Птичий фургон. Часть первая. Птицы

– Куда? – не понял я.

– Вон твой бар, – негромко сказала она, – который за углом.

Я посмотрел куда она показывала. Там, на пригорке, с занесённым снегом фундаментом, возвышалось некое строение. Скорее не бар, а так называемая «стекляшка». Что она делает на такой глухой, никому не знакомой улочке, было непонятно. Мы подошли поближе. Никакой вывески на «стекляшке» не было. Мы поднялись по заснеженным бетонным ступенькам и остановились.

– Ну, что же ты, – сказала Алиса, – обещал кофе… Открывай давай.

– Почему ты решила, что это бар, – сказал я, вспоминая Витьку, – может, это обувной?

Стёкла были во-первых грязны, во вторых – покрыты свежей изморозью, а там, где изморози не было – они попросту запотели изнутри. Не было никакой возможности увидеть что-нибудь через такие стёкла.

– Достаточно потянуть за эту ручку, – подсказала Алиса, – и мы всё узнаем.

– Вообще всё?!

– Холодно, – пожаловалась Алиса, – кофе хочу…

Я наконец сжалился над ней и потянул дверь на себя.

…Никакой это был, конечно, не бар. Обыкновенная шофёрская забегаловка.

И никого не было ни в кабинке кассира, ни за прилавком. Пахло фабричными пельменями, уксусом, бензином и водкой. За столиками тоже никого не было.

Только за одним столиком, у самого окна, чуть левее хилого болезненного фикуса, спиной к нам, сидел крупный мужчина лет сорока. Он не обернулся когда мы вошли. Я подумал, что это, наверное, водитель какого-нибудь грузовика. Как-то они отличаются от других людей. Не одеждой и не запахом бензина… Что-то есть в их осанке – может быть, даже не в осанке – а просто в форме спины. Собственно, кроме спины я тогда ничего и не видел. Ну, ещё затылок. Коротко стриженый, с жёсткой тёмной шевелюрой. Он допивал чай и просматривал газету.

– Давай кого-нибудь позовём, – тихонько сказала мне на ухо Алиса, – и нас накормят…

Она всегда ужасно стесняется в таких местах, даже если они почти пусты, как сегодня.

Я уже хотел и правда кого-нибудь позвать, но неожиданно откуда-то донёсся хрип и шип, и радиоголос неопределённого пола произнёс:

«Щас передам предпоследние известия. Сегодня хлебкоровы Тю… ага… мени… побили, знача, свой собственный приход за последний квартал второй половины отчётно-подотчётного взвода текущего месяца по выбору в парламент структурной и-и-и-и… злаковой культуры… то есть, породы… с учётом большой инфляции, переходящей в девальвацию нечернозёмных пород хрупкого, нефтеналивного… мелкого и переднего рогатого… извините. И это при наличии таких неблагоприятных перед… с ударением у меня тут… проблемы… пред… и подотчётных условий как в нынешнем текущем за прошлый встречного стахановского предвыборного… ни-же-под-пи-тав-шихся… по средам и четвергам… пятниц… на неделю. У ртутного столба. По Цеткин… Или – по Цельсию. У картофана… тьфу ты… моркофана… да, блин да гафель!!!… ма… крофона!!!! главный заместитель нелинейного бригадного масштаба на километр, стадный звездоруб Прикамско-Астраханского варана… ветерана… аховый победитель, как это ни странно, Передового Напрасного Пламени… Свободы, Завзятого… нет, с маленькой… знача… ё… А!.. простите, это – …ещё… завзятого, знача, ещё до отмены всего наилучшего… господин товарищ приятель Пи… Пе… Пёдор… Ху… простите… Кулич… Залихватский… С… праздничком, дорогой товарищ неприятель! Приём… ПРИЁМ!!! При… Ё?!… Ну, б… Автора, с-с… Извините.»

Раздался щелчок. Всё стихло.

– Ну, – не выдержал я, – это уж слишком!

– Да уж, – отозвался мужчина, сидящий у фикуса, всё ещё не поворачивая головы, – совсем, понимаешь, озверели. Ни ума, ни лёгкости. Впрочем, что с них взять… Клавочка! Можно ещё биточков?

– Сейчас, Володенька, – раздался из глубин помещения грудной женский голос.

Откуда-то взялась толстая тётенька. По-моему, одна из тех, с которыми я ехал на поезде в Ленинград. Из моего купе. Она несла большую общепитовскую тарелку, на которой громоздилась целая гора биточков в подливе. «Прикамского варана», – продолжало звучать в голове отголоском радиопередачи. «Отчётно-подотчётного вездеруба…»

…Мне стало нехорошо. Слабость какая-то подступила к горлу.

Бред ведь полный, тоскливо думал я. Полный и окончательный бред.

Потом на меня нахлынула темнота.

Глава шестая. Эхо Ленты

Ненавижу, когда будят.

– Да встаю, встаю…

Свет ударил по глазам. Свет. Холод.

Снег. Нашатырный спирт. Этого ещё не хватало!

– Да вы что?!

– Очнулся.

– Вставай. Вставай, пожалуйста! Ну чего он? Никогда он раньше в обморок не падал… Ну вот, опять отрубается. Лёша! Лёша! Дайте ещё нашатыря.

Спать хочу… Чего ж так холодно-то… Дайте поспать.

– Ф-фу-у-у! Да уберите вы эту…

– Вставай!

– Вста-ю!

– Эхо ленты…

– Откуда?

– Хрен его знает. Ну что, стоим сами? Не падаем?

Снег. Холод. Незнакомые лица. Запах аммиака, запах бензина…

– Где я? Где Алиса? Вы кто?

– Здесь я!

Алисин голос… Почему же всё так плывёт? И ноги ватные… И во рту слюна какая-то… густая. Вот Алиса стоит.

– Я что, сознание потерял? Ух… говорить трудно почему-то…

Всё, всё плывёт. Нет, надо ещё попросить этой дряни… аммиака.

– Дайте ещё…

Налили на вату Бог знает сколько. Вдыхаешь – всё перестаёт плыть. Словно светом по глазам… Ух, как меня…

– Я что, напился? Ничего не помню.

– Ты, – сказала Алиса – и сразу кто-то: