О себе. Воспоминания, мысли и выводы. 1904-1921

Обследуя положение в революционной столице, я пришел к выводу, что достаточно было бы одного, двух военных училищ для ареста Совета раб. и солд. депутатов в полном составе и временной охраны столицы. Я решил поделиться своими мыслями с полковником Муравьевым, рассчитывая, что с его содействием можно было бы рискнуть на переворот с целью захватить разлагающее страну зло в ее гнезде и, уничтожив его, обезглавить всю систему разложения и предательства, организованную прибывшими из-за границы социалистами. Ввиду этого, я в одну из своих бесед с Муравьевым предложил ему следующую схему действия: ротой юнкеров занять здание Таврического дворца, арестовать весь Совдеп и немедленно судить всех его членов военно-полевым судом, как агентов вражеской страны, пользуясь материалом, изобличающим почти всех поголовно деятелей по углублению революции, в изобилии собранным следственной комиссией Министерства юстиции и Ставкой главнокомандующего после неудачной для большевиков июньской попытки захватить власть в свои руки. Приговор суда необходимо привести в исполнение тут же на месте, чтобы не дать опомниться революционному гарнизону столицы и поставить его перед совершившимся фактом уничтожения Совдепа. Одновременно я предлагал объявить столицу на военном положении и, если потребуется, арестовать Временное правительство, после чего от имени народа просить Верховного главнокомандующего генерала от кавалерии Брусилова принять на себя диктатуру над страной. Мой план заинтересовал Муравьева, и он решил поехать в Ставку, чтобы испросить согласия Брусилова на совершение предложенного coup d'etat. Я горячо возражал против намерения Муравьева посвятить в наш план Брусилова, считая, что он должен быть поставлен лицом к лицу с совершившимся фактом и по долгу Верховного главнокомандующего или принять его, или расписаться в собственной несостоятельности. К сожалению, Муравьев не согласился со мной; его возражения сводились к тому, что если мы одновременно с Советом не арестуем и все Временное правительство, то Керенский уничтожения социалистической головки нам не простит и мы будем расстреляны.

– Подождем лучше, – сказал Муравьев, – пока большевики не повесят все Временное правительство, а мы с вами потом будем вешать большевиков.

Через несколько дней после этой беседы Муравьев сказал мне, что им получены из министерства исчерпывающие указания относительно моего плана формирования и моих будущих взаимоотношений с всероссийским комитетом по формированию добровольческой революционной армии, и поэтому я должен был 16 июля, рано утром, до начала занятий явиться к нему в кабинет для детального обсуждения дальнейших наших шагов.

Эта последняя моя встреча один на один с Муравьевым началась с того, что он предложил мне должность своего помощника по возглавлению комитета. Несмотря на всю заманчивость предложения (я должен был пользоваться положением и правами помощника военного министра), я настаивал на своем отъезде в Сибирь, убеждая его, что там я принесу больше пользы, чем оставаясь при нем в качестве его помощника. Тогда Муравьев согласился откомандировать меня при условии, чтобы я принял на себя обязанности комиссара по образованию добровольческой армии для Иркутского и Приамурского военных округов. С этим я согласился и начал готовиться к отъезду из Петрограда.

Назначение мое было проведено приказом Верховного главнокомандующего, причем оно было сформулировано как назначение мое военным комиссаром Дальнего Востока. Таким образом, мои права по формированию были расширены на всю нашу Дальневосточную окраину, включая полосу отчуждения Китайско-Восточной жел. дор. и Иркутский военный округ. Одновременно я был назначен командиром Монголо-бурятского конного полка, с отведением полку места для формирования на ст. Березовка Забайкальской жел. дор. (около Верхнеудинска). Помимо этого, я получил также полномочие и письменную инструкцию от петроградского Совдепа. Этот документ в дальнейшем сослужил мне хорошую службу.

