Rehab

– И что же нужно сделать? – полюбопытствовал я. – Чем я смогу помочь этому человеку?

– Тебе нужно будет лечь в эту больницу. Это я устрою, проблем быть не должно, а затем ты встретишь там нашего человека, засланного туда заранее, и вместе – ты, твой напарник и наш товарищ – должны будете сбежать, – все сказанное дядей было похоже на бред. Я даже на минуту задумался, а не проверка ли это? Может, он специально завел этот разговор, чтобы посмотреть, смогу ли я решиться на столь отчаянный поступок. Тем не менее мне было совершенно ничего не понятно, кроме того, что нужно выкрасть больного из отделения больницы.

– А что это за человек? Почему он там находится? – спросил я, допивая остатки чая. Затем дядя жестом попросил подать ему мою чашку и налил в нее коньяк.

– Пей, – сказал он, и я сделал глоток. Алкоголь пламенем объял мое горло и огнем пронесся по желудку, после чего я почувствовал приятную легкость. – Тот человек был доставлен в ту самую больницу по случайности: типичная для бюрократического режима оплошность. На самом высоком уровне каким-то образом его имя попало не в тот список, за ним приехали, отправили на лечение. Так как по всем документам ему положено лечение, заверенное всеми инстанциями, то даже я при своем положении не могу прыгнуть выше головы и, обойдя все подписи и печати, вызволить человека. Его зовут Дмитрий Аристархович Рощин, он, кстати сказать, тоже поэт, как и ты, – сказал дядя и вздохнул.

– А почему он сам оттуда не сбежит? – пытался понять я. – Или пускай доказывает, что здоров. Неужели врачи не видят, что человеку не нужно лечение и что он попал туда по ошибке?

– Ты, конечно, плохо понимаешь всю ту силу, которая забросила его туда. Ни один врач из этой лечебницы не пойдет против заверенных документов свыше. А есть у человека заболевание или нет – там мало кого волнует. Вот они и лечат его, давно лечат. Именно поэтому он и не может оттуда сбежать – не в состоянии.

– Это похлеще страшных сказок на ночь будет. Человек словно в тюрьму попал за несовершенное преступление.

– Где-то ты прав, но это, в отличие от сказок, совсем реальная история, и нужно помочь этому человеку. Он, скажем так, недееспособен.

– Не ходит? – удивился я.

– Нет, почему же? Ходит, только молчит и потерял всякую веру на освобождение оттуда. Больница эта закрытого типа, свидания с больными запрещены. Я посылал запрос о его состоянии – это все, что я могу сделать, так вот, они и ответили, что состояние больного плохое. Он молчит, почти ничего не есть и, видимо, плохо понимает, что он там делает.

– А кто он Вам, этот Дмитрий Рощин? Он Ваш родственник?

– Нет, один товарищ, хороший знакомый.

– А тот, другой товарищ, который туда был доставлен, чтобы совершить побег, тоже не может выбраться?

– Нет, с ним все гораздо проще: он знает, зачем он там и почему, он хорошо обучен и твердо держится. Товарища этого зовут Василий Климов, он из наших. Молодой парень, имеет все необходимые инструкции.

– Кем обучен? – спросил я.

– В военном ведомстве обучен, этого будет достаточно?

– Пожалуй. Но а моя роль какая во всем этом? Просто помочь?

– Да, нужно просто помочь товарищу Климову доставить сюда Рощина. Соответственно, самим вернуться тоже целыми и невредимыми.

– А если я откажусь? – спросил я.

– Видишь ли, в чем дело? Ты можешь отказаться, но подумай сам: если ты откажешься мне помочь, я, конечно, не выгоню тебя из дома – так родственники не поступают, но какие же мы с тобой после этого родственники, если ты мне не хочешь помочь? Зная ваше бедственное состояние, я сделал все по совести, предложил свою помощь, свой дом, еду и взамен прошу об одной услуге, которая никоим образом не навредит тебе.

Конечно, вся эта история очень пугала своими тайнами и своей недосказанностью. Мне хотелось оставить все и уехать обратно, но куда? Куда я поеду, когда кругом голод? Моей матери не нужен лишний рот, когда себя прокормить становится с каждым днем все сложнее. Я понял, что выбора у меня нет и что я могу принести какую-то пользу своему дяде и всей семье, тем самым не стыдиться сидеть с дядей за одним столом и чувствовать себя нахлебником. Эта авантюра мне даже начинала нравиться, ровно настолько же, насколько и пугала меня.

