Оценить:
 Рейтинг: 0

Золотой остров. Часть 1

Год написания книги
2019
Теги
<< 1 2
На страницу:
2 из 2
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

– Поезжайте все к дому Штейлы! Мы приедем немного позже!

При этом он спрыгнул с повозки, подошел к Штейле, как пушинку, подхватил ее и посадил рядом с собой. Круто развернул лошадей и подстегнул их. Штейла не спросила, куда он направляется, поскольку обо всем догадалась.

Лондонский порт встретил их лесом мачт, многочисленными причальными стенками, пристанями. По зеркальной глади воды сновали тендеры, паромы, лодки с тентами, барки, баржи, обеспечивающие переезд с одного берега реки на другой. Угольщики из Ньюкасла спешили к набережной Сент-Кэтрин, парусники со свежей рыбой из Грейвсенда – к набережной Биллингсгейта. У причала Винтри-Уорф покачивались на волнах парусники, из которых шла выгрузка бочек с вином, пришедшим с Рейна. Невдалеке возвышался Стильярд, бывший когда-то штаб-квартирой ганзейских купцов, ныне же приспособленный для дегустации рейнских вин.

Уолтер стоял у самой воды и восхищенным взглядом провожал величаво проплывающие мимо красавцы-парусники. Штейла молча следила за ним. Она давно знала о любви своего друга к морю, парусникам, морской романтике. Сколько раз в детстве Уот рассказывал ей увлекательные истории о дальних странах, неоткрытых островах, людоедах и дикарях! Штейла готова была слушать его бесконечно, хотя уже тогда задавалась вопросом: откуда он все это знает, ведь и моря-то никогда не видел? Девушка не сомневалась в том, что все это он выдумывает благодаря своему богатому воображению и огромному количеству прочитанных книг. Иного объяснения тому, почему он так любит море, Штейла не находила. Она не раз заводила с Уотом разговор на эту тему, и тот отвечал вполне искренне: ему никогда раньше не приходилось бывать дальше Лондона и его Саутуорского предместья. Лондонская гавань- это тот кусочек моря, которое он так стремился увидеть. По большому счету, это было не море. Это была всего лишь Темза, однако Уот довольствовался и этим, представляя себя на белокрылом паруснике, который вскоре покинет дельту реки и вырвется на широкие морские просторы.

Штейла, хотя и не бредила морем, уже имела возможность раньше не только самолично лицезреть широкие морские просторы, но и на своем горьком опыте убедиться, что море – это не только овеянная мечтами романтика, но и жестокая и беспощадная действительность. Первое же свидание Штейлы с морем могло закончиться для нее трагически.

Это случилось давно, когда она была совсем девчушкой. Однажды родители Штейлы собрались навестить родную сестру матери, проживающую где-то на побережье близ Колчестера. Хижина, в которой проживало семейство Окосламов, стояла так близко к берегу, что маленькая Штейла буквально запищала от восторга, видя у своих ног безбрежную водную гладь. Заметив восхищение в глазах своей юной родственницы, Нил, меньший из двух сыновей в семье, решил покатать ее на лодке. Как все поначалу понравилось Штейле! Тогда она восхищалась морем не меньше, если не больше того, как сейчас немеет от восторга Уот при виде лондонского порта. Лодка так приятно покачивалась на волнах, ветер ласково теребил волосы, щекотал кожу. Нил был еще подростком, ему было не больше шестнадцати лет, но он был так крепко сложен, так умело работал с веслами, что Штейла, помнится, тогда даже залюбовалась им: вот какой у меня, оказывается, есть славный братишка!

Однако, затем случилось то, о чем потом Штейла будет вспоминать с содроганием. Когда они удалились от берега на немалое расстояние, совершенно внезапно налетел шквал. Небо вмиг потемнело, ужасные порывы ветра подняли на море страшную волну. Как тогда Штейла испугалась! Что уж говорить о ней, если привыкший к морю младший Окослам и тот заволновался. Это девочка заметила по его взволнованному лицу. С каким остервенением, сцепив зубы, он безостановочно греб к берегу! Времени проходило все больше и больше, однако спасительной земли все не было видно!

