– То есть как, извините, на своем?
– Не понимаешь?.. Когда будет в России, дома – ну, когда государыня смилуется и удостоит признать ее права.
– И в том есть надежда?
Орлов задумался.
– Полагаю, – сказал он, – дело возможное, только не повредили бы ей здешние друзья… Сильно следят тут за нею эти поляки и всякое иезуитство; еще, пожалуй, окормят нас, застрелят или попадешь где в переулке под наемный кинжал. Нужная для их смут особа…
Глаза графа смотрели тревожно; его открытое, смелое и умное лицо видимо было смущено. Сердечная страсть, как бы против его воли, ясно сказывалась в дрожании голоса и в каждом его слове.
Прошел день. Граф не расставался с гостьей.
– Вот беда, ума не приложу, – сказал он как-то, позвав меня, – бьюсь, бьюсь, не слушает… Если бы нашелся пособник, если бы кто ее уговорил…
– В чем? – спросил я.
– Тайно обвенчаться и бежать…
– С кем?
– Со мной…
– Что вы, ваше сиятельство? Куда?
– Хоть на край света… Да, кстати, уговори ее не носить при себе пистолетов; она чуть на днях в запальчивости не убила свою служанку Франциску…
Произнеся такое признание, атлетический, красивейший из смертных богатырь-граф стоял с краской в лице и с опущенными, как у влюбленного юноши, глазами, робко ожидая моего приговора. Что было ответить? Я в смущении промолчал, но и здесь, как и во всем и всегда, решил остаться его преданным и покорнейшим слугою. Дело шло о свадьбе, что же тут дурного? Женясь на ней, граф шел на зов сердца, а вместе выигрывал и в положении: роднясь с царскою кровью, обращал претендентку в скромную графиню Орлову.
…Прерываю рассказ, обращаясь к действительности, к бедному нашему фрегату. Боже, что за ужас! Истерзанный бурею «Северный Орел» пять суток уносился течением неизвестно куда. Тщетно производили вычисления, промеры. Сегодня с рассветом мы прошли за Испанией, невдали от африканских берегов, мимо каких-то диких каменистых островов. Давали знаки. В тумане нас никто не заметил. Днем я, отбыв свою очередь, стоял на вахте. Нестерпимый, знойный береговой ветер и безбрежная ширь взволнованного, рокочущего между скал моря, корабль без мачт и руля, общее отчаяние и ни малейшей надежды спастись – вот что было перед глазами. Первый подводный камень – и все мы идем ко дну.
Ирен, далекая, ненаглядная изменница! Видишь ли ты мучения отверженного тобой, бесславно гибнущего изгнанника?
…Ночь. Снова тишина. Я опять в каюте. Господь-вседержитель! дай силы пережить хотя бы еще сутки, дописать начатое.
XIII
Истомленная команда уснула. Бодрствуют одни часовые да я.
Приступаю к изложению тягчайшего испытания жизни. Оно-то, это испытание, и составляет главнейший предлог настоящей исповеди, – да прочтутся эти строки тою, по чьей вине я скитаюсь на чужбине, а через то невольно помог совершиться деянию, назначенному мне быть в вечный суд и укор.
Это было в Болонье, куда переехал граф.
Княжна пожелала меня видеть, ласково попросила сесть и села сама. Вижу – опять у нее на щеках багровые пятна, глаза горят, и вся она как бы вне себя.
– Лейтенант, я вам по тайности сообщу одно дело, – сказала она, оглядываясь.
– Слушаю, ваша светлость, можете во всем на меня положиться, – ответил я.
– Граф уезжает завтра утром в Ливорно. Слышали вы это?
– Знаю, – ответил я.
– Там, видите ли, произошла ссора и драка англичан-матросов с русскими, и графа туда приглашает его приятель, английский консул Дик.
– Что же, – произнес я, – дело пустое, скоро уладится, и граф возвратится.
– Он меня зовет с собой… Что, если я не соглашусь и с ним не поеду? – спросила княжна. – Как вы думаете? он не бросит меня, как другие, не скроется навсегда?
– Помилуйте, – ответил я, исполняя мысли графа, – это простая прогулка; отчего бы вам и в самом деле не поехать с графом? Погода отменная, приятно провести вместе такой вояж.
– Да, – ответила она задумчиво, – хотелось бы и мне взглянуть на этот город и на ваш флот; граф так хвалит родных моряков.
– И прекрасно, за чем же дело стало? – сказал я, размышляя: «Да! задело графа за ретивое, не хочет с нею расстаться и на малый срок».
– И еще одно, – произнесла княжна, собираясь с мыслями.
Вижу, в ее глазах слезы, губы вздрагивают; она глядит на меня и будто меня не видит.
– Слушайте! – проговорила она, схватывая меня за руку. – Вы – честный человек… граф мне сделал предложение, сватается за меня… что вы скажете?
Я почтительно встал.
– От всего сердца поздравляю, – искренне ответил я, с поклоном, – ваши достоинства победили, удивительного нет.
– Не обманет он меня? Не предаст? – заговорила княжна вполголоса, опять оглядываясь, а губы, вижу, белые и вся вне себя. – Скажите мне правду, заклинаю вас, молю!.. Видите, я по вашему совету уже не ношу оружия, оно обижало его…
Мне пришло в голову, что в эту поездку граф мог решиться обвенчаться с нею.
– Помилуйте, ваша светлость, – сказал я и вечно буду помнить это мною сказанное роковое слово, – чего опасаетесь? Да граф в вас до безумия влюблен, мне это хорошо известно; он спит и видит, в мыслях помутился, даже хотел с вами бежать.
– Так это истина? Клянитесь вашею матерью, отцом, – произнесла она, стискивая мне руку.
– Как перед богом! Сам от него наедине слышал; он удостоил меня откровенности… А между тем, что я для него? Мелкий подчиненный, ничтожество… Он так искренне говорил…
Княжна устремила взгляд на походный, висевший в ее комнате образок Спаса в терновом венке и несколько мгновений оставалась в неподвижности, как бы горячо и усердно молясь.
– Смелые только и живут! – произнесла она, вставая и выпрямляясь. – Как жену, он не предаст меня, не может предать… я еду… но помните, даром не отдам свободы и сердца… чему быть, то сбудется на днях…
Я от души вновь поздравил княжну.
– Еще слово, Концов, – остановила она меня, – скажите, да так же, как перед богом, по совести, действительно ли это тот Орлов, который помог вашей императрице взойти на престол?
– Он самый.
– Молодец, герой! – одушевленно вскрикнула княжна. – Эвв?ива![4 - Да здравствует! (итал.)] Отважный Сид, Баярд! Божья искра дает таким смелость и величие души.
Я ушел, полный радости за исход дела, хотя тайная мысль шевельнулась во мне: