Я – талисман

Глава 1

Я Джефф, я талисман

Меня зовут Джефф, и я плюшевый кролик. Самый что ни на есть обыкновенный, серый плюшевый кролик, один из миллионов, сшитых на огромной, шумной фабрике, где воздух гудел от работы машин и был сладковато-пряным от запаха новой ткани и синтепона. Моя жизнь началась с быстрого, безликого движения по конвейеру: вот пара стежков, формирующих мою кривоватую улыбку, вот пришили ушки, вот набили меня мягким, прохладным наполнителем. Я не помню, кто именно придал мне эту самую «кривую мордочку» – был ли это усталый человек цеху или просто маленький сбой в настройке швейной машинки. Я просто знаю, что появился на свет таким, и с этим уже ничего не поделать.

Затем была дорога – темнота картонной коробки, тряска, шепот других таких же, как я, кроликов. Мы были полны смутных надежд, почерпнутых из рассказов «бывалых» игрушек, тех, кто побывал в семьях и побывал в ремонте. Они, эти замшевые медведи и потрепанные зайцы, с важностью вещали о «назначении»: быть размытым в объятиях, слушать детские секреты, становиться мокрым от слез и слюны, но быть безмерно любимым.

Нас, пару десятков моих собратьев, выставили на полку в большом московском магазине. Москва была другим миром – шумным, ярким, полным быстрых теней-людей. Мы были маленьким серым островком в этом море суеты. И все мы были разными, все – неидеальными. У Брайана были уши разной длины, из-за чего он вечно заваливался набок. У Питера одна лапка была короче другой, и он не мог стоять ровно, вечно подпрыгивая, как будто куда-то спеша. А у меня была эта самая кривая мордочка, будто я знал какую-то тайну, которую не мог пересказать. Мы говорили на своем, «плюшевом» языке – тихом, состоящем из шелеста ткани и едва уловимого напряжения наполнителя. Мы мечтали, спорили, боялись. Хоть мы и отличались, имели свои недостатки, все мы были плюшевыми кроликами со своей душой и своим сердцем. Ладно, кому я вру? Какое сердце – сплошная вата. Хотя, скорее синтепон. Но что-то же внутри нас отзывается трепетной вибрацией, когда к тебе протягивают руку? Что-то же заставляет нас «помнить» и «чувствовать»?

И вот однажды эту руку мне протянули. Это был молодой парень, с большими, немного растерянными глазами и руками, пахнущими кофе и чем-то таким едким, что люди называют сигаретами. Он взял меня аккуратно, почти с нежностью, повертел в руках, посмотрел прямо в мои огромные черные вышитые глаза. Я замер в предвкушении. Вот она! Судьба любимой игрушки! Я уже мысленно готовился к переезду в новый дом, к детскому смеху, к тому, что меня будут везде таскать с собой, и я стану потрепанным, но счастливым.

Но все пошло не по плану. Он купил меня не для ребенка, не для любимой девушки, а для себя. Не в качестве подарка, а просто для себя. Это было так странно и необъяснимо. Я лежал на кассе, пока он доставал кошелек, и видел, как кассирша с недоумением посмотрела на него. Взрослый парень и плюшевый кролик.

Так началась моя новая жизнь. Я стал талисманом. Странное это слово – «талисман», еле его выучил и понял, подслушивая разговоры хозяина с друзьями. «Это мой талисман на удачу», – говорил он, и все смотрели на меня с улыбкой. А я лежал на его книжной полке, среди потрепанных томов и разбросанных блокнотов, и размышлял: почему я? Почему не сделанный на заказ, сшитый из блестящей ткани медвежонок? Почему не нефритовый китайский дракончик? Чем так этому чудику понравился самый обыкновенный серый кролик с кривой мордой?

В общем, не в моем положении жаловаться. Через сарафанное радио я, бывало, узнавал судьбах других кроликов, что ждали своего часа рядом со мной на полке. Арнольд попал в руки маленькому ребенку-исследователю. Ему уже не раз лапу на место пришивали, а в прошлом месяц ему зашили брюхо, из которого вытащили полкило конфетных фантиков. Стивену, того, что всегда гордился своими усами, все их повыдергивали в первый же месяц. Он теперь лежит в углу и тихо сожалеет о былой красоте. Их жизнь была полной, яркой, но и болезненной. Просто она оказалась такой.

Моя же жизнь была другой. Я не был использован. Я просто был. Я просто лежал у человека на полке.