Штейле до сих пор помнилось то отчаяние, которое тогда ею овладело! И что примечательно: ее испугали не столько ветер и волны, сколько то обстоятельство, что в непроглядной темени совершенно не было видно берега! Ей почудилось, что они провалились в некую черную и страшную яму, из которой уже никогда не выберутся. Если бы выл виден берег, думалось тогда Штейле, была бы понятна и ясна цель, к которой они должны двигаться. Появилась бы хоть какая-никакая надежда на спасение. А так… Нил изо всех сил налегал на весла, но онемевшей от страха девочке все это казалось, бесполезным. Она была уверена, что гребет он в совершенно противоположную от берега сторону. С этой минуты на бедного юношу легла двойная нагрузка: нужно было не только управляться с веслами, но и объяснять, начавшей ныть родственнице, что она ошибается. Что лодку направил он в нужном направлении.

– Берег там! Поняла?! Там! – старался он перекричать ветер, тыча дрожащим от перенапряжения пальцем куда-то в темень. – И не сбивай меня! Помолчи!

Однако у Штейлы, которая мало что смыслила в подобных делах, накрепко засела мысль: Нил все дальше уводит лодку от берега и что теперь здесь, посреди будущего морского простора, их не может ожидать уже ничего иного, кроме неизбежной смерти.

Каким же огромным был ее душевный подъем, когда она вскоре увидела темнеющий вдали берег, а затем и лодку, на которой отец и старший брат Нила спешили им на помощь. Когда вскоре Штейла ощутила под своими ногами спасительную твердынь земли, ей показалось, что она родилась заново на этот бренный свет! После всего пережитого у нее если и остались какие-то силы, то только лишь для того, чтобы доплестись до постели, упасть на нее и хорошенько отоспаться да прийти в себя. Однако видя, что она наконец-то на берегу, и осознав, что самое страшное уже позади, она устроила такой радостный визг и такую же пляску, что взрослые только умиленно покачали головами. Изначально они собирались утешать девочку, а получилось так, что она своей выходкой утешила их! Ведь они за это время переволновались не меньше ее!

С той поры прошло много лет, а повзрослевшая Штейла до сих пор помнит, как поначалу она умилялась морским простором, а потом в страхе трепетала перед неукротимым буйством грозной стихии. Она была безучастна к страданиям девочки: не будь Нил таким расторопным, пучина тогда легко бы приняла их юные жизни себе в жертву, не проронив при этом слезы. Именно поэтому Штейле теперь и не хотелось, чтоб любовь Уота к морю переросла в нечто большее. Пускай любуется им, но не более того! Уот должен быть рядом с ней, а не скитаться по морям! Сейчас же она впервые почувствовала беспокойство, глядя на Уота: ведь женское сердце любит домашний уют, вот и Штейла мечтала, как они вместе возьмутся за работу на своей земле, объединив хозяйства. Тогда дела у них еще более заладятся. Почему бы и нет? Ведь сегодняшний день показал, как у них может все неплохо получаться. Для этого требовалось совсем, казалось ей, немного: закатать рукава и уйти с головой в дела. Поэтому, наблюдая сейчас за Уотом, она нисколько не сомневалась, что его увлечение морем – дань юношеской романтике, мужчина из этого со временем вырастет, как из коротких штанишек.

Единственное, в чем не сомневалась Штейла в этот миг-это в благополучии их совместного с Уотом будущего. Она безумно любила его, видела, что безгранично им любима, и была уверена, что нет и не будет на земле такой силы, которая могла бы их разлучить, помешать их счастью.

Знала бы Штейла в тот миг, что такая сила находится в это время в двух шагах и что уже запущен зловещий механизм, который невозможно остановить.

Всего лишь на миг скользнул по ним взгляд недобрых глаз, но этого мига было достаточно, чтобы решить их дальнейшую судьбу. Посмотри эти глаза в ту минуту в другую сторону, не произошла бы вся эта история, не было бы этой книги. Но что уже об этом говорить! Случилось то, что случилось. С этого момента, собственно, и начинают разворачиваться события нашего рассказа.

Колеса кареты отплясывали по Флит-стрит, кварталу адвокатов и прокуроров да начинающих юристов, направляясь в сторону Стрэнда: района знати и роскошных лавок. Хозяин кареты пребывал в явно приподнятом настроении и весело вел беседу с двумя своими спутниками.

– Ну, и как вам, друзья мои, вчерашняя вечеринка?

– О, граф, просто великолепно! Высший свет Лондона был у ваших ног! Думаю, теперь о вас не просто заговорят при дворе, а и – кто знает – не сочтет ли король…

– Прекрати, Джозеф, – резко оборвал Сленсер. – Сколько можно повторять: меньше разговоров о Карле. Я понимаю, мы сейчас одни, но пускай это не входит в привычку. Сколько вокруг недоброжелателей, завистников, и всякий может по-своему истолковать твои слова, произнеси ты их где-нибудь не к месту. Не шокируют ли такие речи слуг?

