Феноменология зла и метафизика свободы

Ради своих принципов самозванцы себя не жалеют, но уж и других не щадят – много тому примеров и исторических и литературных. Великий Инквизитор в знаменитой легенде Ф. М. Достоевского не пожалел и самого Иисуса Христа, упрятав его в каталажку как бунтовщика во имя христианской идеи. А чего стоят ставшие знаменитыми слова отставного генерала Александра Хейга в бытность его госсекретарем США: «Есть вещи поважнее, чем мир». Честные-не-желающие-поступиться-принципами самозванцы суть едины.

Желающие могут продолжить ряд: Великий Инквизитор, Петруша Верховенский, Александр Хейг, Нина Андреева, Б. Н. Ельцин, В. В. Жириновский… Различия в степени, но не в качестве.

А напоследок – задачка из жизни. Стоял я в очереди в молочном магазине. Точнее, было две очереди: в кассу и в отдел за творогом. В принципе, одна очередь легко переходила в другую – от кассы, выбив чек, люди становились во вторую очередь, в том же порядке той же очередности. Но некоторые решительно нарушали этот порядок – занимали сначала очередь в отдел, а потом становились в кассу, существенно опережая в итоге долготерпеливых «традиционалистов». И тут я не выдержал – пристыдил одного из мужчин, и тот молча встал в конец очереди «по справедливости». Я пристыдил второго, который стал громко кричать что-то типа «Не лезьте со своими правилами…» и из очереди не вышел. Спрашивается – кто из нас троих больше самозванец?

Кастовость чести: девичья честь и честь мундира

Самозванцам нет дела до интересов других. Они других «в упор не видят». Людей ярких, с нетривиальными идеями они нивелируют, редуцируют. Причем двояко. Либо – приклеивая им инвентаризационные бирки-ярлыки классовой, национальной и т. д. принадлежности, считают, сколько где рабочих, женщин, крестьян, аппаратчиков, русских, татар, евреев… Их интересуют не люди, а представители. В свободном обществе свободных граждан комично выглядит выдвижение человека на политический пост не потому, что он предлагает и способен реализовать (благодаря своим личным качествам) идеи, объединяющие интересы многих, а просто потому, что он представитель какой-то социально-демографической или паспортно-полицейской категории. Самозванцы же не видят трагикомизма своего отказа от личностей. Либо, и более того – слушая человека, глядя на него, думают не о том, что он говорит, не о нем, а о том, кто за ним стоит, кого он представляет – жидов, масонов, кооператоров, империалистов, аппаратчиков, а то – пришельцев-инопланетян – в общем, какую-то абстракцию из их инвентарно-складского мировоззрения.

Самозванческое отчуждение от живых людей «ума, чести и совести» – в man – ничтожит не только людей, но и сами ум, честь и совесть. Лишенные их люди образуют бессовестное, лишенное чести общество идиотов, этакую страну дураков, причем социально опасных.

Это омертвляющее все живое миропонимание подогревается погоней за призраком чести – феномена в высшей степени корпоративного. Представления о чести всегда очень конкретны, связаны с ценностями, нормативами и образцами поведения определенных социальных общностей. Есть офицерская честь, мужская честь, профессиональная честь – и у каждой профессия своя. Нет чести вообще, всегда есть какая-то конкретная честь. Конкретно-общая.

Честь и стыд при этом испытываются перед кем-то, а перед кем-то и нет. Дворянская честь – это нравственное поведение с дворянами и перед ними, но не перед смердами. Изнасиловать холопку – не стыдно, соблазнение же дворянки недопустимо – чревато утратой чести. То же касается и рыцарской чести, и профессиональной. Всякая честь кастова. В советской действительности – тотально самозванческом и кастовом обществе – это приняло причудливые формы, когда продавщица и таксист не считают покупателей и пассажиров за людей, но с большим пиететом продавцы торгуют друг с другом, таксисты возят сменщиков, врачи лечат друг друга. И так все слои, все категории: от профессиональных до национальных и возрастных.