Я видел, как он ночами сидит за столом, склонившись над конспектами, и я чувствовал, как от него исходит волнами разочарование, когда что-то не получалось. Я видел, как он радостно вскакивал, когда находил решение, и его рука невольно ложилась на мою голову. Он разговаривал со мной. Это были не детские никому не понятные словечки, а настоящие, взрослые, сложные монологи. О страхе не сдать зачет, о ссоре с девушкой, о том, как он скучает по дому, о котором он иногда рассказывал – маленьком городке, где пахло яблоками , бензином, и свежескошенной травой. Все, что его тревожило, все его сокровенные мысли – я знаю их все. Он думает, что я просто кусок ткани и кучка ваты, раз я молча смотрю на него своими огромными глазами. Что ж, я правда не могу ему ничего сказать, не могу посоветовать, обнять его по-настоящему. Но я его понимаю. И я всей своей синтепоновой сущностью старался впитать его грусть, придать ему хоть каплю уверенности просто своим неизменным, глупым видом.

И, кажется, он это чувствовал. Иногда, в особенно трудные минуты, он брал меня, сажал на колено и просто смотрел на меня. И в его глазах я видел не просто взгляд на вещь. Я видел диалог. Он знал, что я не просто игрушка. Между нами возникла странная, немая связь. Он – неидеальный человек в мире, который требует совершенства. Я – неидеальная игрушка в мире, полном симметричных, блестящих безделушек. Мы были двумя частями одного целого – двумя кривыми мордочками, нашедшими друг друга.

Да, я не идеален. Да, я немного несимметричен, но это и роднит меня с людьми. Разве они сами все идеальны? У них тоже бывают не самые красивые улыбки, шрамы на душе и торчащие в разные стороны мысли. Может, внешне я ничем не примечателен, и мне далеко до идеала, но в общем и целом я плюшевый кролик, у которого есть любящий меня и любимый мной человек. И я очень рад, что могу чем-то помочь, когда ему плохо. Я – тихий островок в его бескрайнем море шума, неизменная константа в мире переменных. Я – молчаливый свидетель, который всегда на его стороне.

За эти четыре года я понял многое: я не просто безымянная игрушка, один из миллионов. Я – Джефф. Я – его талисман. И в этом моя великая, но такая тихая тихая, плюшевая судьба.

Глава 2

Странное увлечение моего человека

Мир глазами плюшевого кролика – это, по большей части, мир тихих наблюдений. Мы лежим, мы ждем, мы впитываем атмосферу комнаты, как губка впитывает влагу. Моим миром уже больше четырех лет назад стала полка в спальне моего Человека. Я уже знаю ежедневные ритуалы его жизни: утреннюю спешку с чашкой кофе, вечернюю усталость, растекшуюся по дивану, тихие субботние посиделки с книгой. И был один, особенный, ритуал, который до поры до времени меня не касался напрямую, но чей отголосок я чувствовал всегда – футбол.

Мой Человек очень любит футбол. Это, как он сам много раз, обращаясь скорее к экрану телефона, чем ко мне, говорил, «не просто игра», «это страсть», «это вся жизнь на этих девяноста минутах». Я же, простой плюшевый кролик с вышитыми черными глазами, довольно долгое время не понимал, ну чем может заинтересовать зрелище, где двадцать два взрослых дяденьки в ярких майках носятся по зеленому полю, пытаясь пнуть один-единственный надутый шар. Казалось, в этом действии была какая-то первобытная, не поддающаяся моему кроличьему разуму, логика.

Мое непонимание граничило с легкой тревогой после того, как я через плюшевое сарафанное радио узнал судьбу Эдгара. Эдгар был еще одним кроликом, с которым мы лежали бок о бок на одной полке в магазине, до того как меня выбрал мой Человек. Эдгара купили для маленькой девочки, и каково же было мое изумление, когда новости донеслись до меня: папа этой самой девочки тоже оказался ярым поклонником футбола. Во время одного из особенно напряженных матчей Эдгар, по несчастливой случайности, оказался на диване, в эпицентре бури. Короче говоря, уже к концу первого тайма бедный Эдгар, некогда приятный и пушистый, был основательно обрызган липким, горьковато пахнущим пивом и усыпан соленоыми крошками от чипсов. Его постигла участь импровизированной подушки для объятий и стрессового комкания, как сквиш, только плюшевый. История Эдгара стала для меня предостерегающей пугалкой, и я мысленно благодарил судьбу, что мой Человек, судя по всему, относился к футболу иначе – более сдержанно, более вдумчиво.

