Три креста

– Ну, значит ты – дура! – буркнул Щеглов. Рита не успела ответить, так как на кухню припёрся Сенька Блинов по прозвищу Блин – аккордеонист. Он спросил у Риты, не принесла ли она водяры. Узнав, что не принесла, обругал всех матом, взял у Щеглова до хрена шмали, забыв спросить разрешения, и опять ушёл в свою комнату, где была у него компания – баянист Серёга и гусляр Ромка, оба – из «ипполитовки».

Тишка вдруг раскрыл пасть и задышал часто.

– Он хочет пить, – догадалась Инга и встала. Достав из раковины пустую тарелку, она её сполоснула и подала щенку воду в ней.

– Но это моя тарелка, – тоскливым басом проблеял дважды ограбленный музыкальный практик Щеглов, злобными глазами следя, как Тишка лакает, – это невежливо! Нужно было, по крайней мере, спросить!

– Ты, сука, не умничай, – широко зевая, сказала Рита, – лучше ответь, как с помощью интернета быстро и точно сделать перевод текста на диктофонной записи?

– Дура! Через Яндекс-транслейтер! – с радостью оторвался от мрачных мыслей Щеглов, – или через Гугл.

– Сам ты дебил! Язык очень древний. Не знаю даже, какой. Ни Яндекс, ни Гугл его не переведут.

– Включи, я послушаю.

– Лучше вот посмотри русскую транскрипцию, – предложила Рита. Вытащив из кармана лист со словами, составленными из букв русского алфавита, она вручила его Щеглову. Тот развернул. На его лице возникла растерянность.

– Любопытно!

Все поднялись. Подошли взглянуть. И молчали долго.

– Это средневременной арамейский, – прервала, наконец, молчание Малика, утерев хлюпающий нос. Щеглов раздражённо скосил на неё глаза.

– Ты-то почём знаешь?

– Я много раз смотрела «Страсти Христовы». Он ведь на арамейском, с субтитрами. Это – тот же самый язык.

– Так переведи, – предложил, садясь, Мишка Шульцер. Инга и Веттель также вернулись на свои стулья, глядя на Малику.

– Не могу, – покраснела та, присаживаясь на корточки, чтобы погладить собаку, – слов, которые я запомнила, нет на этом листочке. Но в фильме точно были слова, которые на нём есть!

– Да ты просто гонишь, – досадливо скривил рот Щеглов, – хорошо, допустим, что ты права. Это – арамейский. Но почему именно средневременной арамейский? С чего ты это взяла?

– Так у меня мама – филолог! Я сто раз слышала от неё, что во времена Иисуса Христа использовался средневременной арамейский.

Вновь воцарилось молчание. Веттель медленно набивал косяк. Розовая Инга с кружащейся головой и ленивый Мишка с твёрдым, как скала, взглядом пытались что-то сказать друг другу глазами, и дело шло у них к пониманию. Тишка вдруг облизал курносый нос Малики. Та хихикнула.

– Если так, то надо зайти на форум лингвистов и скинуть им этот текст, чтоб перевели, – предложил Щеглов, вернув Рите лист, – едва ли они откажутся.

– Так и сделаю.

Поднимаясь, Рита прибавила:

– Пойду к Клер.

Ответом был дружный хохот.

– Сходи, сходи к своей Клер, – промяукал Веттель, сделав затяжку до черноты в голубых глазах, она сейчас всё, пожалуй, переведёт тебе без лингвистов! Она сейчас хороша.

Всем стало ещё смешнее. Прежде чем выйти, Рита достала из холодильника полкило останкинской колбасы, купленной Щегловым, и отдала её Тишке. Тот вполне благосклонно принял подарок.

Глава двенадцатая

Грабёж среди бела дня

Клер была самой настоящей француженкой. Парижанкой. Русский язык она в совершенстве знала благодаря родителям – знаменитым специалистам по русской литературе, истории и культуре. Они отправили дочь учиться в Москву, в прославленный театральный ВУЗ под названием «Школа-студия МХАТ». Красивая девушка поступила с первого раза, однако через полгода также вдруг приобщилась к великой русской культуре во всей её красоте. Проще говоря, начала пить водочку. По душе ей также пришлись наркотики средней тяжести. За прогулы и аморальное поведение в конце третьего курса её из ВУЗа отчислили и погнали из общежития. Помотавшись месяц-другой без вида на жительство да с просроченной визой по чердакам, подвалам, вокзалам и ублажив почти всех ментов города-героя Москвы, дабы избежать депортации, потому как к родителям ужас как не хотелось – лучше уж смерть, прекрасная парижанка примкнула к банде спасателей. Там она горячо подружилась с Ритой. Клер была очень высока, тонка, длинноноса. Её лицо было злым, но самцы тянулись за этой злостью, как за халвой. Короткие юбки Клер ненавидела, и никто не мог этого понять. Даже полицейские ей твердили, что прятать такие ноги под длинной юбкой или в широких джинсах – это серьёзное уголовное преступление. Парижанка им отвечала, что если дама – не курица, ей противно, когда при взгляде на её бёдра кто-то облизывается. Клер умела играть на русской гитаре, на семиструнке, и петь французский шансон, а также романсы. Этим она порой занималась возле метро. Ей бросали деньги. Сотрудники МВД вмешивались только тогда, когда рядом с ней уже стояло человек двадцать.