За двухнедельный период ежедневных встреч и бесед с полковником Муравьевым, впоследствии главнокомандующим Красной армией, я вынес о нем отличное впечатление в отношении его способностей и умственного развития. Ему не хватало решительности, чтобы сыграть роль российского Бонапарта, к которой он себя безусловно готовил с самого начала революции. Это ясно видно из всего его поведения в течение последующих событий. И если переход полковника Муравьева с частями Красной армии на сторону белых закончился неудачей, то в этом вина не его. Ответственность за провал этой последней авантюры Муравьева должна быть отнесена исключительно за счет несогласованности действий чехов и различных белых отрядов и организаций, которые, не будучи в то время объединены общим командованием, не смогли оказать должную поддержку Муравьеву в его попытке повернуть свой фронт против красной Москвы.

Глава 9

Войсковой круг

Снова на Дальний Восток. В пути. Размышления о советских достижениях и задачах Коминтерна. Прибытие в Иркутск. Генерал-майор Самарин. Полковник Краковецкий. Отъезд в Читу. Байкал. Чита. Президиум Круга. Настроение делегатов. Бурятский вопрос. Уничтожение сословий. Мое выступление на Круге. Столкновение с Пумпянским. Бурятский съезд в Верхнеудинске.

26 июля с сибирским экспрессом я покинул Петроград, направляясь через Вологду, Екатеринбург и Иркутск в Забайкалье. Впервые после трехлетнего пребывания на фронте я увидел родную Сибирь. Несмотря на войну и последовавшую революцию, кругом мало что изменилось. Экономическое состояние Сибири и ее обитателей внешне не отражало той разрухи, которая уже наступила в стране.

Станции были так же, как и в довоенное время, запружены лотками с жареными гусями, утками, поросятами и пр. предметами разнообразной деревенской кулинарии. Все было баснословно дешево; например, стоимость целого жареного поросенка не превышала 50 копеек, утка стоила 30 копеек и т. д. Это наглядно свидетельствовало о хозяйственно-экономической мощи страны, даже по истечении трех лет тяжелого военного напряжения. Поля вдоль всего железнодорожного пути были покрыты позолотой созревающих посевов; на лугах виднелись бесконечные стога и копны сена. И все же это было не то, что до войны, когда миллионы рабочих рук, отнятых теперь фронтом, оставались дома. Читая теперь в советских газетах о «достижениях» в колхозном, индустриальном и пр. экономических фронтах и сравнивая то, о чем на весь мир вещают большевики, с тем, что было до их прихода к власти, становится ясным, в какую нищету и одичание ввергли они наш несчастный народ в результате двадцатилетней своей власти в России. Это и понятно, если вспомнить, что власть заботится не о национальных интересах России и русского народа, а исключительно о подготовке всего мира к пролетарской революции, долженствующей расширить пределы Советского Союза в планетарных размерах. Все приносится в жертву этой химерической идее. Россия важна коммунистам постольку лишь, поскольку она является плацдармом для разворачивания интернациональной коммунистической армии воинствующего пролетариата, и все живые силы страны, подпавшей под власть Коминтерна, употребляются на усиление мощи Красной армии, долженствующей на своих штыках принести миру торжество коммунистической идеи. Подготовка к этому идет уже давно. Теперь уже стало ясным, что большевики добивались признания своего правительства как законно существующего в России, соблазняя иностранцев открытием неисчерпаемого рынка для их товаров, не с целью установления нормальных взаимоотношений между буржуазными правительствами мира и коммунистическим Кремлем, а исключительно в видах использования возможности в случае признания включиться в международные взаимоотношения с тем, чтобы влиять на них в нужном для Коминтерна направлении. В этих же видах СССР, не раз подчеркивавший свое пренебрежение к Лиге Наций, вошел в состав ее, и не раз представители СССР с пеной у рта доказывали миру, что Коминтерн и правительство СССР – две совершенно обособленные величины, ничего общего друг с другом не имеющие. Нельзя допустить, чтобы в Лиге Наций сидели люди, могущие поверить такой басне, но факт в том, что цивилизованный мир делает вид, что он, действительно, верит, что Коминтерн и правительство СССР друг от друга независимы. По-видимому, считается, что СССР представляет силу, которая может оказать влияние на течение мировой политики и хозяйства. Упускают из виду, что нищая, голодная страна никаким рынком быть не может; что Красная армия, обезглавленная в своем командном составе и насыщенная шпионами власти, после мобилизации, когда в состав ее будут влиты запасные кадры в виде разоренных, озлобленных мужиков, никакой сколько-нибудь серьезной силы представить не может; наконец, забывают, что русский народ – не правительство СССР и что борьба между народом и правительством продолжается до сего времени и может окончиться лишь с падением власти Советов в России. Те, кто это поняли, кто не хочет закрывать глаза на действительное положение вещей, вышли из состава Лиги Наций, и ныне мы присутствуем при закате этого ареопага, который, по-видимому, постепенно уступит свою руководящую в международной политике роль союзу держав, ставших на путь моральной борьбы с Коминтерном и ликвидации его влияния в своих пределах.

