Тринити

Так согревается наш народ, топчась на месте, да размахивая руками.

До чего ж интересная эта картина, день необычайно серьезный – митинг!
Пригласили б, кого из артистов, или мастера слова, допустим поэта,
Что б растопил окаменевшие души, тогда бы и стихли похабные крики,
Так о чем это я? Уже день, а у меня в руках старая, утренняя газета…

И шаг за шагом – на дуэль, иду по выпавшему снегу

И шаг за шагом – на дуэль, иду по выпавшему снегу,
Морозы можно будет пережить, свинцовые осадки, все же, тяжелей,
Мне стиснуть зубы и терпеть, нырять в нее с разбегу,
В прекрасную и радостную жизнь, что лето помнит золотом полей.

А между тем, все ближе Рождество, в сочельник раздаются песни,
Мне в этот день бродячих жаль собак, кто бросит кость, а кто и взгляд смиренный,
Смеркаться рано стало, все одно, зажгут фонарщики столбы, огни печальной вести,
На улицах спустили флаг, как будто выстрел прозвучал… смертельный.

Меня наверное убьют, пусть прожил я не мало,
Я не дрожу от этих мыслей, кутаюсь в шинель,
Над проезжающими праздными смеюсь, и взглядом провожая их устало,
Мечтаю о несбыточной весне, кому нужна она теперь?!

Там, в пьяном зале, где толпа, меня задел наверно случай,
Раскрашенные дамы замолчат, их замолчат мужья,
– Дуэль! – вдруг произнес, а думаю – «Судьба», Пой песню соловей, и душу мучай,
От песен у людей сердца стучат, так пой же, истинный судья…

Потеряно прошлое, обыщу весь чердак

Потеряно прошлое, обыщу весь чердак,
Перевёрнут подвал, папиросы и фото,
Здесь на стуле рассматривать, словно было вчера,
А на снимках курили и пили твердую водку.

Адресов больше нет, путь трамвайный разобран,
Как доехать теперь? Есть ли повод еще?
В голове голоса, кто убит, а кто сослан,
В курс истории это войдет, не войдет мягкость щек..

Идейные братья, их жены, подруги,
Переживут, всего лишь, на несколько лет,
Новый год с Рождеством, но другие салюты,
Разрывались над городом, сколотив еще крест.

Белой стаей на выцветшем, и постаревшем,
Где-то признаки сепии, лица не видать,
Юнкера молодые, восемнадцатый вешний,
И как спелые вишни, их уже не сорвать.

Едкий дым от пожаров, коптил вдалеке,
Ну а мне папирос дым достался, и только,
Этих воспоминаний нет ни на чердаке,
Нет в подвале, они в сердце, укрытые болью.

Вот бы, после осени снова лето, или хотя бы весна

Вот бы, после осени снова лето, или хотя бы весна,
Чтоб растворилась грусть, что ворвалась листопадом,
И голые ветки деревьев покрыла молодая листва,
Встречать дожди теплые, и поздние, молодые закаты.

Я буду читать на могильных камнях эпитафии скорби,
Средь серых, вымокших под дождем, каменных плит,
До предела натянуты нервы и прерванный крик,
О тех кто ушел, чуть раньше чем мы, ветер скорбит.

Здесь листья шуршат под ногами, и словно призраками,
Кажутся люди, пришедшие как свидетели своих похорон,
Кивают, здороваются, приветствуют, сверля глазами,
И слышны их плачь и вздохи, и шепот со всех сторон.

Когда никого не было в доме

Когда никого не было в доме,
Ему нравилось громко петь,
Он не любил шум моря,
Ему было двадцать шесть.

В доме с видом на волны,
Прошла его жизни треть,
В грозу ему нравились молнии,
За их свет, не способный согреть.

Он тенью бродил по саду,
Что от времени начал стареть,
И лозы дикого винограда,
От жары начинали тускнеть.

В его дом заходили многие,
Смотрели на вид из окна,
А в саду том, стояло надгробие,
Что было здесь словно всегда.

Две строчки от времени стертые,
Что было их сложно прочесть,
«Он не любил шум моря,
Ему было двадцать шесть…»