Но страх, однажды поселившийся в моей синтепоновой начинке, вытравить очень сложно. Поэтому, когда в ту памятную субботу мой Человек вошел в комнату с особенным, знакомым мне по предыдущим эпизодам, блеском в глазах и сказал: «Ну что, Джефф, посмотрим сегодня футбол?», – по моей плюшевой спинке пробежал холодок. Перспектива быть засыпанным и забрызганным чем-то съедобным и липким, а уж тем более в порыве спортивного азарта, меня, честно говоря, не прельщала. Я мысленно прощался со своей безупречной шерсткой и уже был готов к этому во имя хобби моего Человека.

Однако все пошло не по сценарию Эдгара. Вместо того чтобы швырнуть меня на диван, Человек аккуратно усадил меня себе на колени и открыл ноутбук. От него пахло не пивом, а свежезаваренным чаем с кислым лимончиком. «Ну что, Джефф, финал – «Шпоры» против «Красных Дьяволов», – произнес он голосом, в котором смешались волнение и торжественность. Чьи это шпоры и почему именно дьяволы, да еще и красные, я так и не понял, но прекрасно уловил по интонации, что финал – это явно не просто игра. Это главное событие, кульминация, развязка долгой истории. Кто выиграет, тот и заберет тот самый, невероятно красивый кубок, который уже успел промелькнуть на экране.

А кубок мне и впрямь очень понравился. Это была не просто безликая металлическая безделушка, а изящная, высокая чаша из полированного серебра. Она была похожа на слегка угловатый, еще не распустившийся бутон цветочка, в котором застыл самый свет. Лучи софитов играли на ее гранях, и она казалась живой, полной какого-то ожидания. Я представил, как ее поднимают над головой, как ее вес ложится на руки, и какая буря восторга должна охватить тех, кому она достанется. Эта чаша была не просто трофеем; она была воплощенной в металле мечтой.

Когда матч начался, мое внимание, несмотря на первоначальный страх, постепенно стало приковываться к происходящему на экране. Хаотичная, на первый взгляд, беготня двадцати двух человек начала обретать структуру. Я увидел продуманные передачи, обманные движения, стремительные рывки и отчаянные подкаты. Но больше всего меня зацепил один парень в белой футболке. У него были узкие, очень добрые глаза, а в его манере бежать была какая-то особая, грациозная, но в то же время первобытная мощь. Он казался сосредоточенным и в то же время легким, как перышко.

Человек, видимо, почувствовал мой неуловимый интерес. Его палец протянулся к экрану, указывая на того самого игрока. «А это, Джефф, капитан «Шпор». Его зовут Сон Хын Мин. Прикинь, – голос Человека стал тише и проникновеннее, – столько лет он за них играет, отдает команде всю свою душу, стал уже местной легендой, а так и не выиграл с ними ни одного трофея. НИ О-ДНО-ГО».

И в этот момент во мне что-то щелкнуло. Я посмотрел на Сона уже другими глазами. Это был не просто «один из двадцати двух». Это была история. История долгого пути, упорства, надежд и колоссальных разочарований. Футбол внезапно перестал быть абстрактным зрелищем. Он стал человеческой драмой, разворачивающейся в режиме реального времени. Я начал понимать, что это не просто двадцать два человека, бегающих по полю; это двадцать две судьбы, двадцать два характера, столкнувшиеся в схватке за одну мечту. И буря эмоций, которая, как я ожидал, обрушиться на меня, оказалась не разрушительным ураганом, а мощной, захватывающей стихией, которой можно и нужно было покориться.

Правда, сама эта буря в лице моего Человека все же дала о себе знать, когда игрок «Шпор» забил гол. Человек вскочил с места с оглушительным криком, сжал меня в объятиях так, что у меня чуть не лопнули швы на пузе, и принялся танцевать по комнате, прижимая меня к груди. Наверное, в тот вечер это был единственный по-настоящему неприятный момент. Но даже в этом безумии не было и намека на ту дикость, что свалилась на бедного Эдгара. Не было ни пива, ни чипсов, было только чистое, искреннее, очень даже детское счастье. И, стоит признать, оно оказалось заразительным.

А в остальном, мне безумно понравилось смотреть футбол с моим Человеком. Я чувствовал себя не случайной жертвой, а соучастником, талисманом, как это у меня повелось. Он комментировал для меня действия игроков, делился историями из их карьеры, и сквозь его слова я видел не просто спорт, а целый мир со своими падениями и взлетами, трагедиями и триумфами, радостью побед и горечью поражений. Я, слава плюшевому Богу, не искупался в фонтане из напитков, потому что мой Человек смотрит футбол иначе – он проживает его, он чувствует его каждой клеточкой, и эта глубина чувств оказалась куда ценнее и интереснее, чем простое, шумное веселье. Все люди разные, и я, сидя на его коленях, понял, как сильно ошибался, боясь этого дня.

