Бричмулла

Азиза и ее родственники

Дверь приоткрылась. На пороге появилась невысокая черноволосая женщина с темносиними глазами на морщинистом бледном лице. Она смотрела на меня сочувственно.

– Здравствуй, студент! Скажи на милость! Зачем ты суешь свой нос в чужие дела?

– Нужны вы мне сто лет! Зачем вы меня похитили? Я хотел просто предупредить о радиации в штольне. А вы криминал устроили. Сейчас весь поселок на ушах стоит. И развяжите мне, наконец, руки!

– Азим, развяжи парня. «Принеси кошму и напои гостя чаем», – недовольно произнесла женщина и усмехнулась. – Не похитили, а привезли в гости. Ты же хочешь с родней Замиры познакомиться. Я тетушка Азиза, родная сестра Анзора.

– Очень приятно. Только зачем знакомство начинать с битья головы? Вы же могли проломить мне голову.

– Непредвиденные обстоятельства! Пойдем посидим. Полюбуемся на ночные горы. Поговорим.

Ночь сомкнулась над хребтами гор, образуя огромное безбрежное море с яркой россыпью звезд. Темно-синее небо словно качалось. Оно плыло, подгоняемое ветром, на восток. Какая-то божья благодать торжествовала во всем. Воздух был наполнен свежестью не засохших трав. Вокруг нас летали светлячки и миролюбиво сияли. Дом возвышался на приличной высоте среди нескончаемых пастбищ, повсюду виднелись черные пятна пасущихся овец. Здание походило скорее не на кошару, а на загородную дачу, что уютно примостилась на высоте между склонами двух хребтов. Мы сели на скамейку под деревьями за небольшой стол. Азим принес чай. Я стал жадно его глотать.

– Зачем ты пошел в штольню? – укоризненно глядя на меня, спросила тетушка Азиза. Жизнь изрядно потрепала ее. Она походила на чинару, отполированную ветрами. Черно-синие глаза были мудры и смотрели прямо, словно изучали чужую вышивку.

– Меня послали с Абдолом отбирать пробы. Абдол убежал, испугавшись шайтанов. А я описывал рудную жилу. Затем получил бревном по голове.

– Странные вы, сибиряки. Бескорыстные и бесшабашные, словно дети. И ваша душа для всех раскрыта. И, что похвально, вы не умеете врать. Раскрыты настежь. На твоем лице все без слов прочитать можно. Ты извини. Тебя не за того приняли. Но я рада, что тебя привезли к нам. Даст аллах, мы с тобой породнимся.

Голос Азизы тягуче звучал, словно кто-то перебирал натянутые струны незнакомого инструмента. Она походила на немолодую цыганку, переполненную воспоминаниями о неутоленной любви.

– Мне от этого не легче. – перебил я ее тихим голосом. И поймал себя на мысли, что она мне чем-то близка и понятна. А ее темно-синий взгляд напоминал сверкающие глаза Замиры.

За Чимганом образовалась туча – черная, кучевая, суровая, похожая на большую волну. Она спускалась в долину Чаткала. С ее поверхности ветер срывал снежных флаги, которые мчались вниз и гасили южные звезды. Река Кок-су гремела недалеко от нас. Глубоко в отрогах близлежащих хребтов лаяла собака, охраняя стадо овец. Легкий ветер тревожил сердце странным ощущением потерянности и неопределенности. Сверкали светлячки. Их было так много, что казалось, они собрались на диспут светящихся душ. Моя душа так же рвалась на этот духовный слет, но она не прошла отбор. Слишком была растревожена и духовно слаба. Хотя в усталой голове уже затихали панические мысли.

– Азиза, давай забудем это недоразумение. Ладно?

Вдруг черную тишину ночи разорвал раскатистый выстрел. Он прогремел близко и отчетливо и покатился гулким эхом вниз по долине. Завизжала, заскулила отчаянно раненая собака. Рассыпались по склонам встревоженные овцы. Из дома выскочил Азим с ружьем и понесся к отаре. Я бросился за ним, оторвав от забора какую-то рогатину. Ничего не понимая, я бежал, задыхаясь, за ним. Я хотел отомстить за бедное несчастное животное, что скулило и билось на траве. Невыносимо терпеть, когда животные страдают и мучаются от алчности людей. Бегал я сравнительно быстро и прибежал первым к раненой собаке. Ее глаза кричали от боли. В нескольких метрах от себя я увидел трех человек в черном и не задумываясь бросился на них. Одного я зацепил рогатиной. Он упал. А другие, бросив мертвого барана, стремительно побежали вниз.

