Три креста

– Это квартирантка, – пискнула Женька, пустив сопливые пузыри, – мы с Иркой решили комнату сдать! Она у нас будет жить.

– Меня зовут Рита, – сухо представилась незнакомка, – Рита Дроздова. Что с ней случилось?

Виктор Васильевич ещё раз оглядел её с головы до ног, от которых оторвать взгляд было весьма трудно, и произнёс:

– Они с моей младшей дочерью только что чуть не разорвали одна другую. Вы сейчас сможете обработать её царапины чем-нибудь спиртосодержащим и проследить, чтоб она часа полтора на улицу не высовывалась? Я их очень хорошо знаю, её и Ирку. Она сейчас в невменяемом состоянии, легко может натворить бед.

– Она до утра никуда не выйдет, – пообещала Рита. Взяв Женьку за руку, она так энергично втянула её в квартиру, что если бы Гамаюнов ухо не выпустил, то ему пришлось бы его пришить. Растерянно поглядев на громко захлопнувшуюся дверь, он пошёл к себе.

Елены Антоновны дома не было. Ей пришлось поехать к своим родителям, потому что им нездоровилось. Попив чаю с Наташей, которая удивлённо выслушала рассказ о драке и заявила, что ничего не слышала, так как мылась, Виктор Васильевич прошёл в комнату младшей дочери, чтобы мирно с ней пообщаться. Однако, Дунька, лежавшая на диване, гордо отвергла мирные предложения, заявив отцу, что он – алкоголик и вечно лезет не в своё дело.

– Из-за какого дела можно до такой степени расцарапать друг другу морды? – взорвался Виктор Васильевич, – объясни, я не понимаю!

– Да, из-за мальчика подрались, идиоту ясно, – донёсся с кухни голос Наташи, – у них ещё со вчерашнего вечера зрела ссора! Женька отбила у неё Лёнечку, и сегодня Дунька застукала их в подвале.

– Сдохни, овца! – подскочила Дунька, – пошли все вон! Я вас уничтожу! Ублюдки, сволочи, гады!

Поняв, что с Дунькой сейчас никак ни о чём не договоришься, Виктор Васильевич пожелал ей спокойной ночи, хоть за окном едва наступали сумерки, и пошёл смотреть телевизор. Этот предмет занимал немалую часть малюсенькой комнаты, где ютились Виктор Васильевич и Елена Антоновна – дочерям требовался простор для занятий танцами. Телезрителем в полном смысле этого слова Виктор Васильевич не был. Он телевизор слушал, одновременно читая книги по философии, в основном – Толстого. Склонность к контрастам была одной из странностей Гамаюнова. Всем, кто не жил с ним в одном квартире, странности эти казались милыми, но жене и дочкам – ужасными. Да, конечно, он не предпринимал попыток выкидывания жены из окна, как Колька с четвёртого этажа, не приводил баб прямо домой, чтобы злить жену, как Вован с восьмого, но – у него был баян. Выпив водки, Виктор Васильевич брал баян свой и, в лучшем случае, выбегал с ним на улицу, где его догнать было трудно, а в худшем случае – играл дома. Играл он здорово, но баян, простите – не флейта, в тесной квартире можно оглохнуть. Словом, это был ужас.

Войдя к себе после ссоры с Дунькой, Виктор Васильевич обнаружил на столике этот самый баян, забытый на Пасху у Емельяныча. Емельяныч жил на Таганке. Он был когда-то известным на всю страну гармонистом, а ныне пьянствовал и при каждом удобном случае собирал у себя компании спившихся музыкантов. Они не столько играли, сколько старались чем-нибудь впечатлить пьяных проституток и рассуждали о судьбах Родины. Гамаюнов был частым гостем этих мероприятий. Весь понедельник он сокрушался по своему баяну, боясь, что тот пропадёт. Теперь, увидев его на столике, удивился. Крикнул:

– Наташа! Откуда взялся баян?

– Да мужик какой-то его принёс, – ответила дочка с кухни.

Вполне удовлетворившись этим ответом, Виктор Васильевич приступил к задуманному, а именно: снял пиджак, включил телевизор, который многими голосами начал кричать о том, что необходимо поучить уму-разуму Украину вместе с Америкой, взял большую книгу Толстого и развалился с ней на диване. Но и патриотизм, и Толстой шли мимо сознания. Глаза быстро скользили по длинным строчками, но перед ними стояла тоненькая брюнетка с горбатым носом, взявшая на себя заботу о Женьке. Кто она, чёрт бы её побрал? Откуда взялась?

Заиграл мобильник. Взглянув на определившийся номер, Виктор Васильевич сморщил нос, но вышел на связь. Звонил его старший брат Анатолий, который вот уже двадцать четыре года строил под Тверью дом и в этой связи успел опостылеть как своей жене с дочкой, которые разуверились, что увидят хотя бы стены этого дома, так и всем прочим родственникам, которым на этот дом было глубоко наплевать. Вот и сейчас он сквозь шум каких-то машин взволнованно прокричал, что у его старой «газели», гружённой досками, развалилась коробка, и он стоит на шоссе под Клином.

