Правило Пастырское

О том, что иногда похвально бывает и самому искать проповеднического служения, а иногда похвально принять оное и по принуждению.

Смотря, однако ж, по различным обстоятельствам, иногда похвально бывает, когда одни сами желают проповеднического служения и стремятся к тому, а иногда тоже похвально бывает, когда другие принимают это служение вопреки своему желанию. Это яснее поймем мы, когда рассмотрим и сравним обстоятельства жизни пророков – Исаии и Иеремии, из коих один сам вызвался на дело проповеди, а другой с трепетом отказывался от этого служения. Так, Исаия на вопрос Господа: кого послю, и кто пойдет к людем сим? – в ту же минуту отвечал: се, аз есмь, поели мя (Пс. 6, 8); а Иеремия, когда посылаем был на проповедь, со смирением отклонял от себя это поручение, извиняясь неспособностью своей таким образом: о, Сый Владыко Господи, се, не вем глаголати, яко отрок аз есмь (Иер. 1, 6). Так-то различны были словесные ответы сих двух пророков, но как тот, так и другой ответ – оба проистекали из одного и того же источника любви. Любовь же заповедуется нам двумя заповедями: одной – любить Бога, а другой – любить ближнего (см.: Лев. 19, 18; Втор. 6, 5; Мф. 22, 37–40). Поэтому Исаия, желая деятельной жизнью своей содействовать спасению ближних, тотчас изъявил желание и готовность принять на себя должность проповедника; а Иеремия, стараясь чрез созерцательную жизнь более и более утвердиться в любви к Богу, хотел было уклониться от этой должности. Итак, чего один с неукоризненностью искал, от того другой со страхом и глубоким смирением отступал: один опасался, чтобы чрез принятие на себя должности проповеднического служения не лишиться плодов безмолвного созерцания, а другой – чтобы в безмолвии не потерять плодов деятельной жизни. Но здесь в обоих случаях не надобно упускать из виду того важного обстоятельства, что как тот, кто отказывался, совершенно не воспротивился (см.: Иер. 1, 9), так и тот, кто вызвался сам, предварительно очищен был углем горящим от олтаря[18 - Олта?рь – жертвенник (см.: Исх. 20, 24). Слово «олтарь» в Священном Писании употребляется и о воздвигаемых памятниках в память замечательных событий, и о нарочито устрояемых жертвенниках для возношения жертв. – Ред.] (см.: Ис. 6, 5–8). А этим внушается то, что неочищенный не должен приступать к пастырскому служению, а тот, кого призывает к нему Божественная благодать, не должен неуступчивостью своей противодействовать ей под предлогом смирения. Но так как очень трудно знать каждому о себе, чист ли он, то безопаснее уклоняться от проповеднического служения; только не должно, как мы сказали уже, упорно противиться тому, когда на принятие этого служения очевидно высказывается воля Божия. Моисей в дивном посольстве своем совместил и то и другое, когда и не желал быть вождем многочисленного народа Израильского и, вопреки своему желанию, повиновался повелению Божию. Если бы он принял бестрепетно и с самонадеянностью это посольство, то его упрекнули бы, может быть, в гордости; но он не избежал бы подобного упрека, если бы воспротивился назначению Божию своим неповиновением. И в том и в другом отношении являя смирение и благопокорливость[19 - Благопоко?рливый (церковнослав.) – охотно слушающий, послушный, – Ред.], он таким образом и отказывался от начальственного управления народом Божиим, соображая свои недостатки, и принял возлагаемое на него поручение, полагаясь на всесильную помощь Того, Кто его призывал. Из всего этого да познают и уразумеют те, которые опрометчиво стремятся к занятию высоких должностей, до какой степени предосудительно и неизвинительно домогаться предпочтения пред другими, без всякого опасения и страха, когда и святые мужи боялись и трепетали принимать начальство над народом, имея даже на то повеление Божие. Моисей, призываемый Богом, страшится, а какой-нибудь немощный брат наш только о том и думает, как бы предвосхитить тяжелое бремя власти! Всегда готовый пасть под тяжестью и собственных грехов, он еще подклоняет охотно выю для принятия чужих! Не в силах он вынести и того, что на нем лежит, а он еще увеличивает свою ношу!

Глава 8

О тех, которые домогаются начальственной власти и в оправдание своего прихотливого стремления ссылаются и опираются на слова апостола (см.: 1 Тим. 3, 1).

Многие, домогающиеся начальственной власти, в оправдание своего прихотливого стремления прибегают к словам апостола, который говорит: аще кто епископства хощет, добра дела желает (1 Тим. 3,1), думая найти в них для себя опору. Но апостол, похвалив это желание, тотчас же представляет и опасную его сторону, присовокупляя вслед за тем к своим словам и следующие: Подобаетубо[20 - У?бо (церковнослав.) – итак, впрочем, следовательно; поистине, подлинно. – Ред.] епископу быти непорочну (1 Тим. 3, 2). А далее он показывает, в чем именно состоит эта непорочность, последовательно перечисляя одно за другим необходимые для пастырей и вообще священнослужителей совершенства (см.: Тим. 3,1-12; Тит. 1, 1–9). Таким образом, апостол и одобряет желание епископства, и устрашает желающих его необходимыми для сего требованиями. Он как бы так говорит: я хвалю ваше желание, но наперед узнайте то, чего вы желаете; иначе, если вы пренебрежете самоиспытанием, то тем постыднее будет для вас укоризненность вашего недостоинства, чем поспешнее взойдете вы на высоту духовных почестей, открытую для взора всех. Как весьма опытный в деле духовного управления, апостол одобрением своим побуждает нас стремиться к этому высокому служению, а изображением трудностей оного обуздывает в нас всякую поспешность и опрометчивость. Мысль о том, как непорочна должна быть жизнь епископа, имеет целью у апостола предохранить всех и каждого от гордости и самонадеянности; а тем, что похваляет желание этого звания, столь непорочного, он хочет усилить любовь и расположенность к добродетели вообще. Впрочем, нужно заметить, что апостол говорил так в то еще время, когда каждый представитель Церкви своей первый делался жертвой мучителей. Значит, тогда похвально было желать епископства и потому уже, что с ним соединялась и явная опасность подвергнуться тягчайшим страданиям. Имея это в виду, апостол и самую должность епископскую почтил названием доброго дела, сказав: аще кто епископства хощет, добра дела желает. Таким образом, всякий по себе может судить беспристрастно, имеет ли его желание епископствовать какое-нибудь отношение к истинному епископству, если он смотрит на это звание не как на служение доброму делу, а только как на средство к достижению почестей и славы. Епископское служение есть служение священное; но этой святости его не только не любит, но и вовсе не понимает тот, кто, мечтая только о высоте сана, восхищается втайне мыслью, как другие будут пред ним преклоняться, возвеличивает себя собственными похвалами, дышит одним честолюбием и в восторге от преизбытка всяких прибытков наперед помышляет не о тяжести предлежащих трудов, а о неге и роскоши среди изобилия благ земных. Он ищет мирских выгод в том звании, которое обязано искоренять в людях всякое пристрастие к ним.

Понятно, что такой человек, избирающий самое смиренное служение средством к удовлетворению своей гордости и своим личным видам, внутри будет не то, чем будет казаться извне: из него может выйти не пастырь овец Христовых, а тать и разбойник, не дверьми входяй во двор овчий, но прелазя инуде, который под покровом пастырской одежды, подобно волку, расхитит и распудит стадо Христово (ср.: Ин. 10, 1–6, 12).

Глава 9

О том, что ищущие власти очень часто обольщают себя воображаемым предположением, что они на занимаемом ими высоком месте служения произведут много хороших дел.

