История Б

Да, разбил когда-то, по пьяни, новую машину. Но, это ж было, черт знает когда! Неужели время не обнулило эту стародавнюю историю? Нет, тещенька, что-то здесь другое.

А не потому ли это происходит, что она не видит в нем человека, в принципе достойного уважения. Не потому ли, что знает: над его простодушным лицом с виноватой улыбкой возвышаются старые, ветвистые рога, о которых тот понятия не имеет! Грязные истории, отшумевшие в молодости и заботливо уложенные в старый чулок, вперемешку с квитанциями ЖКХ и сберкнижками.

А и правда, кто громче всех кричит: «Держите вора!». Кто главный ханжа и записной охранитель морали? Да что за примером ходить: вот, доченька ее. Ведь, как клялась, как божилась! И цыганка-то ей нагадала, что один единственный у нее будет муж. И поражалась, как это другие от супругов гуляют. И сны вещие смотрела, как мы с ней милыми старичками прогуливаемся по набережной.

Рефлекторно Леха посмотрел на тестя, потом на Анну, пытаясь понять, похожи ли они друг на друга. Были вроде похожи, а вроде и нет:

Н-да, что-то я с этой стороны и не подумал. О чем она станет выговаривать Ане? Сядут вдвоем, нальют чайку. И расскажет мама дочке, что не всегда была тучной теткой в возрасте. Что молодость – одна. А мужики – козлы. И не будет никакого взрыва мозга, а будет только: «Ну, что ж ты, доча, так неаккуратно! Ты уж, в следующий раз, предупреждай, когда ко мне обои клеить соберешься…»

Существовали ли в семье Анны все эти воображаемые страсти, не скажу. Но, как-то уж очень живо предстали они перед Лехой. В общем, как бы ни было, стратегический союз с тещей не состоялся. Все снова стало неопределенно.

Рабочих планов возмездия не было. Зато, уже были упущенные возможности.

Алексей очень переживал, что отвернулся тогда к стенке, не подыграв страстному спектаклю жены: Надо было взять с них пример – тоже сымитировать оргазм, а дальше разыграть счастливого мужа, готового стать не менее счастливым папашей. Дождаться, когда аборт делать поздно, или вообще, до рождения дотянуть. А потом взять, да предложить пройти тест ДНК. Вот это был бы номер! Н-да, теперь уж все, – проехали.

Что-то подобное по силе выдумать сейчас было сложно. Но поверьте, позже ли, раньше ли, он бы сообразил. Не тот Леха человек, что б чего-нибудь не придумать.

Измена требовала реакции, но в разы больше ее требовала попытка жены слепить из него автора двух полосок на тесте на беременность.

Измену, по большому счету, можно и простить. Понять, по крайней мере. Все мы люди. Влюбилась, что ж поделать. Разве замужние и женатые от этого застрахованы? Но, вот вероломная попытка сделать из Лехи отца для отпрыска Сергея Сергеевича… Это уже ни в какие ворота не лезло.

Однако от мести неверной жене Алексей в итоге отказался. Случилось это совершенно случайно.

Солнечным июльским днем, он, жена и теща отравились на кладбище, на могилу Анькиного дяди. Понятно, что дядя этот был Алексею до одного места. Скорбей от него никто не ждал, за зятем был лишь извоз.

Пока родственнички обихаживали скромную могилу, Алексей пошел гулять. На кладбище он всегда чувствовал себя хорошо. Атмосфера здесь располагала к созерцанию и философии. Ну, и осознание того, что все они уже там, а он еще здесь, неприлично грело душу.

С интересом рассматривал он надгробия, эпитафии, эмалевые фото усопших. Прикидывал, кто сколько прожил.

Мужики, похоже, коллективно решили сильно не задерживаться. И правда, чего тянуть: пятьдесят – на старт, пятьдесят пять – внимание, шестьдесят – марш! Именно вокруг этого возраста, в основном, и крутились даты, когда сильный пол решал покинуть этот лучший из миров.

У женщин, судя по всему, дел на этом свете было поболее. Поэтому, их старт в вечность откладывался, в среднем, лет на десять-пятнадцать.

Впрочем, достаточно пожившие представители сильного пола все-таки здесь попадались. С одной из могильных плит на Алексея смотрело пожилое лицо с бородой, но без усов, в белой форменной фуражке речника. Под портретом надпись: «Сенцов Павел Тимофеевич. Капитан». Коротко и ясно.

Что-то заинтересовало Леху в этом лице. Будто он видел его раньше, очень-очень давно. Имя ни о чем ему не говорило. Да и речников знакомых у него никогда не было. Но он знал его, точно знал! Откуда?!

И он вспомнил. Алексей не застал своих дедов, но в детстве ему очень хотелось, чтобы у него был дедушка. Своих он, конечно, видел на старых фотографиях, но относился к ним, как к картинкам. Никогда не представлял их живыми людьми. Но, деда, которого ему хотелось, представлял. И был он (наваждение какое-то!) точь-в-точь – Павел Тимофеевич. Да, вот таким он должен быть. Сидеть на лавке во дворе, с папиросой, и смотреть, как Леха осваивает двухколесный велосипед, а дедова фуражка, слишком большая, норовит соскочить с его головы. А потом, рассказывать ему какие-то байки, в которых Алексей ничего не понимает, но слушает с открытым ртом, потому, что их рассказывает не кто-нибудь, а сам дед!