Когда матч закончился победой «Шпор», на экране крупным планом показали того самого парня, Сона Хын Мина. Он стоял в центре поля, запрокинув голову, и по его лицу текли слезы. Но это были не слезы боли или обиды – это были слезы облегчения, радости и, как мне показалось, благодарности за все эти годы. Он плакал, и болельщики на стадионе рыдали вместе с ним, и мой Человек тихо смахнул какую-то соринку с своего глаза. Думал, я не замечу, но плюшевые талисманы видят все. Да и я, не будь я игрушкой с вышитыми нитками глазами, тоже бы, наверное, не удержался. Для Сона этот трофей, эта прекрасная серебряная чаша, стал первым в жизни. Он так долго, так терпеливо этого ждал и наконец-то дождался.

И когда ему, капитану и легенде, вручили тот самый, сияющий, как его мечта, кубок, и он, улыбаясь сквозь слезы, поднял его над головой, а вокруг него взметнулся фонтан из конфетти, я наконец-то понял, чем так моему Человеку нравится футбол. Футбол – это не просто игра и не просто спорт. Это целая жизнь, только в миниатюре. Это история о том, как можно годами идти к цели, падать, снова подниматься, верить, когда уже, кажется, что верить не во что, и в итоге дотронуться до своей мечты, ощутить ее холодную, твердую, материальную оболочку. В этом есть что-то такое магическое и очень, очень человеческое.

Я так и не полюбил футбол так, как любит его мой Человек. Мне больше по душе мои тихие, плюшевые кроличьи дела: наблюдать за пылинками, танцующими в лучах света, слушать, как за окном воет ветер, и хранить в своей синтепоновой памяти все эти маленькие, но такое важные моменты из жизни моего Человека. Но я понял его любовь. Я принял ее. И если мое присутствие, моя роль молчаливого компаньона и талисмана помогают ему проживать эти моменты острее и ярче, то я готов быть всегда на своем посту. Мое самое главное, самое любимое дело – это быть хранителем его спокойствия и, как выяснилось, разделять его радость.

В тот вечер, глядя на ликующих фанатов и сияющее от счастья лицо Сона, я подумал: как он, пройдя долгий путь, выиграл ту красивую чашу, так и мой Человек, сам того не зная, выиграл меня, взяв с той магазинной полки. Или это я выиграл его, обретя такой дом? Вопрос непростой. Обещаю обдумать его как следует на своем плюшевом досуге.

Глава 3

Ушедшее детство человека

В моем мире, сотканном из тишины и таких молчаливых наблюдений, перемены в настроении моего Человека ощущаются порой даже острее, чем смена времени суток. И вот уже третий день над нашим общим миром нависла тяжелая свинцовая серая туча. Он грустит. Настоящей глубокой грустью, что сидит где-то внутри и не дает вздохнуть полной грудью. Он ворочается ночью, его сон – это не отдых, а беспокойное блуждание по лабиринтам тяжелых мыслей. Он открывает холодильник, смотрит на еду пустым взглядом и закрывает его снова, будто сам процесс пережевывания пищи требует слишком много сил, которых даже на это нет.

Я слежу за ним своими вышитыми черными глазками, и внутри все сжимается от сочувственной боли. Я знаю причину. Несколько дней назад зазвонил телефон, и голос бабушки, обычно такой теплый и радостный, на этот раз был окрашен странной смесью облегчения и легкой грусти. Они с дедом продали свой дом.

Мне так и не довелось побывать в тех стенах, но я знаю о том доме всё. Из обрывков его рассказов, из его снов, которые он иногда бормочет ночью, я выстроил в своем воображении целый мир. Это был не просто дом – это была крепость, вселенная, застывший во времени маленький, но такой островок его детства. Человек пытался натянуть на себя маску взрослого, рационального мужчины, для которого продажа недвижимости – рядовое жизненное событие. Он даже съездил к бабушке с дедушкой в их новую квартиру, вернулся и сказал: «Хорошая квартира, светлая, удобная. Я так за них рад». Но я-то все вижу. Я, его талисман и безмолвный хранитель всех его дум, видел маленькую трещину в этом взрослом фундаменте, из которой ледяным ядом сочилась тихая детская печаль.