Но часто и очень часто ищущие пастырской власти и начальственного управления в Церкви Божией ищут этого служения потому, что предполагают совершить на этом высоком поприще какие-либо важные и полезные для нее дела; и хотя они ищут этого собственно из желания возвыситься, но успокаивают себя тем, что вот-де они много сделают пользы и для Церкви. Таким образом, суетное, но главное намерение их прикрывается благовидным рассуждением о целях второстепенных, чтобы только успокоить себя. Ибо душа наша легко может обмануться и вообразить себе, что она любит добрые дела, которые не всегда любит, и что она не любит мирской славы, которую между тем не перестает любить. В таком состоянии человек, домогающийся власти, бывает робок, пока еще стремится к ней, а когда достигает желаемого, тогда становится он дерзновенным. Сперва робость его происходит в нем от опасения неудачи, но после того, как он достигает своей цели, в нем тотчас рождается уверенность, что так и должно быть и что он имел на то полное право. Наконец, по достижении им власти, пользуясь и злоупотребляя ею для удовлетворения суетным желаниям своим, он охотно уже забывает свои благочестивые и богобоязненные предположения (quidquid religiose cogitavit). Поэтому, когда душа увлекается слишком смелыми и необычайными предприятиями, необходимо в то же время обратить взор на прошедшие дела свои: пусть каждый в подобном состоянии поразмыслит о том, как он поступал прежде, находясь в подчинении (subjectus), тогда только узнает, способен ли он на те добрые дела, которые предполагает совершить на высоком посту начальственного служения (praelatus). Ибо никогда не научится смирению на высоте почестей тот, кто и в низком состоянии не переставал гордиться. Не сумеет он избегать похвал, когда они посыплются ему со всех сторон, если он жаден был к ним и тогда, когда их вовсе не было. Никогда не победит он в себе любостяжания[21 - Любостяжание (церковнослав.) – алчность, корыстолюбие. – Ред.], имея в руках своих способы для поддержания многих, если он и прежде один не умел довольствоваться своим состоянием. Итак, пусть каждый рассматривает прежнюю жизнь свою, дабы в стремлении к высокому сану не обольститься ложными мечтами. Среди многочисленных и многообразных забот пастырского служения, особенно по управлению, человек иногда утрачивает и тот навык к добрым делам, который легко сохранялся у него в тихой частной жизни. Так и на море в тихую погоду и малосведущий корабельщик может хорошо править кораблем; но когда поднимется буря и разъярятся волны, то и самый искусный кормчий может растеряться. А что такое в самом деле высокая власть управления, как не мысленная буря? В ней корабль души нашей постоянно потрясается бурными волнами разных помышлений, непрестанно ударяется то в ту, то в другую сторону, так что ежеминутно грозит ему опасность разбиться и погибнуть от каких-нибудь необдуманных речей языка или поступков дела, подобно тому как на море гибнут от попадающихся на пути непредусмотренных подводных камней. Между тем какому же правилу следовать и какого начала держаться нам в настоящем деле, как не последовать тому, чтобы на высоту пастырского служения волей-неволей восходил тот лишь только, кто богат совершенствами добродетелей, а кто не обладает потребными для сего качествами, тот и не принимался бы за это высокое служение, хотя бы его к тому и принуждали? И потому, кто наделен благодатными дарами, но совершенно отказывается от своего призвания, тот пусть блюдется, чтобы ему не подпасть осуждению за сокрытие своего таланта в земле: ибо оставить в бездействии и праздности дарования, полученные от Господа, есть то же самое, что закопать талант в землю (см.: Мф. 25,15–30). Атот, кто не только не имеет хороших способностей для управления, но и подвержен слабостям, между тем, несмотря на это, домогается власти, пусть не забывает того, что он своим соблазнительным примером может послужить для ближних только препятствием в достижении Царства Небесного, подобно фарисеям, которые, по словам Божественного Учителя, и сами не входят в него, и другим заграждают доступ (см.: Мф. 23,13). Равным образом надлежит ему помнить и то, что пастырь духовный, принимающий на себя пастырское служение в Церкви Божией, есть вместе и врач душевных недугов. Следовательно, если он и сам одержим таковыми недугами и страждет от них, то как дерзнет он врачевать язвы других, нося язвы сам на лице своем?

Глава 10

Кто может и должен приступать к пастырскому служению и принимать на себя в оном начальственное управление.

Итак, всемерно должно стараться, чтобы на степени пастырей и пастыреначальников поставляемы были в образец жизни для пасомых и подчиненных только такие мужи, которые, умерши для всех плотских страстей, живут уже духом, которые отложили всякое попечение о мирских благах, которые не страшатся никаких бедствий, которые помышляют только о благах внутренних. Вполне соответствуя благочестивым намерениям и стремлениям таковых людей, им не противоречит уже ни тело их под предлогом немощи, ни дух их под предлогом оскорбления. Они не посягают на чужое добро; напротив, они охотно раздают свое собственное. Они всегда готовы от чистого сердца и сострадательной любви извинять и прощать ближнего, не снисходя, впрочем, преступлениям его до слабости, но соблюдая законы правосудия. Они ничего не позволяют себе противозаконного, а противозаконные действия других оплакивают, как свои собственные грехи. Они искренне соболезнуют чужому несчастью, благосостоянию же ближнего так радуются, как бы оно составляло их собственное благо. Во всем, что ни делают они, являют себя пред другими достойным подражания примером, внушая к себе во всех такое уважение, что никто не может упрекнуть их в жизни ничем, за что бы они должны пред ними краснеть. Они стараются жить так, чтобы и самые черствые и закостенелые души ближних могли размягчаться и умиляться исходящим из уст их благодатным учением, оправдываемым ими на самом деле. Они, как опытные в молитве, из прежних примеров жизни познали уже, чего могут просить и чего не должны просить, и потому могут получить от Господа все, чего бы они ни попросили; им-то, как бы в особенности, и слышится этот отрадный глас Божий: и еще глаголющу ти, реку: се, приидох (ср.: Ис. 58, 9; 65, 24). Таковы именно должны быть пастыри и пастыреначальники! Ибо когда и к нам кто приходит с просьбой походатайствовать за него пред тем или другим начальником, который на него разгневался и недоволен, но нам не знаком коротко, то мы тотчас отвечаем ему: «Нет, любезный, нельзя нам ходатайствовать за тебя пред этим господином, потому что мы и сами не пользуемся его особенным благоволением». Если же, таким образом, и человек пред человеком, на которого мало надеется, не отваживается быть ходатаем за кого бы то ни было, то как дерзнет брать на себя ходатайство пред Богом за грехи народа тот, кто не знает и не уверен, заслужил ли он жизнью своей благоволение Божие к себе самому? Или как он будет просить у Него прощения и помилования для других, если не надеется получить от Него прощения и помилования самому себе? Тут надобно опасаться, чтобы вместо предполагаемого умилостивления не подвигнуть Господа на больший гнев из-за своих грехов; ибо все мы хорошо знаем, что когда и пред людьми берется ходатайствовать такое лицо, которое им не нравится, то гнев их чрез то лишь больше усиливается. Итак, кто еще не отрешился совершенно от земных страстей, тот пусть остерегается принимать на себя звание посредника или ходатая в Церкви Божией; иначе он своим предстательством может больше и больше возбудить гнев и раздражить Верховного Судию на занимаемом им месте и вместо примирения с Божественным Правосудием может повергнуть паству свою в совершенное разорение.

Глава 11

Кто не должен приступать к пастырскому служению, а тем более принимать на себя начальственное в оном управление.

Рассмотри же беспристрастно каждый, приступающий к пастырскому служению, а тем более принимающий на себя начальственное в оном управление, нет ли в тебе каких-либо предосудительных недостатков и даже пороков, изобличающих твою нечистоту и греховность; ибо, повторяю, тому нельзя даже помышлять о ходатайстве за грехи других, кто не очистился от своих собственных. Посему-то и Моисею дано было свыше такое повеление: рцы ко Аарону, глаголя: человек от рода твоего в родех ваших, аще коему будет на нем порок, да не приступит приносити даров Божиих и ко олтарю да не приближится, яко порок имать; и вслед за тем подробно исчисляет самые недостатки или пороки, которые не допускались лично в жрецах, именно: человек слеп или хром, или корпосый… или человек, ему же есть сокрушение руки или сокрушение ноги, или горбат, или гноеточив очима, или бельмоочен, или человек, на немже суть красты дивия[22 - Кра?ста ди?вия (церковнослав.) – злокачественная чесотка, сыпь на коже (см.: Втор. 28, 27). – Ред.], или лишай, или единоятрный

(Лев. 21, 17, 23, 18–20). Слеп же в духовном смысле есть тот, кому не знаком свет высшего созерцания, кто, подавляемый мраком настоящей жизни, хотя и видит озаряющий его свет, но, не любя его, не знает, куда направить свою деятельность. Поэтому Анна, мать Самуила, посвящая первенца своего Господу, в пророческом духе воскликнула: «Стопы праведников Своих оправдает Он, а нечестивые умолкнут во мраке и неведении» (см.: 1 Цар. 2,9). Хром тот, кто хотя и знает, куда должно стремиться, но по нетвердости ума и воли не может всегда держаться прямого пути, который видит; потому что доколе переменчивость нравов и обычаев не возвысится до того, чтобы утвердиться в постоянстве к добродетели, дотоле стопы наши не могут постоянно следовать за добрым желанием. Имея это в виду, и апостол Павел говорит: ослабленный руки и ослабленная колена исправите и стези правы сотворите ногами вашими, да не хромое совратится, но паче да изцелеет(Евр. 12, 12–13). Корносым можно назвать того, кто не способен и не умеет хорошо различать добро от зла, так как и телесным органом обоняния мы различаем благовоние от зловония тогда только, когда этот орган не поврежден у нас. Посему-то в «Песни песней» в похвалу невесты – Церкви Христовой – говорится: нос твой яко столп Ливанский (Песн. 7, 4); потому что она издали видит грядущие на нее искушения и наперед знает, как бы чутьем, от каких именно обстоятельств грозит ей опасность. Сюда же можно отнести и тех, которые, не желая казаться тупоумными, по своей гордости нередко вдаются в излишние и ненужные исследования, силы их превышающие, и от того самого впадают в погрешности. Таковая неумеренная, так сказать, щепетильность (subtilitas immoderata) в распознавании истины от лжи и добра от зла чем более усиливается, тем более удаляет от истинного и прямого пути и приводит в замешательство всю деятельность. Под именем человека, имеющего сокрушение в руках или ногах, конечно, разумеется тот, кто вовсе не в состоянии шествовать по пути Божию и совершенно не способен к добрым делам; даже и так не может держаться, как держится хромой, который, хотя нетвердо и с уклонениями, все-таки движется и стремится вперед, а этот чужд всякого преуспеяния в усовершении себя. Именем горбатого назовем того, кто согнулся под тяжестью земных забот до такой степени, что уже не может возвести взора своего в горнее, а постоянно устремляет его на те только предметы, которые попираются его же ногами. Такой человек хотя иногда и слышит что-нибудь благое о небесном отечестве, но, подавляемый бременем превратных навыков, не возносится сердцем своим к небу, потому что не в силах изменить образа своих мыслей, которым житейская суета дала жалкое направление. В уста таковых псалмопевец влагает постоянное какое-то сетование: Пострадах и слякохся, – говорит он от лица их, – весь день сетуя хождах[24 - Я согбен и совсем поник, весь день сетуя хожу – Ред.] (Пс. 37, 7; ср.:41,10); а Сама Истина произносит над ними суд в следующих словах: а еже в тернии падшее (семя), сии суть слышавший (слово), и от печали и богатства и сластьми житейскими ходяще подавляются, и не совершают плода (Лк. 8, 14). Под имеющим гнойные глаза разумеется тот, у кого ум хотя и порывается к познанию истины, но скоро помрачается плотскими делами. Известно, что у гноеточивых очами зрачки глазные бывают здоровы, но от часто истекающей мокроты ослабевают и притупляются, и самые веки (ресницы) отяжелевают и слипаются. Нечто подобное бывает и в духовном отношении с теми людьми, у которых добрые чувства духовные погибают от плотской нечистоты, которые могли бы постигать умом своим всякую правду, но нечистыми делами доводят себя до совершенного омрачения.