* * *

1 августа 1917 года я прибыл в Иркутск. Первым моим шагом в этом городе был визит в штаб Иркутского военного округа для представления командующему войсками округа генерал-майору Самарину. Генерал Самарин, назначенный на эту должность уже после революции, до того был начальником штаба Уссурийской конной дивизии, и, зная его лично, я надеялся, что генерал отнесется к моей командировке более или менее сочувственно и окажет мне необходимое содействие. Впоследствии я убедился, что не ошибся в своих ожиданиях и что в лице генерала Самарина я нашел все, что мог ожидать для успеха своего дела.

Помощником у Самарина был полковник Краковецкий, социалист-революционер, партийный стаж которого начался с первой революции 1904 года. Будучи молодым офицером-артиллеристом, он оказался замешанным в революционном движении, был судим, лишен чинов и сослан в Сибирь. После переворота получил полную амнистию и даже штаб-офицерский чин для сравнения со сверстниками. После состоял при штабе моего отряда как представитель организации «областников», получил от меня 50 тысяч на организацию Сибирского правительства и впоследствии обнаружился в качестве советского дипломата, в должности консула СССР в Мукдене.

Несмотря на необходимость срочно прибыть в Читу, чтобы не опоздать на открытие Войскового Круга, я все же вынужден был задержаться на несколько дней в Иркутске и выехал лишь после того, как подготовил разрешение вопросов в связи с предстоящими монголо-бурятскими формированиями ко времени своего возвращения после закрытия Круга.

5 августа я выехал в Читу. Стальная лента железнодорожного пути окаймляет с южной стороны священный Байкал, то и дело ныряя в туннели, открывая живописнейшие в мире виды на озеро. Кругобайкальская железная дорога настолько живописна, что ничего похожего я не наблюдал ни в Крыму, ни на Кавказе. И только в зимнее время суровость природы оставляет преимущество за югом. Величественность Байкала беспримерна, особенно во время волнения, когда крутые волны бьют о скалистые берега с такой силой, что, кажется, самые скалы содрогаются, с трудом сдерживая натиск волн. Неудивительна сила удара байкальской волны, когда глубина, выбрасывающая ее при внутреннем волнении, достигает двух с половиной верст, а в некоторых местах и вообще не поддается измерению.

Среди прибайкальских жителей существует поверье, что, плывя на пароходе через Байкал, нельзя говорить о нем как об озере, а необходимо называть «священным морем», иначе «закачает». Отсюда, очевидно, наш поэт-сибиряк Омулевский и узаконил в своих произведениях за Байкалом имя «священное море Байкал».

6 августа утром я прибыл в Читу с сибирским экспрессом. Чита особенно мила мне, потому что это первый этап моей самостоятельной жизни, когда в 1906 году я прибыл впервые туда, покинув родную станицу для того, чтобы выйти в широкое море жизни.

