Четыре времени ветра

Язык в стране стал церковно-славянским, и в церькъвах Глагоруссии начали словославить Истинное Слово костлявые девкы и русые лепокудрые мужики.

Слова-памятники этих эпох (например, «Слово о Законе и Благодати» или «Слово о Полку Игореве») давно стали предметами глаголианского религиозного культа.

Священные книги, принесённые греками, были быстро утеряны, и содержание их позабылось. Но осталась с той поры в глаголианстве неизбывная ноостальгия, тоска по разумному, тоска по ноосу – разуму, явленному в Откровении.

Много разных народов приходили в страну и буйно смешивались с коренным населением. И жители научились приспосабливаться. Если нужно, они могут, навесив на себя защитные суффиксы и префиксы или, изогнувшись всеми своими флексиями, принять любую форму, могут склоняться, спрягаться, могут выработать любое надоумение – умение делать как надо. Но податливая женственность склоняющихся, спрягающихся глагов обманчива. Корни их уходят очень глубоко подпочву, в деревянный век, ибо время в Глаголандии движется медленнее, чем в других странах, и прошлое здесь с настоящим связано сильнее.

Любопытно, что первые попытки описания страны (такие как Грамматические Уложения Лаврентия Зизания) относятся к Межэрью Смутного Времени, когда ещё воскресали невинно убиенные царевичи, правили самозванцы и от дьявола никому житья не было. Но при этом церковно-славянское уже сменялось светско-славянским.

Отцом-основателем современной Глаголандии считается А. С. Пушкин. «Пушкин наше всё, а мы…» – любят повторять за начальством благохитрые глаги, при этом подмигивая друг дружке и самим себе.

5. СЛОВГОРОД

Словгород, древняя столица (и единственный город) Глаголандии, если смотреть сверху, представляет собой уникальный каменный текст, ощетинившийся иглами шпилей, со словами зданий, длинными фразами улиц и чёрными точками площадей в конце, вывесками на домах, обозначающими названия глав, вкрапленьями античных цитат….

Урбосемиотика (наука, изучающая и расшифровывающая этот текст) одна из главных областей исследования в Глаголандском Университете.

В центре столицы покрытый зелёной патиной памятник из слухов в форме гигантского кукиша. У подножия кукиша каменная чаша с журчащим фонтаном.

Вокруг памятника по утрам стоят прилавки. Тут торгуют крикливые силлабы в цветастых кофтах – предлагают по дешёвке благодать, разливают по бидонам светящуюся, пенящуюся алиллуйю, словесный мёд и виршевичную похлёбку, железными совками насыпают из джутовых мешков крупу из мелкого петита.

Мелкие тороговки, местные шахер-махеризады, зазывают недоверчивых покупательниц, рассказывают сказки, расцвеченные лжинками, о своих заморских товарах.

Румяные лингвины в белых хрустящих передниках продают знаменитые глаголандские вербублы из поджаристого словесного теста с зияющей пустотой посредине. (В народе вербублы эти считают метафорой всей Глаголандии. Считается, что через их поедание происходит приобщение к исконным глаголандским ценностям, к пониманию священной пустоты, заключённой в глагах. Каждая праздничная трапеза завершается обрядом поедания вербублов.)

Между прилавков торчат кокетливые красные будочки ЖМ-уалетов (совместных женско-мужских туалетов) с блестящими металлическими ручками. К будкам тянутся похожие на нетерпеливо перебирающих лапами сороконожек, длинные очереди.

Дородные глаголандские матроны с маленькими головами и всевозможные булы (фабулы, вокабулы, буллы, инкунабулы), плотно покрытые украшениями, бродят между прилавками и ЖМ-уалетами. Вращают зрачками, изливают душу куда попало, рассматривают товары, фильтруют базар. Жесты их всё время толкаются, налезают друг на друга.

Позвякивают медные дребеденьги в пришитых к необъятным поясам кошельках. Бесформенные груди плывут над прилавками, трясутся, волнуются многослойные юбки. Шевелятся красные рты, лиловые зубы сверкают в огромных ожерельниках, ошейниках из жемчужных ожерелий и синяков. Когда они наклоняются над прилавками и близоруко ощупывают глазами разложенные товары, ожерельники натягиваются туго на гофрированных жирных шеях.

Торговки и покупательницы никогда не могут найти общего языка. Иногда даже без всякой задней мысли пальцы в рот друг дружке кладут, общий язык там найти надеются. Но языки у них хоть и все без костей, но слишком уж разные. А головы на плечах варят плохо, и ума приложить они ни к чему не могут. Только пальцы себе обслюнявят, а всё мимо ушей пройдёт прямиком насмарку.