Итак, гноеточивый есть тот, у кого доброе чувство остро от природы, но испорчено дурным поведением. Такому-то человеку Господь чрез Ангела подает благой совет: коллурием[25 - Коллу?рий (греч.) – глазное лекарство, мазь или примочка. – Ред.] помажи очи твои, да видиши (Откр. 3, 18), то есть уврачуй свой ум добродетельной жизнью, чтобы тебе лучше узреть и познать духовный свет истинный, подобно тому как коллурием мажут глаза, чтобы лучше видеть свет вещественный. Название бельмоочного указывает на того, кому гордость и самообольщение от мнимой мудрости и праведности препятствуют видеть свет истины. У кого нет бельма на глазу, тот легко заметит и черные пятна, а бельмоочный ничего подобного не видит. Так и в духовном смысле: хорошо видит и знает себя тот, кто постиг, что он и буий[26 - Бу?ий (церковнослав.) – глупый, несмышленый; дерзкий. – Ред.], и грешник; а кто приписывает себе небывалый блеск праведности или мудрости, тот далек от надлежащего познания себя и тем более удаляется от истинного света, чем более о себе мечтает, как и замечено о некоторых в Писании: Глаголющеся быти му?дри, объюроде?ша (Рим. 1, 22). Человек, у которого обнаруживаются на теле красты дивия, это, без сомнения, тот, кем всецело овладевают и кто рабски выполняет всякие прихоти плоти; ибо как у человека, имеющего их, вся внутренняя порча выходит наружу, так и у плотоугодника: едва только почувствует он малейшее искушение в сердце, тотчас оно и приводится в действие, не встречая у него для обнаружения своего никакого обуздания в мысли. Поэтому апостол Павел, как бы предостерегая от сего, говорил к коринфянам: Искушение вас не дости?же, точию человеческое (1 Кор. 10, 13), – как бы так говорил: человеку свойственно испытывать искушение в сердце, но поддаваться искушению и предаваться ему, не выдерживая борьбы, свойственно только диаволу. А у кого тело покрыто лишаями, это человек любостяжательный; и как лишаи (парши), если не истребить их в самом зародыше, умножаясь без меры, покрывают собой все тело и безобразят его, хотя подвергающийся им не ощущает при этом никакой боли, так и любостяжание искажает красоту души, хотя предающиеся ему в то же время даже услаждаются, соображая одну прибыль за другую и восхищаясь ими. И как от этого телесного недуга могут испортиться все члены, так и от порока любостяжания могут погибнуть все душевные добродетели, и весь состав человека изуродуется, и в душе его прорастут все роды грехов, как свидетельствует о том апостол Павел: корень бо всем злым сребролюбие есть (1 Тим. 6, 10). Наконец, под именем единоятрного разумеется тот, кто на самом деле не совершает срамных и постыдных дел плотоугодия (по неспособности своей), но тем необузданнее соуслаждается нечестивыми помыслами и противоестественными действиями в похотях своих. Этот порок главным образом состоит в том, когда насильно вызываемые внутренние соки устремляются к половым органам, которые от того, конечно, вздуваются и отяжелевают с постыдной болью и беспокойством. И таких-то людей, по свидетельству апостола, Бог предает в похотех сердец их в нечистоту, во еже сквернитися телесем их в себе самех (Рим. 1, 24). Истаявая[27 - Истаява?ти (церковнослав.) – плавить, растоплять; изнурять, томить; расплавляться; изнемогать, умирать. – Ред.] всем помышлением своим от похотливого сладострастия, они естественную подобу (употребление) женска пола, оказываясь к тому малоспособными, изменяют в противоестественную (ср.: Рим. 1, 26–27), и чрез то самое от крайнего и беззаконного истощания сил своих становятся к правильному и законному употреблению их вовсе не способными, предаваясь в неискусен ум, творити неподобная (Рим. 1, 28). Итак, кто одержим какими-либо из перечисленных нами душевных недугов, тот пусть не дерзает приносить дары Богу и да не приступает к алтарю: ибо не может очищать чужих грехов тот, кто не очистился от своих собственных.

Показав в кратком очерке, что значит достойно приступать к пастырскому служению и как опасно домогаться его недостойным, рассмотрим теперь, какова должна быть жизнь того, кто достойно вступает в сие служение.

Часть вторая

О том, какова должна быть жизнь пастыря, достойно вступающего в пастырское служение

Глава 1

Достигающие законно пастырского служения каковыми должны являть себя по управлению в этом звании.

Пастыри, тем более пастыреначальники, как предстоятели и представители паств своих в Церкви Божией настолько должны превосходить своей жизнью пасомых своих, насколько звание пастыря выше звания пасомого ими стада. Поэтому пусть они внимательно взвешивают и соображают все обязанности пастырского служения, возлагаемые на них в отношении к пасомым, которые по отношению к ним называются стадом. Всякому пастырю духовному как руководителю словесного стада Христова надлежит быть чистым в своих помыслах и служить лучшим примером в своих действиях; быть разборчивым и в молчании, и в словах; на нем лежит долг сочувствовать в сострадании каждому более других и более всех погружаться в уединенное созерцание; быть ласковым в обращении с благонравными и стойким ревнителем правды пред порочными; не забывать внутренних нужд паствы среди забот о делах внешних, ни внешних дел не оставлять в заботливости о внутренних; и тому подобное. Но об этом, что мы наметили только слегка коснувшись, нужно нам размыслить поглубже.

Глава 2

Пастырь духовный как руководитель своей паствы должен быть чист в помыслах своих.