Подбежавший Азим скрутил упавшего похитителя. Я вернулся к собаке. Обнял ее, положил голову на колено, стал осматривать рану. При этом гладил и гладил ее голову. Собака благодарно лизнула меня в руку. Я пригляделся и узнал Шарика, что охранял дом во дворе Замиры.

– Шарик! Шарик! Бедный Шарик! Как же так? Мы же с тобой собирались ехать в Сибирь.

Подошла Азиза. Осмотрела овец. Погладила Шарика.

– О, я вижу, вы знакомы! – удивилась она.

– Азим, кто это был?

– Шайтаны – узбеки. Старатели, что золото ищут. С перевала пришли. Что с этим делать будем?

Азим ткнул пальцем в сторону связанного похитителя овец.

– Завтра Анзор приедет. Будем разбираться. Мы медленно пошли к дому. Я нес на руках раненую собаку. Азим вел связанного старателя. Азиза шла последней, при этом постоянно оглядывалась, словно ожидала погони. Но все было тихо. Снова открылись звезды, и ночь окутала нас своим сказочным небосводом.

Мы сидели у дома, пили чай и восхищались ночным миром.

Раненый Шарик, перевязанный бинтами, лежал рядом с закрытыми глазами и жалобно поскуливал. Задумчивая Азиза тяжело вздохнула, словно выдохнула из себя какую-то тайну. И, глядя куда-то в даль, заплакала.

– Жизнь утекает ручейком в никуда, а мы остаемся. Тлеем, как угли костра. Но, что странно, ни о чем не жалеем. Когда-то я была юной девчонкой с темно-синими глазами. Редкость. Женихов было много. А мне все дома не сиделось. Окончила школу с отличием. И назло родителям, которые хотели меня привязать к будущему мужу, завербовалась на Дальний Восток и уехала сломя голову. Работа была тяжелая, по 10 часов на конвейере рыбзавода – разделывали рыбу. А после работы собирались у моря и пели песни. Когда человек поет – он жив. А по выходным ходили в походы. Красота там неимоверная. Душа сияла. Девчонки в бригаде были заводные – по вечерам зазывали на танцы. А на танцах одни девушки да несколько парней. Но все равно весело. Душевно. Прикалывались к парням. А они боялись, что вдруг девчонки накинутся на них и изнасилуют. Однажды нагрянул на побережье Кунашира страшный шторм. Проснулись ночью, а в бараке вода. Бросились спасаться. Но кто-то крикнул: «Детей спасайте!» Были у нас в помещении семейные комнаты, где жили с девушки с детьми. Я побежала по колено в воде в семейный отсек. А там дети уже тонут и мамы беспомощно пытаются их на шкафы посадить. Дети кричат, плачут, ревут. Вода прибывает, а мамы также мечутся в истерике, плачут, а помочь некому. Увидела свою землячку таджичку Динору, стоящую в ступоре на кровати с маленькой девочкой на руках. Выхватила у нее девочку, а Динору за руку потащила за собой. На мне повисли еще несколько детей. И стали пробираться к выходу. Динора какое-то время держалась за мою руку, но потом рука медленно стала разжиматься, и она осталась в коридоре, крича мне вслед:

– Спаси Замиру! Спаси Замиру! Спаси-и!

На мне висело четверо детей и грудная Замира. С трудом, уже по пояс в воде, я, схватив в охапку всех детей, от стойки к стойке, цепляясь за карнизы, кровати и двери, ручки, уже на четвереньках добралась до выхода. Меня подхватили полуодетые девочки и вынесли детей на дощатый берег. Ветер бушевал, волны поднимались у причала и с грохотом обрушивались на береговые строения. Было очень страшно. Нас перевели в помещение администрации, накрыли одеялами, согрели, вскипятили чай. Родители всех детей нашлись. Все, кроме Диноры. Мы обнаружили ее только на шестые сутки, когда вода ушла из барака. Она лежала в коридоре с вытянутыми руками, словно пыталась дотянуться до дочки. Девочка осталась со мной. Я пыталась найти ее родственников. Но на все запросы никто не отвечал. Я удочерила Замиру. Теперь она дочь нашей семьи.

Азиза замолчала. Ее черно-синие глаза были напряжены, их разбудило воспоминание. Ночь закрыла вуалью ее смуглое, обветренное лицо, ровные щеки с бледными складками у глаз, сжатые губы, волевой подбородок, сохранивший свою свежесть, и уверенный прямой нос арийской женщины, готовой идти впереди.