Чита осталась столь же милой и такой же пыльной. Наличие песка и пыли несколько умерялось сосновым бором, подходившим к самому городу, заходившим на нагорные улицы и дарившим свежестью соснового воздуха нетребовательного читинца. В то время руководители городского хозяйства придумали засыпать размытые дождями улицы конским навозом. Теперь же, слышно, лес вырублен, улицы еще больше углубились в песок, и засыпать их нечем, потому что и коней не стало у жителей. Вот одно из характерных достижений коммунистического управления страной.

Делегаты съезда уже были все в сборе, и съезд начинал свою работу, когда я приехал в Читу. Председателем был избран С.А. Таскин, член Государственной думы от Забайкальской области, а помощником его генерал-майор Шильников И.Ф. Настроение делегатов съезда, прибывших с фронта и избранных от станиц, было настороженно-выжидательное, т. к. обе стороны не были ознакомлены со взглядами и желаниями друг друга. Судя по тому, что станицы в большинстве послали делегатами лиц, так или иначе замешанных в революционных событиях 1905—1906 годов, можно было предугадать, что нам, фронтовикам, придется вести горячую борьбу в защиту казачества от посягательств на исконные права его, тем более что предстояло разрешить много вопросов, имевших жизненную важность для войска.

Одним из таких вопросов было желание забайкальских бурят войти в состав войска как отдельный, 5-й отдел его. Вопрос не мог бы возбудить особых затруднений, так как мы уже имели в составе войска много бурят при 1-м отделе и монголов во 2-м отделе (по верховьям Онона), если бы этот вопрос не был связан с чисто принципиальным вопросом о дальнейшем существовании казачества как обособленного сословия. Дело в том, что 1-й Войсковой Круг, собравшийся после революции, под влиянием ораторов-социалистов вынес резолюцию об отказе от казачьих привилегий и уравнении в правах с прочими жителями страны. Ныне предстояло этот вопрос пересмотреть. На частном совещании фронтовых делегатов оба этих вопроса, т. е. о сохранении за казачеством его обособленности и о принятии в войско забайкальских бурят, было поручено разработать и проводить на Круге мне.

Задача представляла ту трудность, что казаки испокон веков рассматривались как правительством, так и общественностью как особое служилое сословие. Временное же правительство с первых дней своего прихода к власти объявило об упразднении сословий и всех сословных перегородок. Поэтому, рассуждая логически, следовало прийти к заключению, что с уничтожением сословий в стране казачество как сословие также должно было быть упразднено. Наши противники базировали на этом выводе свои доводы в пользу отказа от особенностей казачьего самоуправления, обвиняя нас, офицеров, в стремлении сохранить усиленные наделы земли в станицах, и потому сохранение казачьей обособленности выгодно только нам, но не войску в целом.

Вопрос этот, как самый важный, из-за которого, собственно, и собирался Круг, должен был быть обоснован на твердом базисе, а потому мы решили отложить его на несколько дней для детальной подготовки Круга к рассмотрению его.