– Пардон, мадам, толпу больше трёх собирать нельзя, – вяло сообщали ей полицейские, – здесь не Франция. Зачехляй гитару, не то в момент посадим на самолёт!

– Эта штука так теперь называется? – усмехалась Клер, – любопытно!

И, зачехлив гитару, шла она выпить рюмку, а затем – петь и играть в другом людном месте. Такая вот была Клер.

Завернув к ней в комнату, Рита обнаружила там, кроме самой Клер, двух её соседок – Маринку с Юлькой, а также Димку-татуировщика. Димке было семнадцать. На этот возраст его и воспринимали. Маринка, сидя перед столом, негромко бренчала на своей домре. Она училась этому восемь лет. Вокалистка Юлька спала в халате на дальнем краю дивана, приткнувшись носом к стене. На ближнем краю дивана лежала голой задницей кверху Клер, красиво раскинув голые ноги. На ней была только кофточка. Опираясь на локти, Клер неподвижно смотрела прямо перед собой. Глаза её были странными. Под диваном, впрочем, валялся шприц, и этим всё объяснялось. Худенький, белобрысый Димка, сидя на стуле перед диваном, старательно татуировал попу Клер красочным гербом Французской Республики. Этот герб должен был занять всю левую ягодицу. Правую занимал двуглавый орёл, которого Димка изобразил накануне. Орёл был просто великолепен. Как ни старался юный татуировщик, а всё-таки находил иногда минутку для хулиганства. Пользуясь тем, что длинные ноги обворожительной парижанки были слегка раскинуты, он просовывал между ними палец под самой попой и кое-что щекотал. Тогда Клер ругалась, взмахивая ногами. Маринка же, останавливая игру, строго восклицала:

– Вот идиот! Ни ума, ни стыда, ни совести!

– Но зато трёх этих полезных качеств у остальных здесь присутствующих – вагон, – заметила Рита, войдя как раз в момент домогательства и прикрыв за собою дверь, – Как дела, придурки?

– Идут на ладан, – произнёс Димка, опять берясь за работу. Он был смазлив, учился в художественном училище и любил покурить гашиш.

Клер, повернув к Рите свой длинный нос, и косо взглянув потускневшим глазом, спросила:

– Ритка, как тебе моя задница?

– С такой задницей тебя, дура, вышвырнут из России и вряд ли пустят во Францию. Но гражданство Конго тебе дадут, если только Димка орла раскрасит под попугая.

– Я ни за что не стану орла раскрашивать, – наотрез отказался Димка, – за надругательство над орлом… то есть, над гербом, могут посадить!

Маринка заметила, что орёл расположен лишь на одной половинке, а не на двух, поэтому надругательство невозможно. Клер не без пафоса рассмеялась, слегка качнув ягодицами. Димка очень смутился.

– Маринка, я в интернет зайду? – попросила Рита, садясь за стол, немалую часть которого занимал гудящий компьютер, – мне срочно необходимо кое-что выяснить.

– Какой цвет? – небрежно осведомилась Клер.

– Ты о чём? – не поняла Рита, бойко замолотив по клавиатуре.

– О выделениях!

– Заткнись, дурочка!

Пока Рита, зайдя на форум лингвистов, скидывала им текст диктофонной записи, а Маринка играла вальс «Дунайские волны», Димка работу свою окончил. Клер, услышав об этом, была, казалось, шокирована.

– Дурак! – крикнула она, развратно вставая на четвереньки, – семнадцать лет ему! Может, семьдесят? Если бы тебе было семнадцать лет, то я бы уже пять раз забеременела!

– Тебе ещё рановато иметь детей, – заметила Рита, глядя на монитор, – ты не обладаешь достаточной социальной ответственностью. Вот если тебе удастся хотя бы Тишку воспитать так, чтобы он не скололся, не спился и не скурился, сможешь подумать и о ребёнке. Кстати, откуда ты привела этого щенка?

– С выставки бездомных собак, которая каждый месяц проводится в Люблино, – ответила Клер и спрыгнула на пол. Взяв со стола зажигалку и пачку «Мальборо», закурила. Потом, приблизившись к зеркалу на шкафу, она повернулась к нему спиной и довольно долго рассматривала свою необыкновенную попу. При этом она скептически поджимала губы, но по её лицу было видно, что ей всё нравится.