Пастырь, правящий духовным стадом Христовым, обязан быть всегда чист даже и в мыслях своих. Ибо никакая греховная нечистота не должна осквернять того, кто принял на себя обязанность очищать и врачевать души подобных себе существ, точно так же как рука, которой омывают нечистоты плотские, необходимо должна быть сама чиста, дабы от нечистоты ее не осквернить очищаемого еще более чрез соприкосновение. Посему-то Господь говорит чрез пророка: очиститеся, носящи сосуды Господни (ср.: Ис. 52, 11). Сосуды же Господни носят те, которые восприемлют на свою ответственность души человеческие и должны представить их в вечное святилище. Пусть же они, возносящие на себе, под своей ответственностью, в храм вечности сосуды живые, – пусть размыслят, какая чистота требуется от них самих. Для того и Аарону повелено было Богом чрез Моисея возлагать при облачении на перси свои во время священнодействия слово судное и носить суды сынов Израилевых на персех… всегда (Исх. 28, 30) во свидетельство того, что душа священнослужителя никогда не должна быть занята суетными помыслами, но должна быть престолом слова и разума и что, поставленный в пример другим, по самому положению своему всегда и пред всеми он должен заявлять, как разумны и возвышенны внутренние его помышления и чувства. Не без причины присоединено было к тому и начертание имен двенадцати патриархов: носить всегда на персях имена отцов – значит непрестанно размышлять о жизни предков. Ибо священнослужитель тогда только может проходить свое служение непреткновенно, когда непрестанно имеет пред глазами своими примеры предшествовавших отцов, когда неуклонно взирает на их благочествие[28 - Благоче?ствовати (церковнослав.) – благоговеть, иметь благочестивые чувствования. – Ред.], последуя их стопам, и таким образом подавляет в себе греховные помыслы, чтобы не нарушить своих обязанностей и не выступить ни на шаг за пределы, отделяющие его звание от других. Не напрасно это слово и названо судным, потому что пастырь как правящий руководитель в своей пастве должен быть столько же рассудителен, сколько и умен, чтобы всегда мог полагать различие с отчетливостью между добром и злом, внимательно обсуживать, что, чему, когда и в какой мере благоприлично или неблагоприлично, не искать своих си[29 - не искать своего – Ред.] (1 Кор. 10, 24; Флп. 2, 21), а более заботиться и пещись о благе ближних. Поэтому и прибавлены там же следующие слова: И да возложиши на слово судное явление и истину (урим и туммим)[30 - Ури?м и тумми?м (букв.: свет и совершенство) – двенадцать драгоценных камней на нагруднике первосвященника с именами двенадцати колен Израильских; принадлежности первосвященнической одежды, ефу?да (см.: Лев. 8, 8); имели то особенное значение, что первосященник в этой одежде с уримом и туммимом получал от Бога откровение в случаях важного недоумения по какому-либо вопросу (см.: 1 Цар. 23, 9-12; 30, 7–8). – Ред.]: и да будет на персех Аарону, егда внидет во святое пред Господа: и да носит он суды сынов Израилевых на персех… всегда (Исх. 28, 30). Этим постоянным ношением суда сынов человеческих на груди своей выражается то, что пастыри, а тем более пастыреначальники как священнослужители, к коим относятся эти слова, должны разбирать дела им подчиненных не иначе как в виду внутреннего судии своего, так, чтобы к тем приговорам, которые произносят они от лица Божия, ничего не примешивалось человеческого из-за какого-нибудь личного пристрастия. Ревнуя же против чужих пороков, они не должны забывать и своих; так же должны быть строги и к себе, как и к другим: иначе или безотчетная ненависть, или опрометчивый гнев могут подорвать в них то спокойствие и ту прямоту, которые так необходимы для судии. Пусть же они исполняются страха к Тому Верховному Судии, Который превыше всего и все? видит, пусть следуют неуклонно внутреннему судии своему, который у нас есть живой отголосок Того Судии; тогда не без трепета будут управлять подчиненными: ибо этот страх так смирит и очистит их, что они не будут уже ни надмеваться[31 - Дме?ние (церковнослав) – надменность, гордость, напыщенность. – Ред.] духом, ни растлеваться плотью, ни омрачаться пристрастием к стяжанию благ тленных и скоропреходящих. Подобные слабости, конечно, не могут не приражаться и к их душам; но они должны тотчас же препобеждать[32 - Препобежда?ти (церковнослав.) – то же, что побеждать, одерживать победу над кем-либо. – Ред.] эти поползновения непрестанной борьбой, чтобы искушающий порок, усладив их на минуту своими чарами, вслед за тем не восторжествовал над ними и не убил вконец.

Глава 3

Пастырь духовный как руководитель своей паствы должен служить для нее образцом в своих действиях.

Пастырь, правящий духовным стадом Христовым, должен быть для него передовым примером во всех делах своих, так чтобы он самой жизнью своей указывал пасомым путь жизни, а словесное стадо его, последуя гласу и делам своего пастыря, поучалось и усовершалось более из примера, нежели из слов его. Ибо если высота занимаемого им места вызывает на соответственную возвышенность слова, то та же высота требует от него и высоких подвигов. Притом и самая проповедь устная удобнее и вернее проникает в сердца слушателей, когда слова проповедника подтверждаются его примерной жизнью: словом он только убеждает и побуждает к делу, а примером как бы помогает и участвует в деле. На гору высоку взыди, благовествуяй Сиону, – говорит Господь чрез пророка (Пс. 40, 9), внушая сим, что проповедующий о небесном должен возвыситься над уровнем дел земных и как бы стать на самом видном месте, чтобы тем удобнее можно было ему привлечь слушателей своих к себе и возводить их к совершенству, чем громче будет раздаваться сверху голос его святой жизни. Поэтому и в древнем Божественном законе жрецу при жертвоприношении отделялось правое плечо (рамо десное — см.: Исх. 29, 22–27; Лев. 8, 25–30) в знак того, что дела его должны быть не только полезны и спасительны вообще, но и отличаться особенностью, чтобы правотой их не только выдавался он среди порочных, но и добродетельных в пастве своей превосходил сколько важностью своего сана, столько и чистотой нравов. Вместе с правым плечом отделяли для него же еще грудь, и этим как бы повелевалось ему жертвовать Богу от себя тем же самым, что брал он от жертвы. Таким образом, пастырь не только должен носить правые помыслы в сердце своем, но и делами своими, как бы мышцей крепкой, призывать и привлекать всякого, кто взирает на него, к высшему и высшему совершенству, не иметь пристрастия к благам временной жизни и не страшиться бедствий, презирать все прелести мира сего ради внутреннего страха Божия, а все страхи мирские ни во что вменять ради того душевного услаждения, которое ниспосылается свыше. И если затем, по повелению Божию, оба плеча (рамена)жреца, и правое и левое, прикрывались нарамником (Исх. 28, 7, 25, 27, 29; 29, 5), то и сим не то ли внушалось ему, чтобы он, украшаясь добродетелями, в то же время недремленно ограждался ими против искушений и счастья, и несчастья? Ибо и по слову апостола Павла, кто облачен в оружия правды десными и шуими (2 Кор. 6, 7; см.: Еф. 6, 11–17), тот, простираясь в предняя и горняя, никогда не падет пред соблазнами мирской юдоли. Ни счастье не сделает его надменным, ни несчастье не поколеблет; не обольстят его удовольствия и бедствия не доведут до отчаяния; ничто для него не страшно; никакие страдания не уничижат и не сокрушат его, ни самые благоприятные обстоятельства не усыпят его: он жизнью своей открыто заявляет миру, что мышцы (рамена) его непобедимы под щитом той ризы, которой он прикрывается. И эту ризу верхнюю (нарамник), которой поверх своего облачения прикрывался жрец, повелевалось ткать из злата чиста и синеты и багряни?цы и червлени?цы… и виссона (Исх. 28, 8), чем выражалось то, каким разнообразием добродетелей должен сиять и отличаться пастырь духовный. И прежде всего в состав этой ризы входило злато, в знамение того, что пастырь в особенности должен просиявать и озарять других светом разума и мудрости; потом – синета, которая небесным цветом своим внушала пастырю, чтобы целью всех познаний и действий его была не земная слава, а небесная, потому что, гоняясь за людскими почестями, он может уклониться от истины Божественной; далее – багряница, как принадлежность царского облачения, чтобы пастырь, проповедуя другим о почестях вышнего звания, в то же время зорко следил и за своими недостатками, чтобы искоренял и преследовал с царской властью и в себе, и в других всякую низость пороков и душевных, и телесных, взирая непрестанно на высоту духовного возрождения своего и святостью жизни своей здесь – на земле – приуготовляя и себе, и другим жилище там – на небе, в Царствии Божием. О сем-то высоком призвании и Дух Божий говорит чрез апостола Петра: вы… род избран, царское священие, язык свят, людие обновления, яко да добродетели возвестите из тмы вас призвавшаго в чудный Свой свет (1 Пет. 2, 9); о сей-то власти, торжествующей над всеми пороками, проповедует и Иоанн-евангелист: Елицы[33 - Ели?цы (церковнослав.) – которые. – Ред.] же прияша Его, даде им область чадом Божиим быти (Ин. 1, 12); о сей-то силе и твердости и псалмопевец размышляет, когда говорит: Мне же зело честни быта друзи твои, Боже, зело утвердишася владычествия их (Пс. 138, 17): ибо святые Божии духом витают в горнем пренебесном мире даже и тогда, когда они в здешнем, дольном, мире борются с претерпеваемыми ими страданиями. К золоту, синете и багрянице присовокупляется еще следующая принадлежность этой ризы, именно: червленица пряденая (coccus bis tinctus – темно-красная двойная материя, в которой самая пряжа в нитках и в ткани окрашивается); а этим указывалось на то, что пред очами внутреннего судии все добрые дела пастыря должны приукрашаться такой любовью, чтобы все в нем, что ни делается с любовью для людей, одушевлялось любовью и к Богу как Верховному Судии и Источнику всякой любви, и наоборот. И таковая-то любовь, как объемлющая собой и любовь к Богу, и любовь к ближнему, слагается как бы из двойной ткани (ex duplici tinctura). Поэтому, кто дышит любовью к Богу такой, что забывает и не радит о ближних или же до того заботится о ближних, что делается равнодушным в любви к Богу, тот тем самым, что не соблюдает обязанностей своих или в отношении к той, или в отношении к другой любви, дает разуметь о себе, что в украшении верхней его ризы (нарамника) недостает у него пряденой червленицы (in superhumeralis ornamento habere coccum bis tinctum nescit). Но, чтобы любовь была совершенна и в деятельности ума, и в деятельности воли, необходимо, чтобы и плоть была умерщвляема воздержанием. Поэтому к червленице пряденой присоединяется наконец и виссон сканый (byssus torta, вроде узорчатого кружева из самого тонкого льна), который, получая начало свое от земли, отличался особенной белизной и чистотой и много скрашивал собой эту верхнюю ризу священную. Что же этой принадлежностью ее обозначалось, как не то, что облачающийся в нее долженствовал соблюдать неукоризненно и телесную чистоту и непорочность? Ибо умерщвлением плоти чрез воздержание пастырь духовный приобретает самое лучшее украшение для души своей – нравственную чистоту, или целомудрие, потому что целомудрие есть прямое следствие воздержания. Вот почему между разными принадлежностями этой верхней ризы священной, называвшейся нарамником, который надевался поверх всего облачения, красовался в заключение и виссон, знаменующий собой то, что между разными добродетелями пастырскими много споспешествует пастырю и умерщвление плоти.