Этот феномен корпоративности чести и стыда точно квалифицировал в свое время А. Шопенгауэр на примере «половой чести»[13 - Шопенгауэр А. Афоризмы о житейской мудрости (Parerga und Paralipomena). СПб., б. г. С. 119–124.]. Так, «партийный дух» женщин, согласно А. Шопенгауэру, выражается в том, что женщина ждет от мужчины решительного всего – полного обеспечения всего ее существования и детей также, мужчине же от женщины нужно только одно – удовлетворение страсти. Это, так сказать, корпоративная женская мораль. Из нее следует кодекс чести: общее мнение, что девушка не отдается ни одному мужчине – в этом случае говорят о девичьей чести, либо, что женщина отдается только тому, кто связан с нею узами брака, гарантирующего удовлетворение «женского интереса». Либо все, либо ничего – на этом основано женское благополучие. Поэтому любая, нарушившая этот простой и ясный кодекс чести, эту честь теряет, обесчещивается. В глазах отнюдь не мужчин, а в глазах других женщин – как предательница общих (и каждой) интересов.

Мужская честь – отражение женской. Она связана с заботой о «неделимости ласки». И направлена она преимущественно на «соперников», неверную же ждет «отлучение», разрыв фундаментальных договорных отношений и гарантий.

В этом плане и девичья честь, и женская и мужская – не что иное, как честь мундира. Главное – не запятнать этот мундир – оболочку некоего man.

Кастовость, корпоративность чести отнюдь не устраняет возможность бесчестья и бесстыдства перед «своими», но только не по отношению к своим, к своему кругу.

«Отдать честь»: чины, награда и свобода

Честь не принадлежит личности, ее всегда «отдают» – как отдают ее младшие офицеры специальным жестом при встрече с офицерами старшими по званию – отдают тому, кому она фактически принадлежит – некоей общности, man. Поэтому честолюбие сродни самозванству.

Нормальный человек, нравственная личность способна принимать честь, которую ею отдают другие, но лишь как данность, как погоду, как внешние условия бытия, от человека самого не зависящие. Но как только он начинает любить честь – он начинает любить man – обман и морок самозванства.

Честолюбие одной природы с несвободой. Недаром представления о чести и пришли из сферы несвободы: рыцарства, среды военных. Есть воровская честь. В сфере жизнедеятельности, где человек несвободен, во власти man, вынужден реализовывать не свои решения и не свою волю, там без чести и честолюбия не обойтись. Иерархия подчинения и соподчинения, субординации и координации, вышестоящий отдал приказы нижестоящему, тот повторил приказ как свидетельство его понимания и пошел выполнять. Выполнил приказ вышестоящего в иерархии – получи поощрение и честь.

В такой сфере обязательны чины, знаки отличия, знаки поощрения, униформы, привилегии, медали, ордена, значки, чтобы было видно – кому какая честь положена. В армии, например, действуют не люди, а знаки должностей и соответствующей чести прав и обязанностей. По-другому в сфере несвободы, долга и внешнего «надо» и быть не может. И пока эти сферы есть в жизни общества – так и будет и так должно быть.

Но есть сферы абсолютной свободы – например – научное и художественное творчество. Здесь человек занят деятельностью не по долгу, а по призванию. Для человека значима сама возможность заниматься любимым делом, а не возможные награды и чины. Попытки отдать ему честь отвергаются любым серьезным художником, ученым, любой творческой личностью, мастером. Они кожей и животом чувствуют тщету этих игр man, проходят мимо этой суеты. В отличие от честолюбцев, склонных вводить и различать звания, ранги, награды, знаки отличия, степени, превращающие творчество в «идеологический фронт», «борьбу или битву за…» и т. п. Призвание превращается в «призыв», в выполнение «заказа», а то и прямого приказа. Милитаристская лексика не случайна, она органично присуща такому положению дел. За «выполнение творчества» полагается поощрять и награждать новым чином, званием, а за невыполнение – наказывать.

Так и обстоит дело в зараженном самозванством обществе. Появляются отряды и контингенты «наших писателей», «наших кинематографистов» и т. д., которые же должны противостоять каким-то другим отрядам и контингентам, соревноваться, бороться с ними, побеждать. В каждом отряде вводится своя иерархия, табель о рангах, знаки отличия, привилегии и прочее. Показательны в этом плане приводимые К. Симоновым монологи И. В. Сталина на встречах с советскими писателями при распределении Сталинских премий в области литературы[14 - Симонов К. Глазами человека моего поколения //Знамя. 1988. № 3–5.]. Вот один из них: «… Мы хотели избежать такого явления, при котором писатель напишет одно хорошее произведение, а потом живет на него и ничего не делает. А то написали по хорошему произведению, настроили себе дач и перестали работать. Нам денег не жалко… но надо, чтобы этого не было». Здесь все характерно и «хотели», и «мы», и «надо»… – самозванческая лексика и интонация. Сталин был убежден, что писатель – тем более – хороший писатель, добившись успеха и обеспечив свою жизнь, не сядет за стол по своему желанию и надо его к этому всячески побуждать. А чтобы и впредь писали «хорошие» произведения – ввести категории и ранги. Только к творчеству все это отношения уже не имеет, оно тоже ничтожится.

