Дело об убийстве на тропе

– Её убили не здесь, – заключил наш спец, перебирая спутанные волосы девушки, которая выглядела как сломанная кукла. Молодая, даже слишком, вряд ли больше двадцати. Смерть всегда приходит слишком рано и слишком не вовремя, но почему-то именно гибель молодых вызывает особенную тоску. – Судя по расположению трупных пятен, на тропу её принесли уже мёртвой. А убили в другом месте. Видишь вот эти царапины?

И палец, обтянутый перчаткой, ткнул в кусок стёсанной кожи на плече.

– Угу.

– Когда она получила эти повреждения, её сердце уже не билось. Значит, тело передвигали. И не очень аккуратно, возможно, волокли. Или пару раз уронили.

– Девчонка вся покрыта какой-то жижей, и пованивает знатно. Её как будто в земле изваляли, – я шаркнула кроссовкой, – но почва сухая, дождей здесь не было минимум с неделю.

– Почти месяц, – вставил помощник шерифа. – Последний раз осадки были около трёх недель назад.

– Её где-то держали перед смертью, – сделала я уверенный вывод.

– Какой-нибудь подвал или землянка, где очень сыро, – поддержал меня напарник. – И она пыталась выбраться, что-то интенсивно скребла или царапала. Руки в ужасном состоянии.

– Когда она погибла?

– По степени трупного окоченения могу предположить, что убили её накануне вечером. Точнее скажут только эксперты. Сюда принесли, скорее всего, ночью. Почему бросили прямо на тропе – непонятно. То ли не донесли, что-то помешало, то ли, не планировали доносить.

– Куда логичней постараться спрятать труп, а не укладывать на виду, словно рождественский подарок. Остаётся главный вопрос: как она умерла?

– Сломали шею. Одним ударом. Вот так, – и парень продемонстрировал, как именно. Быстро, жестоко, неумолимо. И очень по-человечески.

– Серьёзно? Ты уверен? – переспросила я, потому что ожидала услышать совсем иной вердикт. Видимые смертельные повреждения на жертве отсутствовали, а потому я, едва увидев труп, решила, что здесь постарались вампиры.

После Великого дня Откровения, когда монстры выбрались из своих нор и открыто заявили миру о своём существовании, в Билль о правах внесли двадцать восьмую поправку, уравняв в правах людей и не людей. Но это не помогло. Противостояние между людьми и полусветами, которое раньше происходило во тьме, в безлюдных переулках, на пустынных улицах и в неблагополучных районах, не прекратилось, а вышло на новый уровень. Просто теперь всё делалось в обстановке пугающей открытости. Обе стороны нарушали установленные законы, которых стало больше, но от этого они не начали работать лучше. Единственное, что изменилось – подключились медиа.

Пресса стала активно мифологизировать и демонизировать всех участников образовавшегося масштабного социального конфликта, самостоятельно решая кому в новый день быть героем, а кому злодеем. Выбирали журналисты спонтанно и абсолютно непредсказуемо, но вне зависимости от новостного повода очень радостно. Ещё бы, ведь с тех пор, как восемь лет назад монстры громогласно подтвердили, что они есть, у СМИ появился неиссякаемый источник новостей. И вертели они этим источником, как хотели. Иногда казалось, что тема новостных сводок и контекст освещения событий зависели не от фактов и доказательств, а от настроения редакторов, которые лишь наслаждались тем информационным шумом, который сами же и порождали.