Глава 4

Пастырь духовный как руководитель своей паствы должен быть разборчив и в молчании, и в словах.

Пастырю, правящему духовным стадом Христовым, надлежит быть разборчивым и в молчании и в словах, чтобы не говорить о том, о чем следует молчать, и не молчать о том, о чем следует говорить. Ибо как необдуманная речь может вводить слушателей в заблуждение, так и неуместное молчание может оставлять их тоже в заблуждении; тогда как и в том, и в другом случае, при благоразумной разборчивости руководящего пастыря, они могли бы избавиться от этого. А между тем часто случается, что неблагоразумные и непредусмотрительные пастыри из опасения потерять благоволение у своих пасомых боятся и не решаются свободно высказывать истину; но это уже не пастыри добрые, которые душу свою полагают за овцы, по словам Самой Истины, а наемники, которые как бы бегают при виде волка грядуща, когда укрываются под предлогом молчания (ср.: Ин. 10, 11–13). О них-то с упреком говорит Господь чрез пророка: пси немии не возмогут, лаяти (Пс. 56, 10); и в другом месте: Не сташа на тверди и собрата стада к дому Израилеву: не восташа глаголющий в день Господень (Иез. 13, 5). Стоять же на тверди— значит свободно и бестрепетно защищать духовное стадо от всяких нападений и притеснений сильных мира сего, и восставать с глаголом в день Господень — вести борьбу из любви к правде со всяким грешником, кто бы он ни был, несмотря ни на какие со стороны его сопротивления и противодействия. А бояться высказывать правду из-за чего бы то ни было и прикрываться молчанием – не то же ли для пастыря, что для военачальника обратиться в бегство с поля битвы без всякой борьбы? Если же пастырь за стадо свое стоит грудью, тогда он ставит врагу преграду и есть оплот стаду дома Израилева. О таковых-то недостойных пастырях говорится и у пророка Иеремии, когда он оплакивает бедственное состояние народа Израильского в плену: Пророцы твои видеша тебе суетная и безумие и не открыта о неправде твоей, еже возвратити пленение твое (ut te ad poenitentiam provocarent – чтобы обратить тебя на путь покаяния) (Плач. 2,14); Священницы не рекоша: где есть Господь?…И пастырие нечествоваша на Мя, и пророцы пророчествоваша в Ваала и идолом последоваша (Иер. 2, 8). Пророками же называют иногда в Священном Писании и учителей, у которых все пророчество ограничивается тем, что они, показывая тленность настоящего, внушают надежду на будущее. Слово Божие упрекает их за потворство суетности народа, которую они ясно видят, но не хотят или боятся указать на нее самим грешникам, усыпляя только их совесть своим ласкательством. Они не решаются быть обличителями своих подчиненных, чтобы тут же не обличить и самих себя, тогда как пастырское обличение служит самым действенным средством для вразумления и исправления даже закоренелых грешников: ибо, слушая благоразумные обличения своего отца духовного, со властью пастырской их обличающего, они с сокрушением сердца и раскаянием сознаются в своих грехах, нередко и таких даже, которые для них самих были тайной. Вот почему апостол Павел требует от пастыря духовного, чтобы он силен был и утешати во здравем учении и противящыяся обличати (Тит. 1, 9). Поэтому и у Малахии-пророка говорит Господь: устне иереовы сохранят разум, и закона взыщут от уст его: яко Ангел Господа Вседержителя есть[34 - уста священника должны хранить ведение, и закона ищут от уст его, потому что он вестник Господа Саваофа – Ред.] (Мал. 2, 7); и чрез Исаию заповедует пастырям: Возопий крепостию и не пощади: яко трубу возвыси глас твой и возвести людем Моим грехи их[35 - Взывай громко, не удерживайся; возвысь голос твой, подобно трубе, и укажи народу Моему на беззакония его – Ред.] (Пс. 58, 1). И действительно, всякий, кто вступает в пастырское служение, принимает на себя обязанность быть духовным глашатаем и выступать пред народом с громогласной трубой, чтобы приготовить его к сретению[36 - Сре?тение (церковнослав.) – встреча. – Ред.] Верховного Судии в день Страшного Суда. Но если пастырь не силен словом и пред паствой своей остается безгласен, то какой из него, немотствующего, может быть глашатай и провозвестник славы Божией? Для сего-то и на первых наших пастырей христианских (апостолов) сошел Дух Святый в виде огненных языков, и как только исполнились опт Духа, тотчас стали проповедовать (Деян. 2,2–4). И в древнем законе Моисеевом предписывалось, чтобы к ризам первосвященника, когда надлежало ему входить во святилище, привешивались звонцы (Исх. 28, 33), тоже для того, чтобы непрестанно разносился от него глас благовестил, да не оскорбит совершенным безмолвием своим присутствующего там Господа, как за тем сказано: да будет Аарону, егда служит, слышан глас его, входящу во святое пред Господа, и исходящу, да не умрет (Исх. 28, 35). Ибо жрец Божий, входящий или исходящий, если не слышно от него гласа, мертв уже становится, потому что он возбуждает против себя гнев Судии Небесного, появляясь без гласа благовестил. Таким образом, самое соединение звонцов с одеждой первосвященника и вообще жрецов (см.: Исх. 28, 1,41,43) служит для нас назидательным уроком, выражающим собой то, что на облачения священнослужителей должны мы смотреть как на вывеску правоты их дел, по свидетельству псалмопевца: Священницы Твои облекутся правдою (Пс. 131, 9), и что как пастыри, так и пастыреначальники должны возвещать своим пасомым и подчиненным путь жизни и словом, и примером.

Но в особенности пастырь, приготовляясь к проповеди, должен внимательно и с предосторожностью обсуживать, что намеревается предложить своим слушателям, чтобы какой-нибудь неправославной мыслью или вычурностью речи не возмутить и не оскорбить их совести; в противном случае, стараясь выставить себя мудрейшим других, он расторгнет только союз единства между собой и слушателями своими и выкажет тем более свое неразумие. Поэтому-то Спаситель, говоря ученикам Своим: Имейте соль в себе, и мир имейте между собою (Мк. 9, 50), разумеет мудрость в слове. Посему: кто хочет говорить мудро, тот должен тщательно остерегаться, чтобы не нарушить словом своим единства любви и мира в слушателях, или, как говорит апостол Павел, не мудрствовсети паче, еже подобает мудрствовати: но мудрствовати в целомудрии (Рим. 12, 3). И на ризе верховного жреца (первосвященника), по слову Божию, возле звонцов прикреплялись гранатовые яблоки (см.: Исх. 28, 33; см. также 25-е письмо святого Григория в книге 1). А этими яблоками что выражается, как не единство веры? Ибо как в гранатовом яблоке одной внешней корой охватывается и как бы ограждается множество внутри зерен, так и в Церкви святой единством веры и наружных обрядов объемлются и сохраняются многие народы, по внутреннему составу и устройству своему различные между собой. Итак, чтобы предостеречь пастырей от необдуманных речей, Иисус Христос Сам от Себя взывает к ученикам: Имейте соль в себе, и мир имейте между собою, и чрез символику одежды жреческой как бы так говорит: «Прикрепите к звонцам яблоки гранатовые, чтобы во всем, что ни услышит от вас народ, сохранялся и поддерживался в нем союз веры».

Нужно также старательно заботиться пастырям и о том, чтобы не только ничего не говорить дурного, но и о хорошем говорить не без меры и не без разборчивости: ибо часто проповедь теряет свою силу и действенность, когда в сердцах слушателей остаются одни бессодержательные слова болтливого проповедника, и самая эта неразборчивая болтливость роняет его в глазах слушателей и мешает ему быть для них полезным. Хорошо поэтому сказано у Моисея: мужу, ему же аще будет излияние (семени) от тела его, излияние его нечисто есть (Лев. 15,2). Ибо в уме слушателей семя имеющей возродиться мысли зависит от свойства слова проповедника, потому что какое слово восприемлется слухом, такая и мысль рождается в уме. Поэтому и мудрецы мира сего (эпикурейцы[37 - Эпикуре?йцы – последователи древнегреческого философа-материалиста и атеиста Эпикура (341–270 годы до н. э.), просветителя древности, материалистически объяснявшего мир на основе атомистического учения; этическое учение Эпикура основано на разумном стремлении человека к счастью. – Ред.] и стоики[38 - Сто?ики – последователи стоицизма (по названию портика Stoa в Афинах, где учил философ Зенон) – направления в философии античного общества, колебавшегося между материализмом и идеализмом; согласно стоицизму, задача мудреца – освободиться от страстей и влечений и жить, повинуясь разуму; римский стоицизм, в котором преобладали идеалистические и религиозные воззрения и призывы к покорности судьбе, оказал большое влияние на раннее христианство. – Ред.]) назвали самого апостола Павла проповедником суесловивым (seminiverbius) (см.: Дели. 17, 18). Таким образом, и пастырь, предлагающий слушателям своим излияние семени своего неестественным образом, является нечистым, и послушающии его, как прикасающиеся нечистоте, сквернятся, потому что, вдаваясь в излишнюю и несообразную говорливость, он и самого себя, и других оскверняет; и тогда как он, посеевая семя свое естественным образом и с тактом, мог бы породить в сердцах слушателей своих чистые и правые мысли, он же своей неосторожностью и противоестественной бестактностью всуе[39 - Всу?е (церковнослав.) – тщетно, напрасно. – Ред.] расточает только дары своего призвания, но не плодотворит, извергая семя свое для одного осквернения. Не лишним при этом находим привести здесь следующее увещание апостола Павла, которое он преподал ученик)

своему Тимофею о настойчивости проповеди слова Божия: засвидетелствую (заклинаю тебя)… аз пред Богом, – говорит, – и Господем нашим Иисус Христом, хотящим судити живым и мертвым в явлении Его и Царствии Его: проповедуй слово, настой благовремение и безвременне (2 Тим. 4,1–2). Говоря таким образом, апостол не без причины поставил слово благовремение прежде слова безвременне, потому что проповедник уронил бы собственное достоинство в глазах слушателей, если бы стал проповедовать неблаговременно, не зная наперед, что такое благовременная проповедь, и не обращая внимания на ее приложение.

