Изнутри за дверью послышался какой-то глухой шум.
Гюнтер тихо, приглушенно произнес:
– Свои… Косарев… Привет от Асты…
Из-за двери донеслось новое бормотанье.
– Половина седьмого… – вполголоса произнес Гюнтер.
Лязгнула цепь, послышался глухой звук засова, бесшумно открылась дверь и уже вполне явственно закрылась. Наступила тишина.
Хинский продолжал лежать, не поднимая головы. Прошло минут десять. Окна дома слепо глядели в ночь, ни искорки, ни отблеска света не мелькнуло в них.
Хинский осторожно пополз назад, к электроциклу, потом, неслышно ступая, перебежал на другую сторону улицы. Ему хотелось, насколько допускала темнота, осмотреть дачу, соседние здания, запомнить местность. Держась подальше от края мостовой, под смутно вырисовывающейся тенью деревьев, он тихо пошел налево, дошел до угла.
«Кажется, Октябрьская улица», – подумал он и, решив проверить, повернул обратно, к другому углу квартала.
Не спуская глаз с дома, все так же тихо, словно скользя над землей, он прошел мимо него и направился дальше, к углу.
И вдруг он инстинктивно метнулся в сторону, к ограде: ему показалось, что какая-то тень вынырнула из-за угла и тотчас же скрылась.
Нет, не скрылась! Чуть слышное шуршание крадущихся шагов донеслось до лейтенанта.
Лейтенант приник спиной к ограде, сердце у него забилось, кулаки сжались.
«Вот как!.. Своя охрана?!»
Скользящее, почти неслышное движение приближалось… Оно уже совсем близко… Высокая тень возникла и сгустилась во тьме, послышалось сдержанное дыхание…
Лейтенант стиснул зубы… Сердце застучало, словно молот.
И вдруг совсем близко тень сделала резкий поворот, громко скрипнул песок, вскинулась рука человека.
Хинский замер.
Мгновенно вспомнился девиз Комарова:
«В схватке не защищаться, а нападать!»
Молниеносным движением Хинский перехватил враждебную руку и сжал ее, как в тисках.
Послышался приглушенный стон, и в следующее мгновение лейтенант взлетел на воздух, перевернулся и грохнулся всем телом оземь. Он не успел еще прийти в себя, как кто-то, могучий и тяжелый, уже навалился на него…
Глава четвертая
Прыжок в ночь
После ухода Хинского в вагон-ресторан Комаров с удвоенным вниманием прислушивался к тому, что происходило в соседнем купе.
Как он и ожидал, через трубу установки для кондиционирования воздуха к нему вскоре донеслись звуки открываемой двери. Но кто вышел из купе? Оба пассажира или один? Этого Комаров не мог определить.
Оставалось ждать и слушать.
Комаров долго и неподвижно сидел в своем углу, ловя невнятные голоса, разговоры, доносившиеся из ближних и дальних купе, шорохи, зарождавшиеся в самой установке кондиционирования. Все это надо было распознать, из потока звуков выделить то, что было интересно и нужно.
Наконец настороженное ухо уловило едва слышный шум. Это был знакомый шелест тонкой и мягкой бумаги.
«Кто-то, значит, остался в купе и читает газету. Кто именно? Кардан или его спутник?»
Едва задав себе этот вопрос, Комаров услышал тихий, приглушенный гудок спрятанного в кармане микрорадио. Кто-то вызывал его. Конечно, Хинский.
Так и есть: пароль этой декады – «Индеец» и их двусторонний пароль – «Лев».
Хинский сообщал, что «основной» остался в купе, а спутник – в вагоне-ресторане. Ну что же, пусть он наблюдает за спутником неотступно, хотя бы пришлось разделиться, если тот высадится в Вознесенске отдельно от «основного»… Вряд ли?.. Почему вряд ли? Все возможно… Ну, хорошо… все…
Итак, Кардан остался в купе. Почему? Что он намерен делать? Почему не пошел в вагон-ресторан? Ведь он с утра там не был. Пора бы поесть. Решил ждать до Вознесенска? Ну что же, подождем.
Комаров опять задумался.
«Николаев»… Почему они говорили про Николаев? И «аэродром»… Правда, эти два слова в их беседе были разделены некоторым промежутком времени… В Николаеве есть аэродром. А пересадки из экспресса на Николаев нет. Значит, из Вознесенска они направятся туда, что ли? Но ведь и в Вознесенске есть аэродром! Нет, тут что-то не так…
Комаров терялся в догадках, строил предположения, но ни к чему прийти не мог.
Время шло. Было уже двадцать три часа, когда Комаров вдруг почувствовал замедление хода поезда. Колеса под полом стучали медленней, моторы звучали глуше… Снаружи, в темноте за окном, промелькнул красный огонь…
Комаров встрепенулся. Из соседнего купе по трубе донесся явственный шорох, быстрое шарканье ног по полу, какое-то металлическое пощелкивание… А поезд еще более замедляет ход! Второй красный огонь за окнам медленно ползет назад… В чем дело? Ремонт пути, что ли? А, черт!
Комаров чуть не вскрикнул: из трубы вдруг послышался заглушенный грохот какого-то упавшего предмета, легкий свист. Комаров вскочил с места, не спуская глаз с окна.
В следующее мгновение за окном прошел третий красный фонарь. В его густом кровавом свете мимо окна, отделяясь в воздухе от вагона, пронеслась какая-то темная масса, вроде тюка с раскинутыми в стороны полосами, и растворилась в темноте позади…
– Ах, дьявол! – пробормотал Комаров сквозь стиснутые зубы.
В одно мгновение он вырвал трубку из отверстия в стене, спрятал в карман, бросился к окну и опустил раму. Горячий ветер ворвался в купе, трепля занавески, неся пыль и духоту. Одним движением, держась за раму, едва коснувшись столика ногой, Комаров выбросился из вагона. Нога задела за раму, рука чуть не сорвалась, но Комаров удержался и повис на руках. Внизу проносились тени каких-то глыб, машин, штабелей. Приближался четвертый красный фонарь. Комаров сильно раскачался, глубоко вздохнул и оттолкнулся ногами от стенки вагона.
Снизу, из темноты, с головокружительной быстротой налетала на него какая-то темная бугристая масса.
Комаров вытянул вперед руки, с силой ударился ими, потом грудью обо что-то твердое, со стоном перевернулся в воздухе и покатился вниз по насыпи…
Лязгая цепями и буферами, сверкая огнями, поезд пронесся мимо и растворился в темноте.
Его отдаленный гул, замирая, скоро совсем затих, и в потревоженную на мгновение степь вернулись ночь, безмолвие и покой…
* * *
Откуда-то издалека со странным звоном донеслась короткая тихая очередь пулемета и оборвалась… потом, совсем близко, откликнулась другая… Нет, это не пулемет… Как будто ласковое шепелявое стрекотанье бабушкиной швейной машинки… Пахнуло далеким солнечным детством… Потом вдруг зябкая дрожь прошла по телу…
Комаров открыл глаза.