Да, этих людей разделяла страшная пропасть, и в то же время объединяла не менее страшная тайна. Несказанно бы удивился любой, узнав, что этот необычайно богатый человек и двое его слуг, по сути дела, равны, если оценивать их по поступкам, замыслам, делам. Граф Джорж Сленсер прекрасно понимал, что своим огромным нынешним состоянием он в немалой степени обязан вот этим людям, сидящим напротив. Понимали это и они, его верные слуги, Джон Гоббс и Джозеф Гейнсборо. До сих пор в качестве слуг! А ведь были они таковыми много лет назад, когда молодой граф, только переступив порог юности, все чаще начал задумываться, как быстрей взять в свои руки дела стареющего отца и развернуться с размахом, не тратя денег на всякую блажь, как это делал отец, который был уж больно сердоболен к своим рабочим. Джоржу хотелось поприжать побыстрее этих ленивых голодранцев (уж у него-то они заработают) и начать качать свой капитал. Но в то же время он понимал, что для этого нужно с чего-то начать, а главное – с кем-то начать, это взаимосвязано.

С тех пор он приглядывался к рабочим, что трудились на мануфактуре отца, пытаясь отыскать среди людей алчных и корыстных, чтобы, сманив их, с их помощью совершить задуманное. Но чем больше он сближался с этими людьми, тем больше их ненавидел: с ними совершенно невозможно договориться, ведь каждый, кроме работы, ничего больше не хотел знать, а семья и дети, к которым они рвались и спешили, были явной помехой молодому графу. Тогда он начал пропадать в городе и сшиваться среди чистильщиков сапог, пильщиков дров, каменщиков, водоносов, носильщиков портшезов, крючников, каменотесов, починщиков фаянсовых изделий, мостильщиков улиц, коробейников. Но позже понял, что только упустил такое драгоценное время: ведь жажда совершить задуманное становилась все острей.

И вот когда Джорж начал совершать вояжи в трактиры и кабаки, другие злачные места, где собирались бесстыдные девки, моряки, ремесленники и воры, тогда он понял: здесь найдет то, что ищет. Он долго присматривался к кому-либо из этой разномастной братии, прислушивался к их разговорам и остановил свой выбор на двух вконец обнищавших бродягах, которых беспросветная нищета и хроническое чувство голода довели до столь ярко выраженной степени отчаяния, что они в этот миг ради куска жареной телятины да кружки пива и отца родного отправили бы на тот свет. Именно этого от них и потребовал Джорж Сленсер, только имея в виду своего отца. Разумеется, это было предложено не сразу, а после долгих разговоров и угощений, когда оборванцы готовы были обожествить своего спасителя. Однажды, после обильной дегустации без малого не всех крепких напитков, имевшихся в трактире, и щедро оплачиваемой молодым графом, он как бы невзначай завел разговор о скверном старике, отравляющем ему, Джоржу, жизнь, мол, если бы нашлись отчаянные малые, способные поставить негодяя на место, то и у самого Джоржа дела бы пошли на поправку, и помощников своих он бы уж никак не обидел. С каждым словом лицо графа приобретало столь серьезный и зловещий вид, что даже слепой в этот миг заметил бы: человек этот отнюдь не шутит, И уж насколько были у его собеседников замутненные глаза да затуманенный взгляд, но услышанное и увиденное заставило их мгновенно протрезветь. Возможность недурно подзаработать в довольно короткое время (много ли его уйдет на пару ударов ножом? – а именно так они поняли свою задачу) сменилась перспективой иметь постоянный кусок хлеба. Об этом и пошел дальнейший разговор.

Представители явно не благородных кровей ударили по рукам со знатным графом и поклялись не покидать это заведение, чтобы он легко мог найти их, когда они ему понадобятся. Да и чего, снашивается, им не соглашаться, если их проживание на постоялом дворе и сытные обеды в трактире оплачены намного вперед щедрой рукой молодого графа? Тот же, все рассчитав, не торопился, дожидаясь удобного случая. И такой случай вскоре подвернулся, когда старый граф заболел и на несколько дней слег в постель. Друзья поняли намеки подъехавшего под вечер графа прекрасно. Ночь была темной, тропы и входы-выходы, благодаря подробным описаниям Джоржа, известны хорошо. С таким пустячным, как они считали, заданием справился бы любой из них двоих в одиночку. Ну, какое могло быть оказано старым человеком сопротивление? Его хватило только на то, чтобы ухватиться дрожащими от старости, а потом и от предсмертной агонии руками за скрученный в жгут кусок ткани, что, обхватив шею, с каждой минутой отнимал у него последние капли жизни.