Глава 5

Пастырь духовный как руководитель своей паствы должен сочувствовать в сострадании каждому более других и более всех погружаться в уединенное созерцание.

Пастырь, правящий духовным стадом Христовым, должен принимать живое участие в сострадании к каждому ближе других и более всех уединяться в созерцательное размышление. Таким образом он будет, с одной стороны, поднимать и облегчать своей любовью немощи чад своих, а с другой – и сам подниматься чрез созерцание невидимого на высоту небесную. Стремясь в горняя, он не оставит и ближних своих, нуждающихся в его помощи среди удручающих их немощей, а принимая участие в сострадании к их нуждам, он не перестанет стремиться и в горняя. Так апостол Павел и возносится духом в рай, созерцая тайны третьего неба (см.: 2 Кор. 12, 2–4), и среди этих таинственных созерцаний принимает самое живое участие в немощах плотских людей, заботясь даже о том, как им лучше устроиться со своими похотями. …Блудодеяния ради, – говорит он к коринфянам, – кийждо свою жену да имать, и каяждо (жена) своего мужа да имать. Жене муж должную любовь да воздает: такождеи жена мужу; и затем: Не лишайте себе друг друга, точию по согласию до времене, да пребываете в посте и молитве, и паки вкупе собирайтеся, да не искушает вас сатана невоздержанием вашим (1 Кор. 7,2–3,5). Вот каким образом могут быть совмещаемы и самая высокая созерцательность духовная, и самое попечительное сострадание к плотским немощам! Выспренним[40 - Выспрь – вверх; отсюда происходит выспренний – высокий. – Ред.]умом своим апостол возносится до тайн невидимого мира ангельского, а жалостным сочувствием сердечным к слабостям человеческим нисходит до тайн супружеского ложа. Он проходит созерцанием небеса и не оставляет без заботы и попечения плотского ложа земнородных, потому что по взаимному союзу любви и к горнему, и к дольнему он уносится силой мысли в самом себе и в область предметов духовных и вместе с тем изнемогает сострадательным сердолюбием и к ближним. Кто изнемогает, – говорит он о себе к тем же коринфянам, – и не изнемогаю (с кем бы и я не изнемогал)? Кто соблазняется, иазнеразжизаюся?(2 Кор. 11, 29).

Или еще: Бых иудеом (для иудеев) яко иудей (1 Кор. 9, 20). Конечно, является он таковым, не веру изменяя, но расширяя и свидетельствуя любовь свою, чтобы, вообразив себя одним из неверующих, по собственному, так сказать, опыту уразуметь, до какой степени они достойны сожаления, и потом делать для них все, чего бы желал себе, если бы был на их месте. Вот и еще: Аще убо изумихомся, Богови: аще ли целомудрствуем, вам[41 - Если мы выходим из себя, то для Бога; если же скромны, то для вас – Ред.] (2 Кор. 5, 13), то есть он умел вместе и духом возвышаться к Богу, и чувством кротости и снисхождения привлекать к себе в слушателях ближних своих. На это же указывала и ветхозаветная лествица, виденная Иаковом, которая одним концом утверждалась на земле, а другим досягала до престола Божия на небе и по которой восходили и нисходили Ангелы Божии (см.: Быт. 28, 12); точно так же и проповедники истинные не только возносятся горе, мысленно созерцая Божественную Главу Церкви, то есть Самого Господа, но и преклоняются долу, сердобольно сострадая немощным ее членам. На то же указывал и Моисей, часто входивший во святилище и исходивший из него. Он входил туда заниматься богомыслием, а выходил оттуда для устроения дел в народе Божием, подкрепляя и утверждая словом и примером изнемогающих в нем. Там размышляет о таинственных путях домостроительства Божия, а здесь разделяет с другими бремя немощей плотских. И если он во всех сомнительных случаях прибегал во святилище и пред ковчегом завета обращался ко Господу за советом, то этим он, конечно, подавал пример пастырям, чтобы и они, когда во внешних делах будут недоумевать о чем-либо, обращались умом своим к Церкви как к святилищу своему и, руководствуясь Священным Писанием, как пред ковчегом завета, молитвенно испрашивали совета и уразумения от Господа. Так и Сам Господь наш Иисус Христос – воплотившаяся Истина и явившаяся нам чрез восприятие на Себя нашего человечества – и молится (на горе) Отцу Небесному, и творит чудеса (в городах), подавая Собой пример добрым пастырям, что, как бы ни любили они заниматься созерцанием, не должны, однако же, уклоняться от сострадания и благотворительности слабым и немощным, потому что любовь тем более возвышается к горнему, чем более расширяется она в сострадании и милосердии к дольнему, и мы тем способнее становимся возноситься к Богу, чем благодетельнее[42 - Благоде?тельство (церковнослав.) – делание другим добра, благотворение. – Ред.] делаемся для ближних.

Таковыми должны являть себя пастыри и пастыреначальники пред своими пасомыми и подчиненными, чтобы они не боялись и не стеснялись поверять им тайные недуги свои, чтобы во всех искушениях, каким бы ни подвергались они, прибегали к ним, как младенцы на материнское лоно, ввиду того что в случае осквернения совести своей греховными нечистотами они могут омыть себя пред ними слезами покаяния и получить от них прощение и утешение. Так и в преддверии храма Соломонова для омовения рук всякого, входившего в него, находилось море, (медяно) лияно, или слияно, утверждавшееся на дванадесяти волах, коих видимы были только передние части, задняя же их бяху внутрь (ср.: 3 Цар. 7, 23,25; 2 Пар. 4, 2,4). Не есть ли это море с поддерживающими его двенадцатью тельцами, служившее для входящих в храм как бы очищением совести чрез омовение рук, не есть ли это символ или выражение вообще чина пастырей, коим дана власть Самим Господом вязать и решать грехи своих пасомых (см.: Мф. 18,18; Ин. 20, 23)? На этот символизм ясно указывает и апостол Павел, рассуждая об апостольском служении, когда приводит слова из закона Моисеева: да не заградиши (обротиши) устну вола молотяща; и тут же делает пояснение: Еда о волех радит Бог? Или нас ради всяко глаголет? (1 Кор. 9, 9,13–14). Да, служащие алтарю от алтаря и питаются и проповедающие благовестие от благовестия и живут (см.: Втор. 25, 4; 1 Тим. 5, 18). Да и пастырей, как ветхозаветных оных тельцов, поддерживающих медное море, мы видим, так сказать, только спереди, то есть их наружное благочестие, а то, чем явятся они впоследствии на Суде Божием, для нас остается тайной. И они, когда разрешают по состраданию и снисхождению к ближним грехи их, как бы держат умывальницу в преддверии храма для очищения совести кающихся, чтобы каждый, желающий войти в двери Царствия Небесного, мог исповедать пастырям, на то поставляемым, свои прегрешения и омыть свои нечистоты душевные. Нередко, конечно, случается, что пастырь, снисходительно выслушивая чужие прегрешения, и сам изнемогает под тяжестью их; и с ним бывает то же, что с водой в умывальнице, которая по необходимости делается мутной, когда многие в ней омываются: приемля на себя нечистоты других, он как бы омрачает ими светлость своей чистоты. Но это не должно устрашать пастыря, а пусть уповает он на помощь Божию, с которой тем надежнее избавится и от своих грехов, чем сострадательнее подъемлет на себя бремя чужих.

Глава 6

Пастырь духовный как руководитель своей паствы должен быть ласковым в обращении с благонравными и стойким ревнителем правды пред порочными.

