Тайна двух океанов

Павлик еще крепче прижался к Цою и закрыл глаза.

– Так… – едва слышно ответил он. – Ничего. Потом, встрепенувшись, раскрыл широко глаза, засверкавшие неожиданным гневом и возмущением. Румянец покрыл его щеки, и сжались кулаки.

– Он злой… злой, нехороший человек! – заговорил он прерывающимся голосом. – Он до сих пор не может мне простить. Такой пустяк! Я ведь тогда же извинился, Я же нечаянно…

У него задрожали губы, и опять, закрыв глаза, он замолчал.

– Кто? – спросил Цой, мгновенно заразившись обидой и возмущением мальчика. Павлик молчал.

– Федор Михайлович? – опять тихо и настойчиво спросил Цой.

Павлик кивнул головой.

– Что же он тебе не простил? За что, ты думаешь, он сердит на тебя?

– Ну, пустяк… понимаешь, пустяк! – опять взволновался Павлик, устремив на Цоя горящие глаза. – За мешок. Помнишь, в выходной камере мы с Маратом поспорили из-за морского ежа, и я мешком его по шлему ударил. А мешок-то был Федора Михайловича. Но ведь это же нечаянно! Я же не нарочно!

– Федор Михайлович сделал тебе выговор?

– Нет… Он только так злобно посмотрел на меня, что я даже испугался. Он тогда у меня вырвал из рук ящичек из его пишущей машинки и так посмотрел, как будто готов был зарезать меня. Вот как сейчас…

Комиссар резко перебросил ногу на ногу.

– Какой ящичек? – спросил он.

– Ну, я же сказал – из его пишущей машинки. Для запасных частей машинки, – равнодушно ответил Павлик и, словно успокоившись, после того как излил свое возмущение, стал с возрастающим интересом смотреть на вальсирующую комичную пару – Скворешню и Марата.

Марат дурачился, кривлялся, нарочно путал и коверкал па, наступал на ноги своему партнеру. Скворешня наконец рассердился, приподнял его, как котенка, над полом и продолжал вальсировать один, держа свою «даму» в воздухе. Марат уморительно болтал ногами, безуспешно пытаясь вырваться из железных объятий своего партнера, наконец закричал «караул»…

Павлик не выдержал, расхохотался и, сорвавшись с места, подбежал к Скворешне.

– Бросьте этого кривляку, Андрей Васильевич! – звонко смеясь, закричал он. – Давайте со мной! Я буду хорошо танцевать! Честное пионерское!

– Давай, давай, хлопчик! – радостно встретил его гигант. – Что, уже очухался?

Он поставил на пол Марата, дал ему шлепка под спину, отчего тот под общий хохот пулей полетел к дверям вполне, впрочем, довольный, что вырвался наконец из тисков своего приятеля.

Оркестр сменил вальс на польку, и Павлик, как расшалившийся козленок, запрыгал возле своего партнера.

Цой остался один в кресле, глубоко задумавшись, не замечая шума музыки и общего веселья. Комиссар тоже молчал.

После танцев, «по настойчивому требованию публики», как объявил конферансье вечера Ромейко, Павлик с подъемом прочитал свою поэму «Победители глубин». Ему бешено аплодировали и заставили некоторые места бисировать.

Наконец комиссар объявил распорядок занятий и развлечений на следующую пятидневку.

Разошлись за полночь, усталые, веселые, довольные, под бравурные звуки марша.

В красном уголке остались только два человека – комиссар и Цой.

Некоторое время они сидели молча. Потом комиссар тихо сказал:

– Как вы думаете, Цой, что все это значит? Цой медленно провел рукой по своим блестящим черным волосам и откинулся на спинку кресла:

– Ничего не могу понять! Ясно только, что Федор Михайлович за что-то невзлюбил Павлика. Но за что? Такого славного, безобидного мальчика! Не может же быть, что из-за мешка…

– Да-а-а… – протянул комиссар, задумчиво глядя куда-то в пространство. – И еще какой-то ящичек… Странная история! Впрочем, мне кажется, она началась гораздо раньше.

Цой вскинул на комиссара удивленные глаза:

– Раньше? Из-за чего же?

В отсек вошел уборщик Щербина с длинным пылесосным ящиком в руке. Он приблизился к комиссару, приветствовал его, приложив руку к бескозырке:

– Товарищ комиссар, разрешите приступить к уборке.

– Пожалуйста, товарищ Щербина. Комиссар поднялся и сказал Цою:

– Пойдемте ко мне, там поговорим.

Часть третья

Родина зовет

Глава I

В ледяном плену

Тринадцатого июля «Пионер» был уже на обратном пути в Тихий океан, держа курс на север. Оставалось провести еще лишь одну работу в поверхностных водах Антарктики, в суровых условиях полярной зимы, по соседству с плавающими льдами.

«Пионер» шел на самой малой глубине, почти у нижней поверхности ледяных полей.

Утром четырнадцатого июля на куполе ультразвукового экрана показались первые трещины среди ледяной брони, покрывавшей поверхность океана. Вскоре эти трещины начали появляться все в большем числе. Приближалась граница неподвижного льда. «Пионер» шел па двух десятых хода. Все чаще попадались ледяные горы, подводные части которых приходилось осторожно обходить. Над поверхностью океана, по-видимому, свирепствовал жестокий шторм: отдельные льдины то поднимались, то опускались, и даже могучие айсберги не стояли спокойно на месте.

В центральном посту находились капитан, вахтенный начальник старший лейтенант Богров, зоолог и Шелавин. Ученые должны были выбрать подходящее для их работ место, которое в то же время позволило бы использовать инфракрасный разведчик для сторожевой службы.

Вскоре после полудня на экране появилась большая полынья. На ней плавали, покачиваясь и сталкиваясь одна с другой, льдины различных размеров. Очевидно, влияние Шторма сказывалось здесь довольно значительно, и, следовательно, работать было бы затруднительно.

Наконец, около пятнадцати часов, заметили длинную и достаточно широкую полынью между двумя огромными айсбергами. Высланный инфракрасный разведчик поднялся в воздух на высоту шестидесяти метров, чтобы наблюдатели из подлодки могли получить представление о размерах поверхности этих гор и обо всем, что окружает их.

Далеко вокруг, на всем пространстве, обысканном разведчиком, не было ни одного судна, ни одного подозрительного пятна.

Океан был усеян льдинами и айсбергами. Пурга несла кружащиеся тучи снега; льдины и айсберги налетали, громоздились друг на друга или дробились от ударов на мелкие куски. Лишь две гигантские горы спокойно и величественно стояли, словно острова, среди разыгравшейся стихии.

Оба айсберга имели не меньше трехсот пятидесяти метров в длину и около двухсот метров в ширину каждый. Их верхние площадки представляли ровную, как стол, поверхность. Полынья, походившая на канал между ними, была тиха и спокойна, защищенная от шторма высокими, несокрушимыми стенами. Они были чисты, глубоко прозрачны и отливали прозеленью. Казалось, эти ледяные стены только что отделились друг от друга, и ни снег, ни туманы, ни ветер с водяной пылью не успели еще изъесть и затуманить их светло-изумрудную чистоту.

– Кажется, Лорд, лучшего места, чем эта полынья, не найти, – сказал капитан. – Если вы с Иваном Степановичем согласны, готовьтесь к выходу. Я тем временем подниму «Пионер» до глубины в сто метров. Достаточно будет?

– Вполне, капитан, – согласился зоолог.