Княжна Тараканова (сборник)

– Баб тоже, ваше благородие, сильно обижали на кухне и в саду, – продолжал, еще более укоризненно поглядывая на французов, дворецкий, – те подняли крик. Сегодня же, смею доложить, – и вы им, сударь, это беспременно переведите, – их солдаты отняли у стряпух не токмо готовый, но даже недопеченный хлеб… Где это видано? А какой-то их офицер, фертик такой, чумазенький – о, я его узнаю! – пришел, это, с их конюхами, прямо отбил замок у каретника, запряг в господскую венскую коляску наших же серых рысаков и поехал в ней, не спросясь… Еще и вовсе, пожалуй, стянет… Им, озорникам, что?.. У иного всего добра – штопаный мундирчик да рваные панталошки, а с меня барин спросит… скажет: «Так-то ты, Соков, глядел?..»

Перовский перевел и эти жалобы.

XIX

Слушатели хохотали, но вдруг засуетились и стихли. Все бросились к верхним ступеням. На площадке крыльца показался стройный, высокого роста, с римским носом, приветливым лицом и веселыми, оживленными глазами еще моложавый генерал. Темно-русые волосы его на лбу были коротко острижены, а с боков, из-под расшитой золотом треуголки, падали на его плечи длинными, волнистыми локонами. Он был в зеленой шелковой короткой тунике, коричневого цвета рейтузах, синих чулках и в желтых польских полусапожках со шпорами… На его груди была толстая цепь из золотых одноглавых орлов, из-под которой виднелась красная орденская лента; в ушах – дамские сережки, у пояса – кривая турецкая сабля, на шляпе – алый, с зеленым, плюмаж; сквозь расстегнутый воротник небрежно свешивались концы шейного кружевного платка.

То был неаполитанский король Мюрат. Дежурный генерал доложил ему о прибывшем русском офицере. Приветливые, добрые глаза устремились на Перовского.

– Что скажете, капитан? – спросил король, с вежливо приподнятою шляпой молодцевато проходя к подведенному вороному коню под вышитым чепраком.

– Меня прислал генерал Себастьяни. Вашему величеству было угодно видеть меня.

– А, да!.. Но простите, мой милый, – произнес Мюрат, натянув перчатки и ловко занося в стремя ногу, – видите, какая пора. Еду на смотр; возвращусь, тогда выслушаю вас с охотой… Позаботьтесь о нем и о коне, – милостиво кивнув Базилю, обратился король к дежурному генералу.

Сопровождаемый нарядною толпою конной свиты, Мюрат с театральной щеголеватостью коротким галопом выехал за ворота. Дежурный генерал передал Перовского и его лошадь ординарцам, те провели Базиля в угловую комнату музыкантского флигеля, окнами в сад. Долго сюда никто не являлся.

Пройдя по комнате, Базиль отворил дверь в коридор – у выхода в сени виднелся часовой; он раскрыл окно и выглянул в сад – невдали, под липами, у полковой фуры, прохаживался, в кивере и с ружьем, другой часовой. В коридоре послышались наконец шаги. Торопливо вошел тот же дворецкий Максим. Слуга внес за ним на подносе закуску.

– Ах, дьяволы, прожоры! – сказал дворецкий, оглядываясь и бережно вынимая из фрачного кармана плетеную кубышку. – Я, одначе, кое-что припрятал… Откушайте, сударь, во здравие… настоящий ямайский ром.

Перовский выпил и плотно закусил.

– Петя, – обратился дворецкий к слуге, – там, в подвале, ветчина и гусиные полотки; вот ключ, не добрались еще объедалы, будь им пусто… да свежее масло тоже там, в крыночке, у двери… тащи тихонько сюда…

Слуга вышел. Максим, утираясь, сел бочком на стул.

– Будет им, извергам, светло жить и еще светлее уходить! – сказал он, помолчав.

– Как так? – спросил Базиль.

– Не знаете, сударь? Гляньте в окно… Москва горит.

– Где, где?

– Полохнуло сперва, должно, на Покровке; а когда я шел к вам, занялось и в Замоскворечье. Все они высыпали из дома за ворота; смотрят, по-ихнему галдят.

Базиль подошел к окну. Деревья заслоняли вид на берег реки, но над их вершинами, к стороне Донского монастыря, поднимался зловещий столб густого, черного дыма.

– Много навредили, изверги, много, слышно, загубили неповинных душ, – сказал дворецкий, – будет им за то здесь последний, страшный суд.

– Что же, полагаешь, жгут наши?

– А то, батюшка, как же? – удивленно взглянул на него Максим. – Не спасли своего добра – лучше пропадай все! Вот хоть бы и я: век хранил господское добро, а за их грабительство, кажись, вот так взял бы пук соломы, да и спалил их тут, сонных, со всеми их потрохами и с их злодеем Бонапартом!

«Вот он, русский-то народ! – подумал Базиль. – Они вернее и проще нас поняли просвещенных наших завоевателей».

Вбежал слуга.

– Дяденька, сундуки отбивают! – сказал он. – Я уж и не осмелился в подвал.

– Кто отбивает, где? – вскрикнул, вскакивая, Максим.