Из-умлённый, вышедший из ума, городской юродивый В?с?ё? в котором каждая буква корчится под вопросом (когда-то он был профессором в Университете и прославился шизобретением новой грамматики без знаков препинания для свободного, ничем не ограниченного общения), бегает в прорезиненном макинтоше с закрытыми глазами по базару. Под глазами у него покачиваются изжелта-синие мешки, набухшие от видений.

Размахивая костлявыми руками, из-умлённый подглазномешочник отгоняет исчудия своего воспалённого мозга, безуспешно призывает, пока не поздно, покаяться и перестать торговать. Вся Глаголандия должна стать храмом Слова, и торговцев надо немедленно из храма изгнать.

Когда В?с?ё? останавливается и, задыхаясь, стоит с опущенной на грудь курчавой головой и пристёгнутыми, прижатыми к стегну, ладонями в позе, напоминающей известный памятник великому поэту, вены голубыми змейками сползаются к его вискам и становится слышно, как стеклянная Птица-Кашель, живущая у него в грудной клетке, бьётся тяжёлыми крыльями, пытается вырваться наружу.

Фасад Собора Св. Грамматики обращён к рыночной площади. На паперти у провала открытой двери Собора всегда сидит, нагнув голову и выставив обрубок, обмотанный маслянистыми тряпками, ух!мылистый калека Полусло с обрезанным последним слогом. Позвякивая медными дребеденьгами в консервной банке, он требует милостыню у входящих. Одинокий клок, словно иссиня-чёрный изогнутый рог, угрожающе торчит у него из макушки. В лице что-то явно противоречащее заповеди «Возлюби ближнего своего».

Осанистые голуби, важно выпучив пухлые, прилизанные животы, прохаживаются у него за спиной и внимательно наблюдают, кто и сколько даёт.

Ух!мылистый Полусло и его из-умлённый дружок-подглазномешочник В?с?ё? живут здесь же на базаре. Утром какая-нибудь из силлаб всегда находит под своим прилавком обоих друзей, которые спят, обнявшись, под прорезиненным, мокрым от росы макинтошем и, высунув друг к другу белые языки, мирно похрапывают.

6. ГЛАГОЛИАНСТВО. СОБОР СВ. ГРАММАТИКИ

Слова в Глаголандии верят, что они созданы по образу и подобию Слова, и поэтому им самим дано решать, как Ему служить. Большинство из них живёт внутри сложившейся веками глаголианской церковной традиции. Пансловизм – учение о том, что истинным бытием обладают только слова и остальной мир есть лишь искажённое отражение мира слов, – является основной частью глаголианства.

Неоклассический Собор Св. Грамматики с золотым куполом в виде набухшей женской груди с торчащим чёрным крестом на соске и прижавшимися к ней золотыми затылкам четырёх куполят – самый главный собор Глаголианской Автокефальной Церкви. Всего в стране тридцать три собора или, как их называют глаголандцы, тридцать три видимые тени Логоса. Число «тридцать три» (Двойная Троица) считается священным, ибо из тридцати трёх букв состоят все видимые тени обитателей страны.

Сияющая крестососковая купологрудь Собора видна далеко за границами Словгорода. По утрам, когда по всей Глаголандии поют колокола и солнце выстилает слепящим блеском равнину вокруг города, идущие с Болот пухлые облака, похожие на огромных румяных младенцев, останавливаются над Собором, надолго припадают к его купологруди и – уже отяжелевшие, набухшие живительной влагой – медленно плывут дальше, оставляя за собою радугу – горящий изогнутый мост надо всею страной от Болот и до Гор. Семь его цветов расслаиваются. Изогнутые полосы неба проступают между семью цветными мостами. Мосты растворяются в сверкающей небизне, и на вершинах Гор, на самой границе между светом и темнотою появляются огромные смутные фигуры ушедших.

В морозные зимние дни, когда воздух особенно чист, над Собором проступает перевёрнутая купологрудь, касающаяся своим чёрным соском соска на куполе, как напоминание, что земная Глаголандия – только отражение небесной. При этом соединённые купологруди превращаются в песочные часы над Словгородом, и жёлтые небезги медленно пересыпаются в соборную купологрудь, отмеряя время.

Современное здание Собора было построено в начале XIX века, но скрипта относится ещё к церковно-славянскому периоду.

В скрипте находится Универсальный Орфоэпический Тезаурус. Там содержатся имена и толкования всех когда-либо живших в стране слов и маленькие стеклянные усыпальницы со светящимися нетленными мощами святых невинно убиенных детей кириллицы – Ижицы, Яти, Фиты.

Квадратные колонны Собора, доверху расписанные бледно-розовыми фресками, переходят в мощные арки.

Двенадцать длинных, узких окон-витражей висят, как застывший фейерверк, внутри разбухшей от молений купологруди.