Весть о смерти болеющего последнее время все восприняли как что-то само собой разумеющееся. Прекрасно понимая, какая участь ждет их при новом хозяине, люди оплакивали старого графа, который был к ним очень добр. И кто бы вы думали пуще всех оплакивал покойника? Догадаться, думаю, совсем нетрудно. Стоя у изголовья усопшего отца, Джорж Сленсер воплощал само неутешное горе и безмерное сострадание.

Унаследованный от отца капитал как раз и был для него стартовой площадкой, откуда Сленсер мог начать свое восхождение. Капитал этот начал приумножаться с первых же дней, когда Джорж ввел на своих мануфактурах новые порядки. Работу теперь полагалось начинать раньше, а заканчивать позже, оплачивался же этот непосильный труд отныне намного дешевле. Но это было только началом. Обладая незаурядной хваткой и предприимчивостью во многих делах, Сленсер развернул деятельность весьма и весьма бурную. Закупал, перекупал, перепродавал, – какие только «операции не совершались ради одной цели: приумножить свой капитал, а именно он мог открыть дорогу к настоящей жизни, к той жизни, к которой так стремился Сленсер. Далее пошла игра покрупнее. Торговые сделки, закупка более совершенных орудий труда, выгодные партии по приобретению новых мануфактур, ремесленных мастерских, земель. В ней граф не брезговал никакими методами устранения конкурентов. В особых случаях он прибегал к услугам знакомых нам Джона Гоббса и Джозефа Гейнсборо, ибо давно уже держал их при себе, хоть никто и заподозрить не мог, что двое довольно-таки примерных (а именно это от них требовалось) слуг тайно исполняют приказы отнюдь не безобидного свойства, исправно отрабатывают свой кусок хлеба в доме хозяина.

Когда Сленсер кое-чего достиг и, казалось, мог сделать небольшую передышку, он с не в меру разыгравшимся аппетитом бросился воплощать в жизнь свою главную мечту. Прозябать в провинции он считал чуть ли не преступным. Его давно манил блеск столицы, ослепительность двора, что теперь стало, как никогда, доступным.

И началась круговерть: новые сделки, новые приобретения – теперь уже все делалось с прицелом на Лондон. Так вырос в одном из престижнейших районов столицы упомянутый красавец-особняк, выгодно проданы старые и не менее выгодно приобретены новые мануфактуры, но теперь уже в Лондоне. Все шло чудесно. Граф Сленсер процветал.

Необходимо упомянуть еще об одной статье дохода графа, весьма интересной и в такой же степени засекреченной для окружающих. Как-то Джон Гоббс, уловив момент, когда хозяин был в добром расположении духа, рассказал ему о своем родном брате, неплохом моряке, без дела прозябающем где-то на окраине Дувра, тонко намекнув при этом, что он может пригодиться графу, надеясь, что и братца его благодетель пригреет возле себя. Но тот решил иначе. Вместе с Джоном они отправились в Дувр, отыскали затосковавшего без дел Роберта Гоббса, который жаловался на тоску по морю, а после непродолжительной беседы быстро нашли общий язык. Для большего успеха дела требовался еще один верный человек, и Роберт без заминки назвал его: Хэмфри Берне, «старый морской волк», избороздивший не один десяток морей, умеющий выйти невредимым даже из пасти акулы… Перечень подвигов еще долго продолжался бы, не останови граф вошедшего в азарт рассказчика…

Вскоре граф, через посредничество Роберта и Хэмфри, покупает два красавца-корабля, разумеется, стараясь не придавать приобретению гласности. В остальном полагается на вкус старых морских бродяг. Они набирают на свои суда экипажи (какими критериями при этом руководствуются, думаю, говорить не будем), закупают мушкеты, порох, свинец, фитили, боевой запас. Во всем царит полное согласие, не считая мелких деталей.

Читатель резонно задается вопросом: что же задумал граф на этот раз? Ничего, собственно, нового. На дворе – эпоха расцвета пиратского промысла, приносившего колоссальные богатства счастливчикам морского разбоя, и что удивляться затее графа, если известны случаи, когда подобные действия поощрялись и благословлялись самими королями. Потому новые начинания Сленсера лишний раз говорили о его сообразительности и расчете.