Пастырь, правящий духовным стадом Христовым, должен ласково и дружелюбно обращаться с благонравными и являться строгим ревнителем правды пред порочными. С благонравными он должен смотреть на себя как на равного им, нисколько не превозносясь пред ними ни своим положением, ни своими достоинствами, а пред порочными – сознавать свою высокую власть и не страшиться пользоваться ее правами. Ибо известно, что природа, как замечено нами в книгах Нравоучений (Moralia)[43 - Lib. 21, cap. 10.], производит всех людей равными, а только разность их личных заслуг и достоинств делает между ними различие; и это самое различие между собой людей, зависящее от их относительных достоинств и недостатков, Божественным Промыслом направляется к их общему взаимному добру, именно: так как не все могут равно держаться с одинаковой твердостью, то одни обязываются подчиняться управлению других. Посему все правители прежде всего должны обращать внимание не на власть над подчиненными по своему положению, а на равенство с ними по природе своего происхождения, и утешаться не тем, что они начальствуют над подобными себе, но тем, что, начальствуя над ними, они имеют возможность быть для них полезными. Поэтому в священных памятниках говорится о праотцах наших, что они не помышляли о правительственной власти над подобными себе, а довольствовались быть пастырями стад бессловесных. И Господь – Творец и Владыка вселенной, благословляя первых людей, когда говорил им: раститеся и множитеся, и наполните землю, и господствуйте ею, и обладайте ею, то к этому присовокупил и следующие слова: и страх и трепет ваш будет на всех зверех земных (и на всех скоте?х земных), на всех птицах небесных и на всех движущихся по земли и на всех рыбах морских: в руце вашы вдах (я) (Быт. 1, 28; 9, 1–2). Таким образом, Богом дозволено им наводить страх и трепет на животных бессловесных, но не на людей, подобных себе. Человек превознесен природой только над бессловесными животными, а между собой люди по природе одинаковы и равны; следовательно, стремиться к тому, чтобы пред нами трепетал равный нам человек, – значит властвовать против природы. За всем тем, однако же, необходимо пастырям – как правителям – держать в страхе подчиненных им пасомых, как скоро заметят, что кто-либо из членов пасомого ими стада духовного нимало не страшится Бога, необходимо, чтобы, по крайней мере, страхом человеческим удерживать от греха тех, для кого не страшны суды Божии. Внушая страх к себе не ради своего тщеславия и властолюбия, но ради правды Божией и пользы ближних, они не могут быть подвергаемы за то упрекам в гордости. И в этом случае, когда пастыри страхом обуздывают безрассудную и нечестивую жизнь людей-грешников, они уже как бы не над людьми господствуют, а над бессловесными животными и страхом должны действовать на то, что низводит их до степени животных.

К сожалению, нередко пастыри, а тем более пастыреначальники по самому положению своему в отношении к пасомым и подчиненным от этих самых опытов высокой власти впадают в искушение превозношения и гордости. Когда все? пред ними преклоняется и готово к их услугам, когда и малейшие желания их, не говоря уже о приказаниях, безотлагательно приводятся в исполнение, когда все подчиненные, не смея противоречить им ни в чем, превозносят их похвалами не только за хорошие дела, заслуживающие одобрения, но и за сомнительные и даже явно нехорошие, которые вместо одобрения надлежало бы подвергнуть порицанию и осуждению, тогда они, обольщенные таковыми низкими ласкательствами угодников своих, воображают себе, что в самом деле высоко поднялись на пути к совершенству. Совершенно занятые лестью совне, они уже не слышат истины внутри от заглушаемой совести своей и, впадая в самозабвение, слушают только других, считая себя именно такими, какими расписывают их человекоугодники, а не такими, каковы они на самом деле. С тем вместе они недалеки бывают и от того, что презирают низших себя, им подвластных, не признают их равными себе и по природе; случайно возвысясь над ними одним званием власти, они думают уже, что превосходят их и нравственными заслугами. Им кажется, что они настолько мудрее их, насколько сильнее их. Воображая себя на какой-то недоступной высоте, они не удостаивают и взглядом равноправности тех, с коими сама природа связала их равноправностью, и, таким образом, уподобляются тому, кто, презрев в гордости своей общество самих Ангелов, замечтался до того, по свидетельству Писания, что возымел дерзость выразиться о себе так: на небо взыду, выше звезд небесных поставлю престолмой… буду подобен Вышнему (Ис. 14,13–14), тогда как в том же Писании сказано о нем: все высокое зрит; сам же царь всем сущым в водах[44 - В подлинном же тексте святого Григория последняя половина этого стиха читается так: «ipse est super universos filios superbiae» (сам же – царь над всеми сынами гордыни).] (Иов. 41, 25). Так, по дивному и праведному суду Божию, тот, кто мечтал вознестись превыше всего, очутился за свою гордость в безднах отвержения и низвержения; так и всякий человек, который считает для себя за низость уподобляться другим людям, себе же подобным, и с презрением относится к ним, не удостоивая их равноправности с собой, становится подобным богоотступному ангелу. И Саул, поначалу смиренный, когда достиг верховной власти, то возмечтал о себе слишком много и впал в гордость, чрез что и лишился благоволения Божия, ибо за смирение он был превознесен, а за гордость подвергся осуждению, по засвидетельствованию Самого Господа, как сказано в Писании: еда не мал был еси ты пред ним, и не властелина ли тя постави хоругви колена Израилева? и помаза тя Господь на царство Израилево… <…> …Яко уничижил еси глагол Господень, и уничижит тя Господь не быти тебе царем во Израили[45 - не малым ли ты был в глазах твоих, когда сделался главою колен Израилевых, и Господь помазал тебя царем над Израилем?<…>…Ибо ты отверг слово Господа, и Господь отверг тебя, чтобы ты не был царем над Израилем – Ред.] (1 Цар. 15, 17, 26). Сначала он сам сознавал себя малым; но когда утвердился на престоле, то не стал уже замечать своей малости. Сравнивая себя с поданными, преклонявшимися пред его могуществом, он вообразил себя великаном. А между тем – дивное дело! – пока сам себя считал малым, в очах Божиих был он велик; когда представился себе великим, то явился пред Богом мал. Отсюда открывается, что нередко дух начальника от притока раболепных подчиненных разливается бурным потоком гордости, тем более стремительным, что ему благоприятствует самая высота власти, откуда он истекает. И потому, чтобы пастырь, которому вручается власть управления, мог хорошо править своей паствой, нужно, чтобы он умел кстати пользоваться ею над другими и кстати обуздывать ее в самом себе, чтобы знал, где быть строгим, а где быть снисходительным, никогда не забывая того, что и он такой же человек, как и его пасомые. Ибо если мы, по слабости своей природы, находим довольно предлогов к превозношению и тогда, когда никакой не бываем облечены властью, то не больше ли предстоит нам опасности возгордиться в то время, когда к тому присоединяется еще власть? Но тот будет право править своей властью, кто сумеет извлекать из нее одно благо и побеждать ее соблазны, в ком ощутится дар и призвание при этой власти и не чуждаться уравнения с подчиненными своими, и являться грозным мстителем пред грешниками за их неправды.

Но мы еще лучше и с большей отчетливостью поймем эту истину, когда обратим внимание на примеры первых пастырей и великих учителей христианской Церкви, первоверховных апостолов Петра и Павла. Так, апостол Петр, прежде всех призванный с братом своим Андреем и назначенный в пастыри ей Самим Господом, когда увидел, что Корнилий, муж праведен и бояйся Бога, сретив его в доме своем, пад на ногу его поклонися ему, то сейчас заметил, что такая униженность неуместна, и, признав себя равным ему, поднял его и сказал: Востани, не подобает так делать, и аз сам человек есмь (Дели. 10, 22, 25–26). Но тот же самый апостол, когда открыто было ему всеиспытующим Духом преступление Анании и Сапфиры во лжи святотатственной, торжественно показал, каким могуществом власти превознесен был он пред другими людьми: ибо силой слова своего пресек жизнь преступников, являясь верховным в Церкви карателем грешников, каковой власти и преимущества, при всем страхе и благоговении к нему, не выражал он пред людьми добродетельными (см.: Дели. 5, 1-10). Там святость жизни внушила ему сознание общего равенства людей по природе и расположила к общительности; здесь ревность праведного мщения за греховность неправд вызвала в нем права власти. Так и апостол Павел не выражал своего преимущества и достоинств пред отличающимися верой и добродетельной жизнью, когда говорил: не яко обладаем верою вашею, но (яко) споспешницы есмы вашей радости, и к этим словам тут же присовокупил еще и следующие: верою бо стоите (2 Кор. 1, 24). Он как бы так изъяснялся: «Потому именно и не решаемся мы господствовать над вашей верой, что вы сами стоите верой; ибо мы признаем себя равными вам в том, чем вы стоите». Подобным образом забывал он пред достойными братиями о своих преимуществах и тогда, когда писал к фессалоникийцам: мы могли бы явиться к вам с важностью, как апостолы Христовы, но быхом ти?си[46 - В подлиннике: «sicut parvuli» (как младенцы).] посреде вас, якоже доилица греет своя чада[47 - но были тихи среди вас, подобно как кормилица нежно обходится с детьми своими – Ред.] (1 Сол. 2, 7), и в другом месте к коринфянам: Не себе бо проповедаем, но Христа Иисуса Господа: себе же самех рабов вам Иисуса (Господа) ради (2 Кор. 4, 5). Но когда узнал, что в Церкви Коринфской произошли некоторые беспорядки, требовавшие исправления, то каким грозным учителем вдруг является он! Что хощете? – пишет к ним. – С палицею ли прииду к вам, или слюбовию? (1 Кор. 4, 21).