– Что ты от меня хочешь? – холодно поинтересовался Виктор Васильевич, – чтобы я приехал и взял тебя на буксир? Об этом и не мечтай! Я завтра дежурю.

– Витька! – взвыл Анатолий, – совесть имей! Никто не взял трубку, кроме тебя! А эвакуатор стоит семь тысяч! Откуда я их возьму?

– Зато психиатр к тебе приедет бесплатно, – отрезал Виктор Васильевич. Отключив телефон, он опять взял книгу. И опять мысли его вернулись к худой брюнетке. Он знал о том, что Ирка хочет сдать комнату, но смотрел на это скептически. Буйным сёстрам в их небольшой квартире, доставшейся от родителей, и вдвоём было тесновато. Женька училась на первом курсе медколледжа и любила громко орать, а Ирка училась на втором курсе консерватории и играла на фортепьяно. Кроме того, она иногда по ночам работала в ресторане официанткой, и по утрам домой приходила злая. Какая тут может быть квартирантка. И вот нашли, да притом – брюнетку, такую, как они сами. Ирка и Женька были очень похожи на Анжелику Варум, ну и соответственно – друг на друга. Внешняя разница между сёстрами заключалась лишь в том, что у Женьки рожа была глупее. А так – почти и не отличишь.

Как раз в тот момент, когда Гамаюнов думал о глупой Женькиной роже, заулюлюкал дверной звонок – напористо, длительно. Едва смолкнув, он повторился. Виктор Васильевич схватив пульт, убрал патриотский ор и заорал сам:

– Наташка, открой! Я занят! Читаю!

– Я не могу! – крикнула Наташа уже из комнаты, – крашу ногти!

Пришлось идти самому, заложив Толстого углом страницы. Звонок ещё раз чирикнул. Сдвинув щеколду, Виктор Васильевич не успел нажать на дверную ручку – кто-то нажал на неё снаружи, и дверь открылась. И Гамаюнов остолбенел. Перед ним стояла Рита Дроздова. Взглянув на её лицо, которое так его час назад впечатлило, Виктор Васильевич понял, что это было ещё не самое сильное впечатление вечера.

– Помогите! – вскричала Рита, прижав ладони к щекам, – Женька совершила самоубийство!

Глава девятая

Куда надо совать таблетки, бегать от ангелов и смотреть

В самоубийстве Виктор Васильевич усомнился сразу, как только выяснил обстоятельства. Это сделать он умудрился за пять секунд, которых ему хватило, чтобы преодолеть расстояние от своей квартиры до Женькиной. Впрочем, здесь была не его заслуга, а Риты. Мчась впереди, она успела сказать, что Женька заперлась в ванной, взяв с собой стул, верёвку, острейший нож и целую горсть реланиума.

– Так Женька – Кощей Бессмертный, раз уж решила кончать с собой сразу тремя способами, – заметил Виктор Васильевич, дёрнув дверь ванной комнаты, – если не четырьмя. Она, получается, и повесилась, и разрезала себе вены, и отравилась, и утопилась в ванне. Весело, весело!

– Ради Бога, сделайте что-нибудь! – возопила Рита, пав на колени, ибо они от ужаса подогнулись. Также в квартиру вошли Наташа – всплёскивая руками, чтоб высох лак, и соседи, которые выбежали на крик – Андрюшка Коровников, дальнобойщик, и Зинаида Семёновна, старушенция лет под сто. Она яростно крестилась – можно было подумать, что отбивалась от призраков, и шептала молитвы, как заклинания. Было страшно.

– Без топора не взломаем, Виктор Васильевич, – пробасил Коровников, также дёрнув крепкую дверь, – он у меня есть. Притащить?

– Не нужно, – ответил Виктор Васильевич и, как следует ухватившись за ручку двери, с силой рванул её на себя. Четыре шурупчика, на которых держался с внутренней стороны шпингалет, со скрежетом вылетели из гнёзд. Шпингалет упал, и дверь распахнулась.

Рита завыла, как раненная волчица. Сухонькая рука Зинаиды Семёновны замелькала вдвое быстрее, напоминая лопасть пропеллера. У Наташи дрогнули губы. Даже Коровников побелел. Было от чего. Женечка лежала в позе зародыша на полу и не шевелилась. На ней было лишь бельё. Под раковиной стоял за каким-то чёртом понадобившийся Женечке стул. На нём лежала верёвка, а на ней – нож. Одних лишь таблеток не было видно. Впрочем, Виктор Васильевич моментально сообразил, куда они подевались. Пощупав пульс несчастной самоубийцы, он отступил и скорбно сказал:

– Да, тяжёлый случай!