– Я согласен, – сказал я.

– Буду очень тебе благодарен, мальчик мой. Завтра я покажу тебе фотографии Климова, чтобы ты знал, кого тебе искать, а заодно и Рощина.

Глава III

Легенда

И без того маленькая, душная комната подвального помещения становилась еще меньше, по мере того как Павел Викторович Русланов, изучая дело, курил папиросы, выпуская клубы дыма. Порой он постукивал костяшками пальцев по поверхности стола или крутил спичечный коробок то в правой, то в левой руке. Сколько времени ушло на чтение медицинской карты Рощина, я не знал – может быть, час, а может, и все три. Его глаза бегали по строчкам, и порой губы шевелились, словно он читал вслух, только разве что беззвучно. Русланов перекладывал листы из одной стопки в другую, лишь только взглянув на новые сведения, которые были на них запечатлены. Это была обычная медицинская карта больного, и мне было не известно, что именно Русланов хотел в ней найти. Порой он обращался к своим молодчикам – то к одному, то к другому – с просьбой разобрать слово или предложение в записи, сделанной опытной рукой врача.

– Бардак, – вдруг сказал Русланов, откинувшись на спинку стула и бросив бычок папиросы под ноги. Затем он встал, прошелся взад-вперед, тяжело дыша и о чем-то думая. После он остановился за моей спиной и наклонился ко мне.

– Значит, говоришь, никакого товарища Рощина ты не знаешь?

– Нет.

– О плане побега тоже?

– Не осведомлен.

– Так-так, – заинтересовался Русланов и, обойдя меня с правой стороны, вернулся на свое место и сел. Он сверлил меня взглядом, но не задавал ни единого вопроса, словно пытался проникнуть в мои мысли и прочесть все, что я знаю. – «Не осведомлен», говоришь?

– Нет.

– Как давно ты находишься в этой больнице?

– С весны.

– Что «с весны»? Год, месяц, число, – и на каждое сказанное слово он стучал по столу ребром ладони.

– Апрель-май этого года, точно сказать не могу.

– Какого «этого» года? – более спокойно спросил Русланов, и я почувствовал, что за этим вопросом что-то есть, вроде второго дна.

– Одна тысяча девятьсот… – но тут я замолчал, пытаясь понять, какой сейчас год, и было ли все происходящее в этом году или, может быть, это было в прошлом, а может быть, и в позапрошлом году. Я думал, что держу ситуацию под контролем, что трезво рассуждаю, но, как оказалось, моя память дала сбой. Я начал думать о том, чего я еще не помню и, как оказалось, дыра в моей памяти была огромной.

– С кем из больных вступал в контакт, вел беседы? – Русланов взял листок и уткнулся в него, что означало, что он сверяет мои ответы с данными, имеющимися у него.

– Захаров из сто пятнадцатой, Демьянов из двадцать четвертой, – после моих ответов он едва кивал головой, почти незаметно.

– Климов из девятнадцатой.

Русланов поднял голову и посмотрел на меня своими красными глазами. Затем схватил карандаш и приготовился записывать.

– Последний? Фамилия, имя, отчество, номер палаты.

– Василий Климов, отчества не знаю, палата номер девятнадцать, – я не мог понять, что так заинтересовало Русланова, и полагал, что данные о Климове у него точно должны быть, и никакой тайны о нем быть не может. Я даже был почти уверен, что следующим на допросе в этой комнате будет непременно он, если не был здесь до меня.

– Зови старика, нужна карта Климова, – сказал Русланов одному из своей свиты – тому, которого, как мне казалось, я знал и был уверен в том, что перед тем, как пойти выполнять поручение дяди, он с тревогой и разочарованием посмотрел на меня.

Я постучался в дверь кабинета Василь Николаевича, но никто не ответил.

– Не знаете, дядя у себя? – спросил я у проходящей мимо Руси.

– Василь Николаевич был на пилораме, сейчас придет, – сказала женщина, только недавно вернувшаяся из города.

– Как в городе?