Читатель может и удивиться: а не махнут ли рукой на графа лихие морские ребята, занявшись промыслом самостоятельно? Что ж, резонно. Подумывал над этим и граф. Но такое, по его расчетам, не могло случиться: взаимная выгода существовала для обеих сторон. Граф получал часть добычи, пираты же, в свою очередь, хоть и лишались жирного куска, который, собственно, уже оказывался у них в руках (велик соблазн), но тем не менее шли на это: ведь, во-первых, такой договор, во-вторых, их устраивало, что граф обеспечивал все организационные вопросы их быта. И уж главным козырем для капитанов становилось обещание Сленсера их обоих устроить, Заимев к тому времени большой вес в высшем свете, где-нибудь попрестижнее, обеспечив тем самым им спокойную и безбедную, старость. Как уже договорятся со своими людьми – это их забота, считал граф, но строго требовал от капитанов в любых случаях не упоминать его имя, а ссылаться на «весьма значимое при дворе лицо». Кроме того, Сленсер застраховал себя от измены с их стороны тем, что пообещал в благодарность за верность и преданность приобрести им дворянские звания и привилегии. Что ж, возможно, граф попал в точку, а возможно, у капитанов на сей счет имелось совершенно иное мнение. Не будем забегать вперед, время покажет.

То же самое обещал Сленсер и двум своим верным слугам-исполнителям. Но здесь оставался спокоен: карманы у них фактически пусты – бежать не с чем, да и зачем, если у графа сытно и надежно? А обещанное дворянство и приличная награда в золоте по завершению задуманного графом восхождения являлись, по его мнению, гарантией, не вызывающей никаких сомнений.

Карета, покачиваясь на рессорах, стучала колесами по брусчатке лондонских улочек, а Сленсеру вспоминалась вчерашняя интрижка с графиней де Кайтрайт. «Весьма, весьма забавно», – подумалось графу, но вместе с тем он надолго задумался, поймав себя на мысли, что, увлекшись приумножением состояния, совсем забыл о притязаниях своей души и тела. За всем этим головокружительным галопом к достижению благополучия на второй план для Сленсера отошло то, что для иных молодых людей стоит на первом. Теперь же Сленсер понял, что, достигнув завидной карьеры, можно, наконец, позволить себе отведать и иные прелести жизни. Конечно же, граф рассчитывал на какую-нибудь выгодную партию с представительницей высочайших сословий, где будет важен даже не капитал будущей супруги, а сам факт женитьбы, который должен продвинуть графа далее к намеченной цели. При этом граф, однако, не намерен идти на компромиссы. Вдруг этой партией окажется одинокая старуха? Графу непременно хотелось молодости и красоты, трепета и задора. Но уж, конечно, не такого, какой продемонстрировала вчерашним вечером графиня де Кайтрайт.

Нет, отчего же – весьма забавное приключеньице, и не дурно бы и в дальнейшем разнообразить таковыми свою жизнь. Вся прелесть заключалась для графа в другом: хотелось ему отведать большого, сильного чувства, где бы пылкость юной красавицы сочеталась с кротостью и целомудрием. Простим’ графу эти порывы: он только сейчас начинает заболевать той душевной болезнью, которую иные мужчины испытывают обычно гораздо раньше.

Увлекшись своими мыслями, граф не заметил, как карета выехала к набережной Темзы. Весьма сильный запах дегтя дал понять графу, где они сейчас находятся. Граф приоткрыл уголок кисеи, выглянул в окошечко. Величавые морские красавицы покачивались на волнах. Сленсер невольно вспомнил о Гоббсе и Вернее: как они там сейчас? Как изменчива судьба: может быть, они мчатся к берегам Англии с полными трюмами золота, а может, уже давно лежат на дне Атлантики. Еще издалека граф обратил внимание на молодую пару, стоявшую у воды, на белокурые, прямо-таки золотистые волосы девушки. Проезжая мимо, Сленсер попристальней всмотрелся в ее лицо. Ветер теребил ее восхитительные волосы, милые глазки с таким обожанием вглядывались в своего спутника, а само личико было таким хорошеньким, что граф невольно издал какой-то нечленораздельный возглас. Всего мгновенье он видел ее, но этого было достаточно, чтобы понять, что может значить для него эта встреча. Конечно, он понял, что девушка не одна, а стоящая возле них повозка красноречиво говорила о социальном положении ее хозяев, но он уже не обращал на это внимания: какая-то мощная пружина распрямилась внутри него, и вернуть ее на место уже не представлялось возможным. Что-что, а принимать молниеносные решения Сленсер мог.

Карета по его приказу остановилась почти мгновенно.


Вы ознакомились с фрагментом книги.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
<< 1 2
На страницу:
2 из 2