Я помню тот самый вечер, когда он положил телефон после разговора с бабушкой. Комната погрузилась в гнетущую тишину. Он подошел к полке, взял меня на руки, прижал к своей груди так сильно, что я почувствовал, как бьется его сердце. И тогда он начал плакать. Беззвучно, без надрыва, да даже без слез, но от этого было только больнее. Его плечи слегка подрагивали, а его шепот был горячим и прерывистым: «Джефф, кролик ты мой… Они дом продали. Тот самый дом… который я так любил. Его больше нет».

В такие моменты я вспоминаю истории других плюшевых кроликов, с которыми мы когда-то делили одну полку в магазине. Мы, игрушки, словно связаны незримой паутиной сочувствия. Харри, например, живет у десятилетнего мальчика, который впервые в жизни получил двойку и сейчас переживает настоящую трагедию, прячась с ним под одеялом. А у Луиса пятилетняя хозяйка, у которой впервые заболели молочные зубки, и он, бедняга, весь промок от ее слез. Такова уж наша судьба – делить с людьми не только радость, но и горе. И я готов нести этот крест до конца.

Иногда Человек приводит в гости друзей. Они могут часами говорить об учебе, политике, фильмах. Их разговор – это быстрый, яркий ручей. Но общение со мной – это совсем другое. Это глубокое, спокойное озеро, в котором можно молча отразить все свои самые сокровенные мысли. Со мной можно просто посидеть и помолчать, и в этой тишине будет понимания не меньше, чем в тысяче слов. За четыре года, что мы вместе, я пропустил через свою плюшевую душу столько невидимых ударов, что мог бы, наверное, стать самым сильным и мудрым игрушечным кроликом на свете.

Я всегда считал, что мое предназначение – быть для него талисманом, оберегом от всех бед. Я и сейчас так думаю, но со временем пришло важное понимание: есть вещи, от которых не спасешь. Есть потери, которые нужно просто прожить. Многие, глядя на мою вечную вышитую улыбку и по-доброму кривоватую мордочку, думают, что это все, на что я способен – бездумно улыбаться в ответ. Но, как оказалось, и не каждый живой человек способен на такую простую, искреннюю улыбку в минуты печали. Он мог часами рассказывать мне свои воспоминания, и я слушал их своими мягкими, внимательными ушками, впитывая каждую деталь. Как они с дедом ходили в баню, пропахшую дымом и дубовым веником. Как всей семьей наряжали новогоднюю елку, и сияние огоньков от гирлянды отражалось в его восторженных детских глазах. Как он, будучи совсем маленьким, под чутким руководством бабушки посадил в огороде яблоньку, и бабушка говорила: «Вот вырастет – будешь свои яблоки есть». Как на кухне всегда стоял божественный запах бабушкиных блинов и пирогов, от которого сразу становилось как-то тепло и уютно что ли.

Слушая эти истории и глядя на его печаль, я, наконец-то смог сложить этот пазл. Он потерял не просто дом. Он потерял место силы. Тот самый портал, который мог в любой момент вернуть его в прошлое. Если раньше детство уклончиво говорило ему «до свидания», оставив надежду, что ну, может быть, когда-нибудь они еще встретятся, то теперь, когда ключи от дома оказались в руках новых хозяев, детство сказало свое твердое, окончательное и бесповоротное «прощай».

Я видел его лицо в те первые секунды после звонка. В моей голове, хоть и набитой синтепоном, часто мелькают довольно неглупые мысли. И в тот миг я увидел, будто из его души вырвали целый кусок – живой такой, теплый, наполненный светом и запахами. Это была не просто потеря собственности. Это словно оторвали кусок его самого.

Но такова уж неумолимая цена взросления, ничего тут не попишешь. Ниточки, связывающие нас с тем, беззаботным временем, одна за другой, с тихим щелчком, обрываются. Сначала школа, потом двор, в котором ты играл, а теперь – бабушкин дом. Этого не избежать. Так уж человеческая жизнь устроена.

И в этом стремительном потоке времени, сломя голову несущемся вперед, унося в прошлое целые миры, есть я. Безмолвный плюшевый друг. Друг по имени Джефф. На меня мой Человек может положиться. Я – тот самый якорь, который остался от того самого корабля, что звался «Детство». И я начинаю понимать, что быть игрушкой взрослого человека – задача куда более сложная и ответственная, чем быть забавой для ребенка. Ребенок-то видит в тебе просто персонажа для игр. Взрослый – видит в тебе хранителя своей души. И я готов нести это звание. Я готов быть его тихим пристанищем в этом огромном и порой таком безжалостном мире.