Конечно, такой подход лишь усугублял непростую ситуацию, не способствуя налаживанию отношений. Нам, тем, кто стоял на страже интересов людей, трудно было всегда и со всеми, но больше всего проблем доставляли вампиры. Их было банально больше, они были организованы, но при этом не отличались склонностью к оседлой жизни, не заводили семьи, не покупали дома, не становились на учёт и не обращались за помощью. Но главное – они не признавали власть правительства и его исполнительных органов, подчиняясь исключительно собственной строгой иерархической системе, с верхушкой которой так и не получилось нормально договориться. Всё, чего смогли добиться Сенат и члены Конгресса – подписание закона об уголовном наказании за насильственное обращение человека в вампира. Закон приравнял данное деяние к убийству и давал право нам, маршалам, уничтожать такого вампира на месте. С одним уточнением: если есть доказательство вины конкретного вампира, которое чаще всего строилось на показаниях самой жертвы и иногда на показаниях свидетелей. А вот здесь начиналось самое интересное. Как доказать насильственное обращение, если после этого самого обращения жертва практически всегда становилась на сторону преступника, и вдвоем они устраняли всех свидетелей, если таковые по случайности находились?

Приходилось по крупицам собирать информацию, следить за подозреваемыми, за самой жертвой. Порой процесс растягивался на месяцы. А с учётом того, что один вампир способен за сутки обратить или убить до сотни человек, очень часто эта медлительность оборачивалась огромными жертвами в том числе и среди маршалов.

Ситуация с выходящими из-под контроля и не желающими адаптироваться вампирами ухудшалась много лет, а в последние три года характеризовалась как стабильно плохая. Во всеуслышание, конечно, об этом никто не заявлял, но те, кому надо знали: очень скоро вампиров, чья популяция неудержимо росла, придётся истреблять без суда и следствия. И первым сигналом к этому стала бойня на ферме в Вудстоке, случившаяся полгода назад. Гора иссушенных человеческих тел, обожравшиеся до опьянения вампиры и пятеро маршалов, которые погибли во время штурма захваченного дома. Увиденное всеми нами в ту ночь было настолько жутким, что семеро из нулевой группы подали в отставку едва наступило утро.

– Абсолютно уверен. Кто-то очень сильный перебил ей шейные позвонки одним ударом ребром ладони, – выпрямляясь, поморщился Майерс, оскорблённый моим недоверием. – Но если хочешь, проверь сама. Я знаю, о чём ты подумала. Но её никто не трогал. И укусов тоже нет. Убийца – не вампир.

Об этом не принято было говорить, и разглашение такой информации было под запретом, но вампиры в некотором смысле постоянно пребывали в состоянии хронического сексуального возбуждения. Для них еда и секс были практически равноценны. А потому в большинстве случаев они вступали в связь со своими жертвами вне зависимости от того, как собирались закончить знакомство: убийством или обращением. Хотя лично я вообще не видела разницы между первым и вторым. Смерть она и есть смерть, как ни назови.

На всякий случай решила сама осмотреть жертву. С тех пор как ко мне приставили Майерса я делала это редко, спихнув неблагодарную часть работы на новичка, тем более что в отличие от меня, самоучки, выдернувшей необходимы знания из десятка учебников, он как раз специализировался на патанатомии.

– Да, ты прав, – пришлось признать мне. – Девчонку, несомненно, убили, но не те, кого мы ищем.

Я подняла взгляд на шерифа.

– Если это обычный труп, то почему позвали нас? Звонили бы в Бюро, убийство похоже на дело рук обычного психа или серийника, а мы таким не занимаемся, – строго выговорила я.

Дрожащей безвольной ладонью шериф потянулся к липкому лбу, отёр очередную порцию капель и пролепетал:

– Понимаете…

– Пока не очень, – заявила я, раздражённо поправляя джинсовую куртку, потому что терпеть не могла терять время зря. А именно этим я сейчас и занималась.

– Это не единственная находка, – договорил за начальника помощник Бун и приблизился ко мне, понизив голос. – Когда мы оцепляли территорию, один из наших стажёров наткнулся на некий…

– Да говорите уже! – я начала выходить из себя.

– На алтарь, – подстёгнутый моими словами твёрже заявил мужчина. – Сатанинский алтарь.