Итак, на всяком месте управление тогда бывает хорошим, когда правитель или начальник господствует и преобладает больше над пороками, чем над подчиненными, подобными себе братьями по природе. Мало того, даже и тогда, когда начальники употребляют исправительные меры против порочных, они должны еще так рассуждать: «По долгу звания, хотя я со всей силой власти разражаюсь над виновными и обязан быть взыскательным в отношении к ним, но если бы у меня было побольше смиренномудрия, то, может быть, я увидел бы, что и сам-то я столько же грешен, как и эти люди, мной обличаемые и исправляемые, коим я, как человек, подобострастен». Иногда хорошо даже втайне предпочитать себе тех, против кого мы открыто и громко вопием. Ибо между тем как мы без пощады обличаем и поражаем их проступки, о наших никто нам и словом не напомнит. Стало быть, мы тем повиннее становимся пред Богом, чем безнаказаннее грешим в глазах людей; тогда как подчиненные наши, благодаря нашей строгости, тем более могут надеяться на милость Верховного Судии, чем более грехи их не остаются здесь без наказания. Поэтому начальнику надлежит быть и в душе смиренным, и на деле строгим. Но при этом надобно тщательно остерегаться, чтобы смирение не выходило из пределов благоразумия и не обратилось во вред власти, – чтобы тот, кто превознесен властью Богом, уничижаясь больше, чем следует, не сделался бессильным обуздывать подчиненных строгими мерами. Пусть же пастыри как правители своих паств, а тем более пастыреначальники и во внешних действиях своих будут внимательны к тому, что и как предпринимают на пользу подчиненных, и внутренне блюдут себя от того, чтобы не потерять у них уважения к себе. Тогда и пасомые как подчиненные будут в то же время видеть, что пастыри их столько же смиренны сердцем, столько заботливы и о приличном обнаружении своей власти, и в первом будут подражать им, а в последнем будут с благоговением бояться их. Пусть непрестанно подавляют они внутри себя свое могущество по мере того, как оно возрастает у них совне, чтобы не восторжествовало над их смиренномудрием и не увлекло их в обольщение: желание власти над другими не должно лишать нас власти над собой. Так, чтобы пастырь не увлекался и не пленялся властолюбием, премудрый говорит: Старейшину ли тя поставиша, не возносися, но буди в них яко един от них (Сир. 32, 1); и апостол Петр учит: пасите… стадо Божие… ни яко обладающе причту, но образи бывайте стаду[48 - пасите Божие стадо, какое у вас, надзирая за ним не принужденно, но охотно и богоугодно, не для гнусной корысти, но из усердия— Ред.] (1 Пет. 5, 2–3). Да и Сам Иисус Христос не то же ли внушал, когда говорил о самоуничижении, как о самом высоком достоинстве христианских добродетелей? Весте, – говорит Он ученикам Своим, – яко князи язык господствуют ими, и велицыи обладают ими: не тако же будет в вас: но иже аще хощет в вас вящший[49 - Вя?щший (церковнослав.) – больший, лучший. – Ред.] быти, да будет вам слуга: и иже аще хощет в вас быти первый, буди вам раб: якоже Сын Человеческий не прииде, да послужат Ему, но послужити (Мф. 20, 25–28). Не с той ли целью изобразил Он и бедственную участь, ожидающую того раба, который возгордился вверенной ему властью и во зло употребил ее? Вот что о нем говорится: Аще ли же ренет злый раб той в сердцы своем: коснит господин мой приити, и начнет бити клевреты своя, ясти же и пити с пияницами: приидет же господин раба того в день, в оньже не чает, и в час, в оньже не весть, и растешет его полма, и часть его с неверными[50 - В подлиннике сказано: «cum hypocritis» (с лицемерами).] положит: ту будет плач и скрежет зубом (Мф. 24, 48–51). Из этих последних слов Господа видно и то, что властолюбие сопровождается еще тяжким злом лицемерия и потворства властолюбца в отношении к беспорядкам и бесчинию подвластных, потому что властолюбивый правитель большей частью имеет в виду удовлетворение своих порочных страстей, а не исправление других от пороков. А сколь противно это Богу в правителях, коим вручается власть над подчиненными для их блага, а не на пагубу, поучает нас библейский пример: Илия, который за потворство беззакониям детей своих так обличен был Господом: почто… прославил ты сыны твоя паче Мене? – и вскоре затем сам он, и дети его наказаны были смертной казнью (1 Цар. 2, 29; см.: 4,17–18). За такое же нерадение и пренебрежение власти упрекает Господь пастырей и чрез пророка, взывая к ним: Оле, пастырие Израилевы! Еда пасут пастырие самих себе? не овец ли пасут пастырие? Се, млеко? идите и во?лною одеваетеся… а овец моих не пасете… сокрушеннаго не обязасте[51 - горе пастырям Израилевым, которые пасли себя самих! не стадо ли должны пасти пастыри? Вы ели тук и волною одевались… а стада не пасли. Слабых не укрепляли, и больной овцы не врачевали, и пораненной не перевязывали – Ред.] и заблуждающаго не обратисте… (Иез. 34, 2–4). Обратить же заблуждающаго — значит взыскать падшего грешника пастырской заботливостью и наставить на путь правый, а обязать сокрушеннаго — значит остановить греховный недуг его пастырской дисциплиной, когда пастырь врачует духовные раны духовными средствами и, подобно врачу телесному, употребляет то более легкие, то более крепкие перевязи, смотря по обстоятельствам болезни страждущего, а иногда решается на самые строгие меры, рассекая раны и даже отсекая целые части больные, чтобы они не сделались смертоносными для всего состава.

Но часто и у врачей телесных от неосторожного перевязывания, а еще более – сечения болезнь не только не ослабляется, но еще пуще усиливается: когда или слишком тугая перевязка чрез меру сдавливает больное место, или смелое сечение оканчивается неблагополучным исходом. Посему и тот, кто врачует язвы греховные строгими мерами, должен соблюдать при этом величайшую осторожность, так чтобы в самой строгости видна была и любовь. Пусть же пастырь духовный будет для своих пасомых и отцом по строгости (disciplina), и матерью по любви (pietate); а вместе с тем пусть тщательно бережется он, чтобы строгость не обращалась в жестокость, любовь же – в слабость. Ибо, как мы заметили и в книгах Нравоучительных (Moralia)[52 - Lib. 20, cap. 8 et Epist. 25. Lib. 1.], строгость и снисходительность (disciplina vel misericordia) много теряют одна без другой. В пастырях по отношению к пасомым они должны быть нераздельны, так чтобы у них и строгость растворялась человеколюбивой снисходительностью, и снисходительность не пренебрегала законной строгостью. Так, по словам Спасителя (см.: Лк. 10, 30–35), добрый самарянин, проезжая из Иерусалима в Иерихон, нашел на пути избитого разбойниками человека, оставленного ими едва жива, и, сжалившись над ним, перевязал ему раны, возливая масло и вино, и привез его с собой в гостиницу, чтобы позаботиться о нем: он возливал вино, чтобы раздражить боль, а масло — чтобы согреть и утишить боль, потому что при врачевании ран раздражительная сила вина предохраняет от гниения, а облегчительное свойство масла способствует исцелению. Таким образом, надобно соединять строгость и кротость и уравновешивать их между собой как бы в одном составе, тогда подчиненные не будут оскорбляться и ожесточаться от слишком строгих мер и не будут вдаваться в беспечность от неумеренной снисходительности. Такое соединение необходимых свойств пастыря весьма хорошо, по свидетельству апостола Павла, изображалось в ковчеге завета, который, кроме скрижалей, заключал в себе жезл и манну (Евр. 9, 4); так как и пастырь должен, кроме знания Священного Писания, носить при себе жезл прещения[53 - Преще?ние (церковнослав.) – угроза. – Ред.], имея в готовности у себя и манну утешения. От того-то и псалмопевец говорит: жезл Твой и палица Твоя, там я утешиста (Пс. 22, 4); ибо жезлом поражаем, а палицей подпираемся. Если есть жезл, который разит и устрашает, то пусть будет и палица, которая подкрепляет и поддерживает. Итак, пастыри, любите своих пасомых, но не потворствуйте им; будьте к ним строги, но не раздражайте, чтобы строгость ваша не приводила их в отчаяние; являйте себя ревнителями правды, но не до ожесточения; будьте ласковы и снисходительны, но не сверх надлежащего до поблажки греховным наклонностям: тогда милость и истина сретятся, правда и мир облобызаются (Пс. 84, 11) на престоле правительственной власти и правосудия; тогда пастыри и пастыреначальники ни грозным судом не поколеблют в подчиненных благорасположения к себе, ни судом милостивым не умалят в них страха к своей власти.

Глава 7

Пастырь духовный как руководитель своей паствы не должен забывать внутренних нужд ее среди забот о делах внешних, ни внешних дел не должен оставлять в заботливости о внутренних.

Пастырь, правящий духовным стадом Христовым, в заботах о внешних делах паствы не должен забывать и внутренних нужд ее, ни среди заботливости о внутренних нуждах не должен пренебрегать и внешними делами: несоблюдение этих условий неизбежно поведет и в том, и и в другом случае к пагубным крайностям.