– Она жива? – вскрикнула Наташа.

– Ещё жива. Но отходит. Да, мы её потеряем – ведь она выпила горсть реланиума! Спасти её может только одно – огромная клизма. Как минимум, трёхлитровая. Но мы вряд ли её найдём, а скорая не успеет. Прощайтесь с девочкой.

– Клизма у мамы где-то была! – вспомнила Наташа, – огромная, трёхлитровая! Сейчас сбегаю, принесу.

В этот момент Женька слабенько, чуть заметно пошевелилась и застонала. Наташа, бросившаяся к двери, остановилась. Рита, которая громко плакала, вдруг умолкла. Ужас во взгляде её мгновенно уступил место растерянности, и это была растерянность того сорта, которая очень легко переходит в бешенство.

– Ей становится лучше! – воскликнул Виктор Васильевич, вновь склонившись над Женькой, – крепкая девушка! Тем не менее, клизму всё же надо поставить – на всякий случай.

– О, я не вижу в этом необходимости, – простонала Женька, открыв один левый глаз, который смотрел очень настороженно, – мне действительно стало лучше! Таблетки, видимо, не подействовали. Где, Ритка, ты покупала эти таблетки? Они, должно быть, фальшивые! Контрафактные!

– Это очень легко проверить, – пожал плечами Виктор Васильевич, – надо их вытащить из трубы под ванной и отнести фармацевтам на экспертизу. Или ты в раковину их высыпала?

– Ой, ой! – питюкнула Женька, в судороге внезапной агонии приподнявшись, дабы её страдальческая гримаса не ускользнула даже от дурака-Андрюшки – железнолобого, как его огромная фура, – сердце болит! Я всё поняла! Таблетки влияют не на живот, а на сердце! Ой, помогите! Я умираю! Мамочка! Зинаида Семёновна, помолитесь за меня Богу! Я вижу ангела!

– Тварь!

Этот страшный крик прогремел с порога. Все разом вздрогнули, повернулись и, к своему огромному удивлению, точно вдруг заметили ангела – в виде Ирки, чёрт её знает откуда взявшейся. Людоедское выражение её глаз давало понять, что она вошла целую минуту назад и великолепным образом поняла смысл происходящего. Глаза Женьки, которая целый год уж не уступала сестре ни ростом, ни силой, также налились злобой. Кровавой схватки двух разъярённых пантер, казалось, было не избежать, но произошло вдруг нечто иное. Ирка, молниеносно сдёрнув с левой ноги французскую туфельку, виртуозным броском засветила ею младшей сестре по лбу. Этот неожиданный и страшный удар деморализовал Женьку. Взвизгнув свиньёй, младшая пантера вскочила и прошмыгнула в комнату. Ангел смерти, сбросив другую туфельку, также резво юркнул туда же, и за закрывшейся дверью, судя по грохоту, начался для Женьки адок, даром что она толком умереть так и не успела.

Под звуки боя без правил трое гостей, остро ощутив себя лишними, удалились. Один остался. Это был Гамаюнов. Некоторое время он размышлял, прислушиваясь, не стоит ли прекратить и этот чудовищный мордобой. Решил, что не стоит: Ирка – человек взрослый, а идиотку Женьку давно пора проучить, от неё весь дом сатанеет. Виктор Васильевич поглядел на Риту, которая продолжала сидеть на пятках, закрыв руками красное от стыда лицо, и осведомился, как она себя чувствует.

– Вам-то что? – огрызнулась Рита, опустив руки и гордо вскинув глаза, – вы – врач?

– Нет, слесарь-сантехник, – ответил Виктор Васильевич. В подтверждение своих слов он подошёл к раковине в ванной и открутил под нею сифон – ловушку предметов, масса которых больше массы воды. Таблетки к таким предметам, конечно, не относились, однако Женька после того, как высыпала их в раковину, воду вслед не пустила, и потому они плавали в сифоне. Виктор Васильевич показал их Рите, которая встала на ноги.

– Ваши?

– Мои, – ответила Рита. Важно достав из кармана юбочки «Честерфилд» и очень красивую зажигалку, частично сделанную из золота, она с вызовом закурила. Мордобой в комнате продолжался. Виктор Васильевич слил реланиум в унитаз, привернул сифон и, сполоснув руки, предложил Рите поговорить.

– О чём? – без всякого интереса спросила та.

– О жизни и смерти. Знаете, когда Сталин позвонил Пастернаку, чтобы спросить, насколько мастеровит Мандельштам, Пастернак ему предложил разговор о жизни и смерти. Сталин повесил трубку. Но ведь мы с вами без телефона общаемся, так что вам от меня отделаться будет не так легко.

– Отличная эрудиция для сантехника, – улыбнулась Рита, – однако, вывод в корне ошибочен. Я – не Сталин, но если мне захочется вас послать, пойдёте как миленький, даже если вы – не сантехник.