Мои глаза удивлённо распахнулись. Я уставилась на помощника шерифа в выражении немого недоумения, потому что упоминания сатанистов ожидала меньше всего. Но что казалось ещё более удивительным, этот мужественный самодостаточный мужчина был… напуган. И напуган именно этим самым алтарём даже больше, чем трупом девушки на горной тропе.

– Вы серьёзно?

– Вполне. Пойдёмте, я вам покажу.

И он пошагал к кустам, начав движение прямо сквозь них. Присмотревшись, я поняла, что здесь уже ходили, густо насаженная лещина выглядела помятой, некоторые ветки сломаны, кора ободрана, а лиственный ковёр притоптан.

Шериф шёл впереди, отгибая ветви и придерживая их, чтобы я могла протиснуться. Таким же образом он помогал следующему за мной Майерсу. Я старалась идти очень аккуратно, хотя, скорее всего, здесь уже побывали все кому не лень и основательно наследили даже без меня. Следить ещё больше не позволял профессионализм, но несмотря на все старания, я пару раз оцарапалась и столько же раз зацепилась волосами, едва не оставив свою шевелюру одинокому кедру.

Вскоре мы вышли к полянке, сотворённой не силами природы, а стараниями конкурентного человека. Из земли торчали пеньки грубо срубленной дикой ежевики, её остатки были небрежно собраны в кучу и почти высохли. Лесную поросль хорошо притоптали, как обычно делают, когда собираются разбивать лагерь и ставить палатку. Но дырок от вбитых колышек я не заметила. Зато заметила самодельный стол. Он был собран из сложенных друг на друга досок, сбитых вместе ржавыми гвоздями. На импровизированной столешнице расставлены чёрные и красные свечи разной степени оплавленности, и выжжена заключённая в круг пентаграмма. Там же лежали чёрные кристаллы в компании таких же чёрных фарфоровых фигурок, и стоял ритуальный кубок. К стволу ещё одного кедра рядом был прибит перевёрнутый металлический крест.

Сделав шаг вперёд, я сразу же отшатнулась, зажимая нос. Моя догадка подтвердилась. Кубок был наполнен кровью. Но чья бы эта кровь ни была, животного или человека, содержимое чаши здорово завонялось.

Майерс схватился за болтавшуюся на шее камеру, обошёл меня и начал фотографировать.

– Вы считаете, – обратилась я к заметно побледневшему и старающемуся не смотреть на алтарь помощнику шерифа, – что алтарь имеет отношение к смерти девушки?

– А как иначе? – пожал плечами этот крупный мужчина, глядя на меня с детской тревогой, словно умоляя сказать, что чудовищ не существует, а если и существуют, то одеяло и свет от них спасут. Не-а. Не спасут. – Кем надо быть, чтобы заниматься такой гадостью?

И он махнул рукой на алтарь.

Я мысленно усмехнулась. Парень наивен, как цветочек на лугу.

– Скажите, вы верующий? – поинтересовалась я будто бы между делом.

– Да, – со всей серьёзностью подтвердил помощник. – В нашем городке все верующие, ходят в церковь, слушают проповеди, исповедуются, жертвует на доброе дело. И ведут самый честный образ жизни.

– Ну, это вряд ли, – не удержавшись, проронила я.

– У нас нет тех, кто занимался бы… этим! – обиделся мужчина. Мои сомнения в праведности местных жителей его задели. А я думала, он умный.

– Сатанизмом обычно занимаются подростки, – вздохнула я, наблюдая за Майерсом, который педантично фиксировал на камеру каждую деталь. – У них это что-то вроде формы протеста. У взрослых людей на подобное времени нет, да и сил тоже.

– Дети в нашем городе хорошо воспитаны, – надул щёки Бун. – Все они достойные члены общества, гордость родителей.

– Прям-таки все? – прищурилась я, стараясь держать ехидство в узде. – И нет ни одной белой вороны? Так просто не бывает.

– У вас там, не знаю, откуда вы родом, может, и не бывает, а у нас – так и есть! – вспылил Бун.