Сожженная Москва

– Ну да… а слышал ты, что у нее была еще другая, незамужняя внучка… красавица Аврора? Знаешь ли, твой отец был похож на нее, и ты ее слегка напоминаешь.

– Что-то, помнится, говорили и о ней, – ответил Павлуша, – кажется, она была в партизанах… и чем-то отличилась…

«Кажется! – подумал со вздохом Перовский. – Вот они, наши предания и наша история…»

– Иди же, голубчик, с богом! – произнес он. – Готовься, уедешь, а я кое-что тебе поищу…

Отпустив крестника, Перовский наглухо запахнул полы своей кибитки, зажег свечу, достал из чемодана небольшую, окованную серебром походную шкатулку, раскрыл ее и задумался. В отдельном, потайном ящичке шкатулки, между особенно дорогими для него вещами, было несколько засохших цветков сирени, пожелтевших писем, в бумажке – прядь черных женских волос, образок в серебре и оброненный на последнем свидании платок Авроры. Перовскому как живая вспомнилась Аврора, Москва, дом и сад у Патриарших прудов и последняя встреча с невестой. Он долго сидел над раскрытою шкатулкой, роняя на эти цветы, волосы и письма горячие и искренние слезы. «Владычица моя, владычица!» – шептал он, покрывая поцелуями бренные остатки дорогой старины. Взяв образок, он запер шкатулку и, оправясь, вышел из кибитки. Павлик, дремля на циновке, полулежал у входа.

– Ты еще здесь? – сказал, увидя его, Перовский. – Пойдем, прогуляемся.

Они миновали охранный пикет и мимо лагеря, вдоль серых, глиняных стен только что разгромленной крепости, направились по плоскому берегу Сырдарьи.

Душный, знойный вечер тяжело висел над пустынною равниной. В сумерках кое-где желтели наметы бродячего песку. Вокруг зеленоватых, отражавших звезды, горько-соленых луж, как воспаленные глазные веки, краснели болотные лишаи, тощий камыш и полынь. Высоко в воздухе что-то шуршало и двигалось. То, шелестя сухими крыльями, неслись на жалкие остатки трав и камышей бесчисленные, прожорливые полчища саранчи. Перовскому припомнилось нашествие Наполеона.

– Вот тебе мое благословение, – сказал он, надевая на шею крестника образок покрова божьей матери, – я этому образу усердно когда-то молился в походе… молись и ты.

Перовский и Павел Тропинин прошли еще несколько шагов. Целый мир мучительных и сладких воспоминаний наполнял мысли Василия Алексеевича.

– Ты счастлив, ты спешишь к невесте, – сказал Перовский, снова остановясь и слушая над головою пролет шуршавших крыльями воздушных армий, – а мне, по поводу твоего счастья, припомнилось одно сердечное горе; некоторых из прикосновенных к нему лиц давно уже нет на свете, но мне эта история особенно памятна и близка…

И Перовский, бродя по песку, не называя имен, рассказал крестнику повесть любви своей и Авроры.

1885

notes

Примечания

1

«Князь Каламбур» (франц.).

2

Аврора (франц.).

3

Дорогая (франц.).

4

До белизны снега (франц.).

5

В три локона (франц.).

6

Светло-розового цвета (франц.).

7

Цвета майского жука (франц.).

8

Игра в почту (франц.).

9

Глупец (от лат. stultus).

10

«Юный трубадур» (франц.).

11

«Если верно, что быть счастливым…» (франц.)

12

Бабушка (франц.).

13

Мой дорогой (франц.).

14

«Судьба – отъявленная куртизанка…» (франц.).

15

Боже милостивый! Проклятый парень Бонапарт! (нем.)

16

Коллеж (франц.).

17

Мой дорогой (франц.).

18