ERGO: ПЕРВЫЕ СИМПТОМЫ САМОЗВАНСТВА

И в заключение раздела по онтологии феноменологии самозванства – обобщая – наиболее явные симптомы, проявление каждого из которых безошибочно свидетельствует о начале действий само-званческих метастаз, приступивших к ничтожению личности или общественной нравственности:

– самозванец хочет, чтобы его любили, хочет, чтобы его хотели любить (на тот случай, когда «хотеть не вредно»);

– сам же он любит ничто – абстракцию, man;

– от имени этого man он представительствует и в других видит представителей, а не живых людей;

– не знает сомнений и решителен-за-других;

– любит отвечать за других помимо их воли;

– этой ответственностью уходит от ответственности в невменяемость;

– не только навязчив, но и не останавливается перед изменой, ипользованием других «во имя»;

– бесстыдно честен и честолюбив;

– любит воздаяние, когда ему «отдают честь».

В первом приближении достаточно. Теперь о конкретных механизмах бытия-под-взглядом, стоящих за этой симптоматикой.

II. Психология самозванства

Вера и гордость, смех и успех или бесстыдство невменяемости

Сказать о самозванстве, что оно есть стремление выдать себя за большее, чем ты есть, столь же точно, как угодить пальцем в небо. Сказать, что самозванец пытается предстать этаким невменяемым – лишь проводником высшей воли и потому безответственным, не только не отвечающим за свои действия и последствия, но по возможности и мыслей им предшествующих не имеющим, невменяемым по всем статьям, сказать такое – лишь начать разговор, не столько очертить его предмет, сколько сделать жест в его направлении – не более. За таким приглашением к беседе должно последовать определение ее содержания. Какова природа самозванства? Из чего оно сделано? Чем питается? Во что уходит корнями? Какова его психическая ткань?

2.1. Вера и энергия заблуждения: сопричастность или представительство?

Пускай мне смерть навек закроет вежды, Не от нее спаси, но от надежды.

    Хорхе Луис Борхес

Потребности как исходное противоречие: три модуса воли

Если уж начинать, то ab ovo, а если танцевать начинать, то от печки. Можно было бы, наверное, даже вытанцевать целый сюжет драмы идей, подводящий к развязке – первооснове психики человеческого поведения. Без указания на эту основу разговор о самозванстве останется более или менее удачной игрой слов, паутина осмысления и понимания не сплетется, так как не будет укреплена в реальной феноменологии сознания и поведения.

Однако вряд ли имеет смысл плести кружева завязки и развязки сюжета поиска психической первоосновы, когда развязка уже известна, эта первооснова найдена и о ней многое сказано, в том числе и в предыдущих книгах. Поэтому желающих драмы идей отсылаю к своим книгам «Проблема осмысления действительности» и «Разум, воля, успех. О философии поступка». Здесь же, то ovo и та печка, что оформились и сложились в этих книгах, берутся за точку отсчета. Основой человеческого поведения, его мотивации, решающим фактором являются потребности. Потребность суть перводвигатель человеческого поведения, его исходное противоречие как противоречие между желаемым и действительным, должным и сущим. В субъективном плане, феноменологически потребности предстают интересами – единством интенций и потенций личности, ее стремлений и возможностей их реализации, единством «хочу-не хочу» и «могу».

Энергия воли – мотивация поведения – есть возможность разрешения этого исходного противоречия, приведения в соответствие «хочу-не хочу» и «могу». Несоответствие интенций и потенций порождает дизмотивацию и стресс. И лишь их синтез дает основание действию. Желаемому должному и реально действительному придается единый статус существования. Полная аналогия с решением задачи, когда допускается существование неизвестного, а затем данные приводятся в такое соотношение, что приводят к этому неизвестному. Это же относится и к техническому и к художественному творчеству, и к политической деятельности, и к обыденному поведению. Условием реализации потребностей является феноменология приведения в единство должного и сущего.