Пространство внутри Собора сильно искривлено. Солнечные лучи, проходя сквозь витражи, изгибаются в воздухе и сливаются в широкое цветное пятно на полу перед алтарём. Посредине пятна, в центре двенадцатикратного случия стоит столпоспираль вознесения – столп спиралью вьющихся, возносящихся в небо мраморных женских тел в развевающихся одеждах.

Каждое воскресенье Архиепископ Глаголандский Лингвус Второй в усыпанной кириллицей белой епитрахили с красной подоплёкой и с округлой панагией на груди под колокольный перезвон-глаговест совершает обряд освящения глагов.

Старинные слова из со-словия лингвистических универсалий стоят на коленях, опустив бороды на грудь, вокруг Архиепископа. Высоко над ними золотом выбитая в стене надпись «Знай, перед Кем стоишь!» наливается светом.

Велеречивые, скользкие духом словеласы в элегантных чёрных костюмах и белых рубахах с накрахмаленными воротниками и жеманные, костлявые вокабулы в длинных платьях с кружевными манжетами и со свисающими набок окончаньями стоят, торжественно вытянув шеи. Вместе с паломниками со всего мира, заполнившими Собор, они сослушиваются, раскрывают в слушании свои души.

Архиепископ умело трогает тонкие душевные струны, и тысячей арф сразу отзывается в них словоявленная, околоколенная лепота великого обряда.

За амвоном хор лексичек под звуки арф тянет «Мы народ Твой, и Ты отец наш…». Исполненная глаголепия, смиренной и величественной красоты древних глаголов, арфическая мелодия поднимается вверх, оседает в подсвеченных витражами горельефах пыли под сводами купологруди.

Бесформенные фигуры умолчания молятся на коленях перед образами крутолобых святых в красных одеждах. Стучат в сухие груди костлявыми кулачками с крепко зажатыми в них крупицами веры. Влажные скорлупки застывших слёз искрятся на морщинистых щеках. Бережно кладут на пол перед образами свои истоведи – выстраданные, неистовые исповеди. Умилёнными взглядами разглаживают тёмные лики.

Словно в сообщающихся сосудах, свет двенадцатикратного соборного случия сливается со светом в их душах.

Ауроголовые и наухоёмкие, способные услышать и вобрать в себя много чужих грехов, сосмиренники-потаковники умного деланья с длинными белыми бородами строго смотрят вниз на склонившиеся головы.

Над трепещущим светом лампад тихо потрескивает аура в перекосившихся голубоватых нимбах.

Бывшие зэки, гулаговские глаги, прочно оскобировавшиеся (выделившие себя (в(нутри) толпы фигур умолчания) многочисленными (но невидимыми) скобками), стоят, сдвинув брови и вытянув перед собою руки, плотной кучкой прямо у клироса. Недоверчиво наблюдают за каждым движением Архиепископа.

Тонкие, жёлтые свечки, словно трепещущие восклицательные знаки, мерцают в скобках их огромных ладоней, но губы молитвы не произносят.

После службы за иконостасом, возле каменной раки с мощами Св. Тезауруса выстраивается длинная очередь. Здесь толстый, доброкозненный диакон разливает поварёшкой в бидончики святую воду и густым басом деловито благословляет прихожанок. Закончив работу, он откидывает назад огромную голову и, размахивая сверкающей поварёшкой, неожиданно выворачивает наизнанку свой бас – затягивает тонким фальцетом ликующую акафистулу Св. Тезаурусу, написанную много лет назад знаменитым местным литургом.

В ночь под Вербное Воскресенье месяца в пустом Соборе встречаются Глагологос и четверо его помощников, Аттрибов, или их вместоимения.

Сначала, развесив органы слуха, несколько минут стоят потеряв дар речи, смотрят, куда глаза глядят, вслушиваясь, как Глагологос своей самой существенной частью, коренною морфемой, отдаёт себе отчёт. Говорит он медленно и с огромным напряжением. Перед каждой фразой внимательно слушает тишину, в которую должны войти его слова. Перед закрытыми глазами медленно проплывают в жёлтом потоке тысячи синих пружинок и головастиков.

Когда последняя судорога пробегает у него по душе, Аттрибы поднимают руки над головой и, взметафорив друг друга, долго и самозабвенно молятся во всех своих трёх лицах под колокольный глаговест. Изумрудным светом мерцают зазоры между их тремя лицами и наэлектризованным, намоленным воздухом. В словах появляется Божье.

Перед концом службы над органом раздвигается купологрудь Собора. Крест на её соске наклоняется к земле. С треском лопается плeзвонка, невидимая плёнка, натянутая на колокольный звон.

Сияющий кораблик с пятью вымолитвимишися душами на борту, распуская прозрачные паруса, поднимается сквозь плывущие над страною сны в небо – туда, где оно превращается сначала в небосклон, а потом в небосвод, – и, облепленный обрывками плезвонки и шелестом расстеленных крыльев, восходит к высокому центру Небесной Глаголандии.