– В вашу опочивальню вошли солдаты. Забирают платье, посуду, образа… Вашу лисью шубу вынули, тетенькин новый шерстяной капот…

– Ну, будут же нас помнить! – проговорил дворецкий.

Он, переваливаясь, без памяти бросился в коридор и более не возвращался. Из подвального яруса дома послышались неистовые крики. Во двор из ворот сада с фельдфебелем быстро прошла кучка солдат. Грабеж, очевидно, на время прекратили. Настала тишина. Прошло еще более часа. Мучимый сомнениями и тревогой за свою участь, Базиль то лежал на кушетке, то ходил, стараясь угадать, почему именно его задержали. Ему в голову опять пришла мысль о побеге. Но как и куда бежать? Загремели шпоры. Послышались шаги.

Явился штабный чиновник. Он объявил, что неаполитанский король, задержанный в Кремле императором Наполеоном, возвратился и теперь обедает, а после стола просит его к себе. Перовского ввели в приемную верхней половины дома. Здесь он опять долго дожидался, слыша звон посуды в столовой, хлопанье пробок шампанского и смешанные шумные голоса обедающих. В кабинет короля он попал уже при свечах. Мюрат, с пасмурным лицом, сидел у стола, дописывая какую-то бумагу.

– Какой день, капитан! – произнес он. – Я вас долго оставлял без обещанной аудиенции. Столько неожиданных неприятных хлопот… Садитесь… Вы – русский образованный человек… Нам непонятно, из-за чего нас так испугался здешний народ. Объясните, почему произошло это невероятное, поголовное бегство мирных жителей из Москвы?

– Я затрудняюсь ответить, – сказал Базиль, – мое положение… я в неприятельском стане…

– Говорите без стеснений, я слушаю вас, – покровительственно-ласково продолжал Мюрат, глядя в лицо пленнику усталыми, внимательными глазами. – Нам, признаюсь, это совершенно непонятно!

Перовский вспомнил угрозы дворецкого и пучок соломы.

– Москва более двухсот лет не видела вторжения иноземцев, – ответил он, – не знаю, как еще Россия встретит весть, что Москва сдана без сопротивления и что неприятели в Кремле…

– Но разве мы – варвары, скифы? – снисходительно улыбаясь, произнес Мюрат. – Чем мы, скажите, грозили имуществу, жизни здешних граждан? Нам отдали Москву без боя. Подобно морякам, завидевшим землю, наши войска, при виде этого величественного древнего города, восклицали: «Москва – это мир, конец долгого, честного боя!..» Мы вчера согласились на предложенное перемирие, дали спокойно пройти вашим отрядам и их обозам через город, и… вдруг…

– Наша армия иначе была готова драться в каждом переулке, в каждом доме, – возразил Перовский, – вы встретили бы не сабли, а ножи.

– Так почему же за перемирие такой прием? Что это, скажите, наконец, за пожар? Ведь это ловушка, поджог! – гневно поднимаясь, произнес Мюрат.

– Я задержан со вчерашнего вечера, – ответил, опуская глаза, Перовский, – пожары начались сегодня, без меня.

– Это предательство! – продолжал, ходя по комнате Мюрат. – Удалена полиция, вывезены все пожарные трубы; очевидно, Растопчин дал сигнал оставленным сообщникам к общему сожжению Москвы. Но мы ему отплатим! Уже опубликованы его приметы, назначен выкуп за его голову. Живой или мертвый, он будет в наших руках. Так нельзя относиться к тем, кто с вами был заодно в Тильзите и в Эрфурте.

– Ваше величество, – сказал Перовский, – я простой офицер; вопросы высшей политики мне чужды. Меня зовет служебный долг… Если все, что вам было угодно узнать, вы услышали, прошу вас – прикажите скорее отпустить меня в нашу армию. Я офицер генерала Милорадовича, был им послан в ваш отряд.

– Как, но разве вы – не пленный? – удивился Мюрат.

– Не пленный, – ответил Перовский. – Генерал Себастьяни задержал меня во время вчерашнего перемирия, говоря, чтобы я переночевал у него, что вашему величеству желательно видеть меня. Его адъютант, проводивший меня сюда, вам это в точности подтвердит.

Мюрат задумался и позвонил. Послали за адъютантом. Оказалось, что он уже давно уехал к своему отряду, в Сокольники.

– Охотно вам верю, – сказал, глядя на Перовского, Мюрат, – даже припоминаю, что Себастьяни вчера вечером действительно предлагал мне, на походе сюда, выслушать русского офицера, то есть, очевидно, вас. И я, не задумываясь, отправил бы вас обратно к генералу Милорадовичу, но в настоящее время это уже зависит не от меня, а от начальника главного штаба генерала Бертье. Теперь поздно, – кончил, сухо кланяясь, Мюрат, – в Кремль, резиденцию императора, пожалуй, уже не пустят. Завтра утром я вас охотно отправлю туда.

Перовского опять поместили в музыкантском флигеле. Проходя туда через двор, он услышал впотьмах чей-то возглас:

– Но, моя красавица, ручаюсь, что синьора Прасковья будет уважаема везде! (Mais, ma belle, je vous garantie, que signora Prask?оvia sera respectee partout!)

– Отстань, пучеглазый! – отвечал на это женский голос. – Не уймешься – долбану поленом либо крикну караул.

XX