Rehab

– По-прежнему все, ничего нового, мы ведь только вчера уехали. Вот проведи я здесь месяц или два, думаю, заметила бы перемены, а так чего и говорить. – В парадную дверь вошел Василь Николаевич.

– Руся, принеси нам с Климом чай, пожалуйста, – сказал он, а сам отворил дверь кабинета и пропустил меня внутрь.

По левую сторону от входа находился книжный шкаф во всю стену, а на противоположной стене было окно, перед ним стоял стол, отделанный зеленым сукном. Перед столом находились два кресла для собеседников. Справа, в углу, располагался камин, здесь же стоял большой сейф. Именно к нему и направился дядя; покрутив колесо то вправо, то влево он открыл тяжелую скрипучую дверцу и достал оттуда папку.

– Ты садись, сейчас Руся чай принесет, – сказал дядя, и в дверь постучали.

– Войдите! – крикнул Василь Николаевич, и в комнату вошла Руся с подносом. Она поставила серебряный чайник и две чашки на стол, а к ним подала сахар.

– Спасибо, когда Герман прибудет, попроси его зайти к нам, – попросил Василь Николаевич, и женщина кивнула. – Ах да, и еще, Вы были сегодня на почте?

– Да, я забрала письма и свежую газету, Вам принести?

– Нет, спасибо. Вы свободны, – и Руся вышла за дверь.

– Итак, – дядя открыл папку и начал перекладывать какие-то бумаги с печатями, приговаривая: «Рапорт», «Заявление», «Рапорт», «Не то». Некоторые листы, после подробного их изучения, он с легкой душой рвал и бросал в мусорную корзину, стоявшую тут же. – А вот и досье. Тебе его читать ни к чему, ты лучше вот взгляни на это, – и дядя передал мне фотографию молодого человека. У него было красивое лицо, светлые волосы, зачёсанные на пробор, он был в форме – именно по форме я предположил, что это Василий Климов.

– А вот и второй, наш товарищ Рощин, которого Вы должны разыскать и с которым должны сбежать оттуда, – сказал дядя. – Я полагаю, что Климов уже разыскал Рощина, и дело останется за малым.

– То есть совершить побег из больницы – это меньшее, что нужно сделать? Как бы не наоборот! – сказал я и почувствовал на себе взгляд дяди. Он смотрел грозно, и я понял, что сказанное мной было лишним.

На улице раздался гул мотора – дядя встал и посмотрел в окно.

– А вот и Герман вернулся, – сказал он и снова сел на место. – Ты чай-то пей, – сказал он.

– Спасибо, – ответил я и сделал большой глоток. На меня вновь накатила волна страха, но отступать было некуда, и я тешил себя мыслью о том, что, видно, у меня это было написано судьбой, и поделать ничего нельзя.

– Фотографии я тебе с собой дать не смогу, так что лучше запоминай, пока есть возможность, – я еще раз взглянул на фотографии. Изучая фотографию Рощина, я обратил внимание на выражение лица, словно тот был действительно очень болен. У него были впалые щеки, сильные круги под глазами, потерянный взгляд, короткая стрижка. В дверь постучали, и следом вошел Герман. Он отдал воинское приветствие и подошел к столу.

– Изучаешь? – спросил он и, сняв с себя офицерский планшет, достал из него сложенную в несколько раз карту, которую тут же и развернул. Я успел убрать чайные принадлежности, и Герман разложил карту местности на столе.

– Введи в курс дела, – сказал Василь Николаевич, а сам взял свою чашку и сделал глоток.

На поделенной на квадраты карте пересеченной местности были сделаны некоторые обозначения и проложен маршрут.

– Это больница, – сказал Герман, указывая на кружок с буквой «Б» внутри него. – Это, – он ткнул в другой значок, треугольник с двумя красными полосками, – непосредственно то место, где мы находимся сейчас.

– Товарищ Щенкевич, отставить! – вдруг громко сказал Василь Николаевич.

– Я, – тот выпрямился и замер.

– Это что у Вас за обозначения такие? Вы не знаете, как наносятся обозначение на топографические карты? Черт знает, что такое – кружочки, треугольники! Тьфу!

– Виноват, – отчеканил Щенкевич.

– «Виноват», – передразнил его дядя. – Исправляй, что стоишь? – уже не так строго сказал Гриневский.

– Есть, – и Герман открыл офицерский планшет РККА и достал из-под хлястика, закрепленного двумя клепками по бокам, небольшой ластик. Затем он пододвинул карту к себе и начал что-то там стирать.

– Ты же отличный солдат, выдающийся в нашей части, отличная физическая подготовка, а так же нормативы по тактике, стрельбе. Что же ты меня перед племянником так? – и махнул рукой на Германа.

– Я думал, что это не так… – попытался оправдаться Герман.

– «Я думал», – вновь передразнил его Гриневский. – В любом деле нужно следовать уставу, инструкции, правилам – кому, как не тебе, об этом знать? – дядя вздохнул. – И не важно, что ты думал «это так» или «не так»; ты, в первую очередь, солдат. Ладно, оставляй как есть, и так времени нет.