Несмотря на свой зрелый возраст, она выглядела безупречно.

– Азиза! Я преклоняюсь перед тобой. Это подвиг. Ты героическая женщина.

– В каждом человеке должна гореть душа героя. Жизнь всегда должна быть наполнена приключениями. Надо любить странствовать, дышать простором, бороться, искать, спасать – не отступать никогда. Жить взахлеб. Когда человек путешествует, он горит, он пламя, он для всех, как путеводная звезда. А те, которые живут по принципу: женщина, еда, диван, – негодяи, проживающие пустую жизнь. Слюнтяи, маменькины сыночки, не понимающие в жизни ничего, потому что каждый должен оставить после себя что-то значимое на Земле. Нельзя, чтобы жизнь проходила тускло, ежедневно, скучно.

– Странно мне слышать такое от женщины!

– В основе основ на Земле всегда была женщина. Она родила, воспитала, направляла на подвиг мужчину. Женщина является матерью бога. Без женщины мужчина – скелет в мышцах с головой собаки, где бесятся в мозгах войнушки и похоть.

– Еще слово, и я сейчас тебя укушу.

– Лаять и кусаться – большого ума не надо. Надо, чтобы желание было от сердца, а не от желудка. Надо, чтобы твоя душа руководила тобой. Возвышала. Радовала. Любила.

Азиза замолчала и с нежностью посмотрела на меня.

– Бог не дал мне детей. Застудилась я в тот шторм, барахтаясь в ледяной воде. Болела долго. Вернулась в Бричмуллу. Маму похоронили. Сватались ко мне многие мужчины. Но узнав, что я не могу родить, отступали. Так ко мне и привязался ярлык: порченая. Но мужчины были. Но все не то и не те. Мелковаты. О бывших мужьях, как и о мертвых, нельзя говорить плохо. Были – и сплыли! Спасибо семье Анзора и Замире! Они всегда были со мной. Ты мне сразу понравился, когда на весь поселок кричал, что любишь Замиру. Что у пьяного на языке, у трезвого в сердце. Душевный ты какой-то! Вон бросился с палкой собаку спасать. А ведь могли тебя убить. Здесь у них это запросто.

– Не могу переносить, когда беззащитных животных обижают и когда женщины плачут. У меня все в груди обрывается.

– У нас здесь это редкость. Барану голову отрезать каждый мальчишка может. А плачущие женщины – это норма, что на свадьбе, что на похоронах.

Азиза замолчала. Мне вдруг стало до невозможности печально и очень жалко ее. Она же, закрыв глаза, тихо бормотала что-то, может быть, шептала утреннюю молитву.

Я обнял ее, прижал к себе. Так мы и сидели, как ветви одного дерева, качаясь от нахлынувших чувств и ветра над головой.

Восток разгорался. Уже появилась голубая полоска рассвета, заалели кромки гор и проснулись первые птицы. Трава от предрассветной свежести заблестела росой. Запахло приятной горечью тлеющих костров. Застрекотали и зажужжали насекомые. Утро побеждало ночь.

Утром приехали на лошадях Анзор и его сын Сархат. Мы поздоровались. Анзор похлопал меня по плечу, приветливо пожал руку.

– Тебе немного вправили по ошибке голову? Прости! С Иванычем я все вопросы решил. Ты у нас в гостях. Позднее поговорим о делах. Отдыхай.

Анзор долго и строго говорил о чем-то со старателем. Тот, потупив голову, виновато оправдывался и, как я понял, слезно просил не отдавать его в милицию. В конечном итоге Анзор его отпустил на все четыре стороны с клятвенным обещанием не воровать овец в чужих отарах.

Анзор о чем-то долго разговаривал с Азизой. Время от времени они поглядывали на меня и улыбались. Сархат с Азимом ушли к отаре и кормили овец какими-то добавками. Я сидел под облепиховым деревом и развлекал раненого Шарика. Он благодарственно махал хвостом. Часа через два ко мне подошел Анзор, и мы присели на веранде, где тень деревьев закрывала нас от солнца. Анзор был благодушно настроен и, прищурившись, сообщил, что Замира уже собирается ехать в Сибирь.

– Ты еще не охладел к нашей дочери? Она уже массу книг прочитала о Сибири. И два раза ходила в кинотеатр на фильм «Сибириада».

– Я своих слов на ветер не бросаю! Но мне не хочется сидеть здесь сложа руки. Есть у вас для меня какая-нибудь работа?