В кустах кирпичных, где поглуше,
По переулкам, где тоска,
Ночные хоботы церквушек
Крестами лижут облака.
Колоколов зеленых уши
Висят, как дряхлые листы.
А небосвод, давно уснувший,
Спросонок скалит на кресты.
И золотых миров плевками —
В седые хоботы церквей.
И веры старой серый камень
Еще бледней, еще мертвей.
И меж седыми облаками,
Как переспелый плод, луна.
И льнет к очам, к оконцам камер,
Крылом неведомого сна.
«Мы золотым подобны стаям…»
Мы золотым подобны стаям
Периодических комет,
В ночах веков перелетаем,
Как моль, с предмета на предмет.
Плетем метельные мы сети
Неунимающихся зим.
Вечерним снегом тихо светим
И тихой гибелью грозим.
Солнца далекие, как гнезда
В листве вселенной голубой…
О, свет, не я ли слово создал,
Не я ль смеюся над тобой?
И я лечу, чтобы звучало
О струны волн мое крыло.
Ведь твой конец – мое начало,
Ведь холод твой – мое тепло.
И чрез иную, как чрез эту,
Я все миную рубежи.
Творцу древнейшему, поэту
Вселенная принадлежит.
«Не извивайся, не упорствуй…»
Не извивайся, не упорствуй,
Не проливай сладчайший яд, —
Пособьями по свиноводству
Витрины времени пестрят.
Народ стихов не терпит боле,
Не разоряется на них,
И говорят, что даже болен,
Кто в ночь вырезывает стих.
Уж мир заранее хоронит
Его насмешкой роковой.
Да, он – неизлечимый хроник,
Он вечен, как мятели вой.
Кто знает, – не его ль зачатье —
Его конец в лесу глухом,
Когда крестом вы отмечаете
Его могильный свежий холм.
О, тихий друг, благодари же,
Что на свободе ты пока,
Что не больничный сторож рыжий,
А лишь закат – на три замка.
«Ни одного еще алмаза…»
Ни одного еще алмаза
Над вечереющей Москвой,
А здания закат измазал,
И золото на мостовой.
И в золотой пыли Тверская,
В недвижно золотом дыму…
Хотел бы знать, кому сверкает,
Смеется счастие кому.
У длинных черепов трамваев
Уже глаза воспалены.
И рельс протяжней завывает
От колеса и от луны.
И тот, кто счастлив, руки пучит,
Чтоб искру лишнюю украсть.
И телом женщины скрипучим
Продажная смеется страсть.
«Бичами вечер в очи хлещет…»
Бичами вечер в очи хлещет,
Кнутами золотыми бьет,