Моя задача состояла в том, чтобы, выбравшись из стен больницы, мы добрались до обозначенного «крестиком» места, а оттуда уже нас троих должны были забрать.

– У Вас будет не так много времени; на все я даю вам ровно год. Если Вы не окажетесь в назначенном месте второго мая, Ваша миссия, увы, будет провалена. Если получится раньше – молодцы, там Вы сможете прожить столько времени, сколько будет нужно до прибытия за Вами специальной группы, – расхаживая по кабинету, говорил Василь Николаевич.

– Кто входит в эту группу?

– Хороший вопрос. Они будут под руководством товарища Ванштейна, назовут пароль: «Гнездо».

– А кто этот товарищ Ванштейн? – спросил я, но понял, что больше информации мне дать не могут ни дядя, ни Герман.

– Хорошо, что будет с нами, если ко второму мая мы не прибудем в указанное место?

Дядя, до этого ходивший по комнате, остановился и посмотрел сначала на меня, затем на Германа. Он все так же молча прошел за свой стол и, вздохнув, закурил.

– Пойми, что ты не должен об этом думать. Ты должен быть решительно настроен на успех и никак иначе. Договорились?

– Договорились, – мы пожали руки, и именно тогда я понял, что если я попаду в эту самую больницу, никто, кроме меня самого, не сможет меня оттуда вытащить, или же придется ждать, пока один из людей Гриневского снова не появится за стенами больницы, чтобы вытащить всех нас, безнадежно застрявших в лечебнице. Во всей этой предстоящей истории я был лишь еще одной шестеренкой, еще одним инструментом, но так ли я был важен Василь Николаевичу, что он стал бы бросать на мое освобождения силы, если сейчас сам отправляет меня в больницу? Если даже не брать в расчет то, что мы с ним родственники, я был просто наемником для выполнения его просьбы в оплату за то, что он поможет нашей семье прокормиться и не умереть.

За ужином, когда все вещи были собраны и машина стояла у самого входа, мы разговаривали о самых обыкновенных вещах: о погоде, пилораме, предстоящем лете, словно всего сказанного в кабинете и не было вовсе. Руся принесла нам чай, поставила на стол печенье и вышла из столовой. Когда же она появилась вновь, она подошла к Гриневскому, склонилась к нему и что-то сказала, тот кивнул в ответ, и Руся снова ушла, а дядя встал из-за стола:

– Все готово, вещи уже в машине, можно ехать. Надеюсь все, о чем мы с тобой говорили…

– Все здесь, – сказал я и прислонил палец к виску, тем самым показывая, что я все держу в голове.

– Ты еще раз проверь, пока будете ехать, – дал поручение Герману Василь Николаевич.

– Есть, – по-армейски сказал Герман и тоже встал из-за стола. Он надел фуражку, перекинул через плечо офицерскую сумку и направился к выходу.

Мы стояли возле машины; Руся была на крыльце, она куталась в наспех наброшенную на плечи шаль и смотрела на нас с какой-то тревогой. Василь Николаевич махнул ей рукой, чтобы она шла в дом, и Руся скрылась за дверью, но затем появилась в окне на втором этаже. Возле ворот солдаты жгли небольшой костер; я подошел к ним – они говорили о чем-то своем, и, решив им не мешать, я просто стоял возле. Герман подошел к одному солдату, тот приложил руку к голове, но Герман тут же скомандовал: «Вольно!» – и завел с ним какую-то беседу. Из их разговора мне доносились лишь обрывки: речь шла об автомобиле Василь Николаевича, о маршруте, каких-то листах, путевках и прочем. Я посмотрел на Германа, и в сумерках он показался совсем бледным, а в глазах играли огоньки пламени костра. Он мне нравился, но в глубине души я чувствовал, что не стоит всецело доверять ему и лучше всего вообще держаться подальше.

– Клим, – меня окликнул дядя, и пришлось прервать свои мысли.

– Ну что, давай прощаться? – он протянул руку, я пожал. Он смотрел на меня сверху вниз и словно все пытался найти, что сказать, но, так и не подобрав слова, закончил: – До встречи.

– Вы уверены, что она состоится? – хотел пошутить я, но тут же добавил: – Я помню, не нужно сомневаться. Я решительно настроен.

– Ну, давай в машину, – и я поплелся к машине. В багажнике уже были мои вещи, но я еще не знал, что больше их не увижу, надеялся, что еще буду писать стихи в своих тетрадях, перебирать семейные фотографии, которых всего было три: отца, матери и своя.

– Товарищ Щенкевич, фляжка! – крикнул Герману дядя. Тот подбежал к нему, они пожали руки, попрощались, и Герман сел в автомобиль.

– Чуть было фляжку не забыл, – Герман крутил ее в руках. – Пить хочешь? – я кивнул, сделал пару глотков и вернул. – Трогай, – сказал Герман, и водитель захлопнул свою дверь, нажал на педаль и вырулил из ворот налево. Ворота за нами закрылись, а нас ждала дорога, и я думал, что это будет самая скучная поездка в автомобиле, но ошибся: скучать мне не давал Герман. Он задавал мне различные вопросы, проверял мою готовность.

– Как Вы оказались в больнице?