Ввиду того что разработка этого вопроса, так же как и вытекающего из него бурятского вопроса, была возложена на меня, мне пришлось особенно близко и тщательно с ним ознакомиться. К сожалению, было очень трудно найти какие-нибудь твердые основания для отстаивания нашей позиции. Ни история возникновения казачества, ни его взаимоотношения с царским правительством не давали зацепки, за которую можно было бы ухватиться, отстаивая справедливость наших утверждений. Очевидно, и старое правительство было очень осторожно в отношении казаков, учитывая печальные опыты прошлого, когда на попытки вмешательства его во внутреннюю жизнь казачества последнее ответило целым рядом восстаний и бунтов; достаточно указать на имена Разина, Булавина, Пугачева и мн. других, чтобы убедиться, что деды наши своей кровью уплатили за то право на самоуправление и обособленность, от которых нас теперь хотели заставить отказаться. Как бы то ни было, я не мог найти никаких материалов по вопросу о сущности казачества и должен был строить свою защиту его на том основании, что в наших военных законах существовало указание, согласно которого каждый казак, дослужившийся до первого офицерского чина или произведенный в него по окончании военного училища, получает звание и права личного дворянства; производство же в чин полковника давало потомственное дворянство. Базируясь на этих скудных данных, я составил доклад Кругу, в котором образование казачества объяснил ходом исторического отбора наиболее смелых и свободолюбивых людей, которые, не желая подчиняться распространяющемуся влиянию московской государственности, бросали насиженные места и уходили в Дикое поле искать свободной жизни. Тесня перед собой местных кочевников, казаки кровью своей закрепляли занятые ими места и постепенно смешивались с местными жителями, подчиняя их своему влиянию. Таким образом, казачьи земли создавались естественным путем и казаки были обязаны приобретением их только самим себе. Чувствуя кровное родство свое с русским народом и не желая отрываться от него, казаки, по мере усвоения ими вновь занятых земель, били челом московским царям, отдавая себя под их покровительство, но выговаривая себе во всех случаях право полного самоуправления и широкого народоправства. С течением времени казаки приобрели необозримые пространства земли, слабо или совсем незаселенной; поэтому они не возражали против решения правительства частично заселить их выходцами из России. Они только ревниво оберегали свою вольность и свое право на самоуправление, и всякие попытки правительства ограничить их права в этом направлении неминуемо вызывали кровавые восстания, с трудом подавляемые государственными войсками. Впоследствии, однако, государственная власть усилилась настолько, что казакам стало не под силу бороться с нею и российское законодательство стало урезать казаков в их земельных угодьях, сведя их до нынешних норм пользования.

До этого места моего доклада ложи представителей различных партий и организаций, допущенных на Круг с правом совещательного голоса, хотя и волновались, но говорить мне не мешали. Особенное волнение поднялось в ложе эсеров, где заседал довольно известный на Дальнем Востоке Пумпянский Н.П., когда я умышленно задел революционеров, сравнив их отношение к казачеству с отношением к нему старого правительства, которое сознавало, что казачество не сословие, но не дало точного определения, за кого оно считало нас. В законе ясно указано, что казак может получить личное и потомственное дворянство за выполнение образовательного или командного ценза. Если бы казачество почиталось за сословие, закон предусмотрел бы нелепость создания в сословии еще сословия дворян. В таком случае и украинцев, например, следует считать не одной из народностей, населяющих Россию, а сословием. Важно то, что старое правительство относилось к казакам недоверчиво и сдержанно, без полноты искренности, а теперь представители новой власти стараются ради каких-то революционных целей сделать нас, казаков, не тем, что мы есть, хотят уничтожить существование самобытного и демократического исстари казачества. Где же та революционная справедливость, о которой социалисты так много кричат. Если ход развития так называемых революционных мероприятий будет и дальше направлен против казаков, то мы должны быть готовы к тому, что вслед за уничтожением казачьих так называемых привилегий будет уничтожено и наше право на исконные наши, завоеванные нашими дедами, земли. Если революция рассматривается всем населением России как расширение существующих и завоевание новых гражданских прав, то почему же казаков во имя революции хотят урезать в их правах. В силу великодушия и стремления к братскому единению со всеми народами нашего отечества, предки наши делились своими завоеваниями с государством, принимая выходцев из него и наделяя их землей, права на которую неоспоримо принадлежат казакам, кровью своей закрепившим ее за Российским государством. Ложно то, что казаки пользовались какими-то привилегиями при старом режиме. Если по сравнению с крестьянами казаки пользуются большими земельными наделами, то за это они поголовно служат государству, и на службу выходят в собственном обмундировании, снаряжении и на своем коне.