Как же жаль, Павел Тимофеевич, что ты не мой дедушка. Интересно, как ты прожил эту жизнь?

Сам собой в воображении возник солнечный летний день. Стародавние времена, шестидесятые или семидесятые годы. Волга, кишащая баржами, теплоходами, лодками-казанками.

И в одном из этих теплоходов – Павел Тимофеевич в капитанской рубке, еще не старый, крепкий, отдает отрывистые команды экипажу, дымит Беломором. Лицо его обветрено и строго. Но, морщинки вокруг глаз выдают в нем добряка, беззаветно влюбленного в эту реку, и в свой корабль, и в саму жизнь.

Раздаются судовые гудки. Капитаны приветствуют друг друга. Теплоход набит отдыхающими. Они галдят, радуются летнему дню, машут тем, кто проплывает мимо. А те машут им в ответ. И каждый из них выделяет во вне маленький, избыточный квант счастья. А Павел Тимофеевич улавливает это поле, чувствует его. И потому, нет-нет, да улыбнется чему-то просто так.

И вот, его не стало. Старый капитан взглянул на пройденный путь, коротким движением приложил руку к козырьку, отдав честь прожитой жизни, и навсегда покинул капитанский мостик. Теперь уж сам отдал концы…

А как же теплоход, что с ним? И эта картина, как живая, встала у Алексея перед глазами: Заросший камышом затон со стоячей водой и в нем, наполовину в воде, наполовину на суше – любимый и верный друг, завалившийся на бок. Ржавый и разграбленный, мертвый, как его рулевой.

Вокруг еще несколько таких же, в безмолвном ужасе жмутся друг к дружке. Они ничьи, их не охраняют, до них никому нет дела. Лишь экологи, иногда, пишут гневные письма прокурору, требуя убрать эту рухлядь из водоохранной зоны. Но, тот не знает, кому дать предписание. Вместе с пароходами погибло и их пароходство.

И только охотники за металлоломом навещают его теперь. Как могильные черви, вырывают из железного тела уцелевшие куски.

А он смотрит на них разбитыми иллюминаторами и все не может понять: За что? Или я плохо ходил? Разве не плавали на мне счастливые, беззаботные люди, не знакомились, не влюблялись друг в друга в моих каютах? Разве не устраивали они танцев на палубе, не пели все вместе по вечерам? Не норовили, под всеобщий хохот, сигануть в воду прямо с моего носа?

Где же они все? Почему не спешат ко мне на борт с ящиками пива, снастями, гитарами, не переносят на руках по хлипким мосткам свои подружек, визжащих от восторга? Где их зонтики от солнца, наборы для пикника? Неужели, они разучились или больше не хотят быть счастливыми?

Где ты, мой капитан? Когда же откроется наша с тобой навигация?

На, собою же, выдуманный монолог Алексей ответил: Уже открылась, мой милый. На реке Стикс, прямо в небытие.

Алексей пошел дальше: Прощай, Павел Тимофеевич, прощай, капитан! Царствие тебе небесное.

Иногда ему попадались детские могилы, оставляя тяжелый осадок на сердце.

Хвостиковы, Маша и Никита, семи и пяти лет. Мило-то как: Хвостиковы… Трагически погибли 7 января 1993 года.

Как это вышло? Возможно, сгорели, оставленные одни дома подгулявшими родителями. Или сгинули под колесами пьяного ГАЗона с не в меру набожным алкоголиком за рулем… Кто знает, кто знает. Обжалованию-то случившееся все равно не подлежит.

Н-да, выдалось же у кого-то Рождество в 93-м году…

Забредая все дальше и дальше, Алексей оказался в сырой тенистой заросли. Здесь стояли два памятника из белого мрамора без оград. На фотографиях девчонки примерно одного подросткового возраста, чем-то неуловимо похожие друг на друга.

Надпись на левом гласила:

«Севостьянова Оксана Александровна

20.03.1978 – 14.11.1991

Любим, помним, скорбим. Мама, папа, дедушка, бабушка и Сашенька».

На правом значилось:

«Севостьянова Александра Александровна

12.10.1991 – 16.08.2006

Я всегда с тобой. Мама».

Алексей медленно переваривал, что означают эти надписи: так, та умерла, а эта еще только родилась. Надо же, всего месяц Сашеньке, а она тоже скорбит вместе со всеми. А вот уже и Сашеньки не стало… Жаль девчонок. И пожить толком не успели. Хотя, конечно, Хвостиковых переплюнули.

Пазлы медленно складывались в Лехиной голове и вдруг картина случившегося развернулась перед ним. Но, не смерть несчастных подростков, – трагедия другого человека, оставившего свою подпись на этих двух могилах.

Все его внутренности съежились, сердце екнуло, а слезы даже не навернулись, – брызнули из глаз.

В каком-то старом голливудском триллере, главный негодяй, рассказывая, в чем основной недостаток религии, которая есть дисциплина через страх божий, заявил, – в неспособности передать весь ужас ужаса. Именно эти слова пришли сейчас Алексею на ум. Да, именно… весь ужас ужаса.