Это относится к любым потребностям – модусам воли или, как говорил Я. Э. Голосовкер, – «жизненным побудам»: и к биологическим и к социально-культурным. Вегетативный «побуд» – индивидные инстинкты, связанные с самосохранением и биологическим ростом. Сексуальный «побуд» – инстинкт рода, связанный с сохранением рода, продолжением индивида в других. Оба эти «побуда» как система биологических потребностей организма образуют биологическую поддержку личности и культуры, их существования и развития. И реализуются они именно как разрешение потенций и интенций, как единство «хочу-не хочу» и «могу», – в той же степени, что и третий «побуд» – инстинкт культуры или по-буд к бессмертию, связанный со стремлением человека сохранить и продолжить себя за рамками биологического существования в мире продолжающейся культуры.

Все три «побуда» есть побуды самоутверждения – самосохранения, продолжения существования в роде и даже за рамками рода. Поэтому все три работают на самозванство, его питают, его коре-нят. Ни в коей мере не следует преуменьшать роль биологических потребностей. Их роль вообще трудно преувеличить. Она огромна. Знающие люди говорят, что они на 80 %, если не более, определяют поведение человека. Но не они будут главным предметом дальнейшего рассмотрения. Конкретная витальность – герой биологического и физиологического, но не философского романа. Философа интересует специфически человеческое, не то, что нивелирует человека с любым живым организмом, а то, что выделяет его.

Короче говоря, дальше будет разрабатываться преимущественно направление культурного «побуда». О биологическом подпоре еще будет повод для разговора – куда же от него деться. Но, говоря о человеческом поведении, приходится признать, что даже реализация вегетативного и сексуального побудов – чисто биологических витальных потребностей – окрашено в цвета инстинкта культуры, оформлено и упаковано культурным побудом.

Самозванство – черта человеческого отношения среди других людей. Поэтому для его понимания главный интерес – специфически человеческие потребности, а значит – потребности социально-культурные. И, наконец, культурный «побуд», его осмысления – это уже и сфера профессиональной философской компетенции. Ход мысли естествоиспытателя – от биологического к человеческому, ход мысли философа – обратный. И это вполне естественно и даже необходимо.

Витальные побуды – источник страдания и ужаса человеческого существования – об этом еще будет повод поговорить – но они не несут спасения. Только третий побуд дает перспективы спасения.

Сопричастность, самоотдача и «Да будет!»

Культурный побуд есть осознанное самосохранение. Он связан самосознанием, осознанием идеалов, ценностей, норм, прорастающих в биологическое и сексуальное поведение, превращающих их в собственно поступки, а иногда даже – в случаях самоотверженного поведения или суицида – пересиливающих витальные потребности.

В этом плане особенно явна природа энергии воли – сопричастности личности единой плоскости желаемого должного и реально сущего. Философически наукообразно это называется нормативно-ценностным синтезом. По своему феноменологическому содержанию такой синтез выражается в идее – интегральном единстве знания реальности, идеала и путей его реализации. Проще говоря, этот синтез суть единство правды-правды и правды-истины. Но без сопричастности личности этому единству, самоотдаче ее ей – невозможна никакая человеческая активность: как в плане мотивации, так и в плане рационального осмысления поведения задним числом, его объяснения и оправдания. Смыслом такой самоотдачи является осознание и переживание личностью своей сопричастности реальности, как природной, так и социальной, отождествление своего опыта с этой реальностью и следование ее закономерностям. Только при этом условии исследователь услышит в пощелкивании счетчика Гейгера уровень радиации, в пятнах на фотографии пузырьковой камеры – траектории движения элементарных частиц, в итогах выборов политик увидит расстановку политических сил в обществе, а мать за капризами малыша распознает его реальные проблемы.

Без такого «столпа и утверждения истины» человек не может действовать. Ему как воздух нужно объяснение, а значит, и оправдание его поступков. Его жизнь и поведение должны быть осмыслены. Это ему нужно как человеку, не как живому организму или «гоминиду», а именно как человеку. И поэтому, закругляя ovo и завершая стартовую печку танца этого раздела книги, необходима констатация главного – интегральной ведущей человеческой потребностью является потребность оправдания, быть оправданным в отдельных поступках и в жизни в целом. Оправданным – значит не лишенным основания, укорененным, принадлежащим какой-то субстанции, быть единым с нею, нераздельно слитным, но одновременно и отмеченным в ней, не забытым, окликнутым.