверенно? Ты ведь еще ребенок. – Однако голос Квэй постепенно начал теплеть, и руки уже не так усиленно работали. Когда же у Хизи слезы наконец прорвались наружу, Квэй обняла ее, не обращая внимания на то, что ее платье намокло.

– Дитя ты дитя, что нам с тобой делать? – прошептала она.

Позже, когда они уже сидели на кухне, Квэй больше не поднимала разговора о дневном путешествии. Яркое солнце залило дворик снаружи и весело расписало стены кухни. Плети чеснока и лука-шалот, белые и красные, переливались и блестели в лучах солнца над столом, где Квэй месила хуз – плотный черный хлеб, который любила Хизи, особенно с гранатовым сиропом и сливками. Теплый резкий запах дрожжей мешался с ароматом кофе, греющимся на домашней печке-жаровне в медном сосуде с длинной ручкой, и дымом от можжевеловых веток, проникающим со двора, где разгоралась печь для хлеба. Тзэм дремал на солнышке с детской счастливой улыбкой на широком лице.

– Ты мне уже много помогаешь, – сказала она. – На днях даже сбила яйца.

– Я говорю о настоящей готовке. – Хизи старалась не выдать голосом поднимающегося раздражения – сегодня и так хватило неприятностей.

– Нет для этого нужды, малышка. Всегда будут люди, вроде меня, чтобы готовить тебе.

– Представь себе, что я хочу научиться, – не сдавалась Хизи.

– А ты представь себе, что я не хочу, – ответила Квэй. – Никто из нас не волен выбирать, что ему делать, Хизи. Таков порядок, и самое лучшее для тебя с ним смириться.

– Кто его устанавливает?

– Все. Река. И так всегда. Раз сказала Река, значит, так все и есть.

– Это Река решила насчет Дьена?

Квэй молчала. После минутного колебания она вытерла руки о передник, опустилась на колени возле Хизи и взяла ее руки в свои.

– Хизи, дорогая, мне очень жаль его. Он был хороший мальчик. Мне он нравился.

Она глубоко вздохнула, и Хизи подумала, что она, таким образом, пытается справиться с волнением.

– Хизи, ты должна понять, что Тзэм и я… мы не такие люди, как ты. Мы не можем говорить и делать, что нам хочется. Есть люди, которые за нами следят, за всеми нами. А когда не следят они, следит Река. И поэтому ни Тзэм, ни я не можем обсуждать то, о чем тебе хочется говорить. Ты понимаешь это?

Хизи взглянула на Квэй, пытаясь уяснить, чем же все-таки она отличается от нее. Потому что эта женщина, вырастившая ее, в самом деле чем-то от нее отличалась. Но чем? Меньше ростом? Все равно какое-то отличие есть. Дьен был королевской крови. И если с ним могло такое случиться, то уж с Тзэмом и Квэй наверняка может. Но Хизи этого совсем не хотелось.