Гарики на все времена. Том 1

с сирени, обнажившейся по пояс,

но я уже на юных трясогузок

смотрю, почти ничуть не беспокоясь.

611

Невольник, весь я в путах строгих,

но со злорадством сознаю,

что я и в них свободней многих,

цепь охраняющих мою.

612

Я – удачник. Что-то в этом роде.

Ибо в час усталости и смуты

радость, что живу, ко мне приходит

и со мною курит полминуты.

613

В Сибирь я врос настолько крепко,

что сам Господь не сбавит срок;

дед посадил однажды репку,

а после вытащить не смог.

614

Сколько света от схватки идей,

сколько свежести в чувственной гамме;

но насмотришься сук и блядей —

жирно чавкает грязь под ногами.

615

В том, что я сутул и мешковат,

что грустна фигуры география,

возраст лишь отчасти виноват,

больше виновата биография.

616

Учусь терпеть, учусь терять

и при любой житейской стуже

учусь, присвистнув, повторять:

плевать, не сделалось бы хуже.

617

Вот человек: он пил и пел,

шампанским пенился брожением,

на тех, кто в жизни преуспел,

глядит с брезгливым уважением.

618

Есть власти гнев и гнев Господень.

Из них которым я повержен?

Я от обоих не свободен,

но Богу – грех, что так несдержан.

619

Слова в Сибири, сняв пальто,

являют суть буквальных истин:

так, например, беспечен тот,

кто печь на зиму не почистил.

620

Я проснулся несчастным до боли в груди —

я с врагами во сне пировал;

в благодарность клопу, что меня разбудил,

я свободу ему даровал.

621

Города различались тюрьмой —

кто соседи, какая еда;

навсегда этот праздник со мной,

хоть не праздничен был он тогда.

622

Скачет слов оголтелая конница,

стычки строчек и фраз теснота;

их рифмую не я, а бессонница,

сигарета, весна, темнота.

623

Как жаждет славы дух мой нищий!

Чтоб через век в календаре

словно живому (только чище)

сидеть, как муха в янтаре.

624

Как молодость доспехами бряцала!

Какой бывала зрелость удалой!

Остыли, как восторг провинциала

в промозглости столицы пожилой.

625

Моим конвойным нет загадок

ни в небесах, ни в них самих,

царит уверенный порядок

под шапкой в ягодицах их.

626

Муки творчества? Я не творю,

не мечусь, от экстаза дрожа;

черный кофе на кухне варю,

сигарету зубами держа.

627

Наша кровь – родня воде морской,

это от ученых нам известно,

может, потому такой тоской

мучаемся мы, когда нам пресно?

628

Служить высокой цели? Но мой дом

ни разу этой глупостью не пах.

Мне форма жмет подмышки. И притом

тревожит на ходу мой вольный пах.

629

О чем судьба мне ворожит?

Я ясно слышу ворожею:

ты гонишь волны, старый жид,

а все сидят в гавне по шею.

630

Конец апреля. Мутный снег,

не собирающийся таять,

и мысль о том, что труден век,

но коротка, по счастью, память.

631

Учить морали – глупая морока,

не лучшая, чем дуть на облака;

тебе смешна бессмысленность урока,

а пафос твой смешит ученика.

632

Разумность – не загадка, просто это

способность помнить в разные моменты,

что в жизни нет обратного билета,

а есть налоги, иски, алименты.

633

Сколь мудро нас устроила природа,

чтоб мы не устремлялись далеко:

осознанное рабство – как свобода:

и даль светла, и дышится легко.

634

Забавно, что стих возникает из ритма;

в какой-то момент, совершенно случайный,

из этого ритма является рифма,

а мысли приходят на свет ее тайный.

635

Когда б из рая отвечали,

спросить мне хочется усопших —

не страшно им ходить ночами

сквозь рощи девственниц усохших?

636

Тоски беспочвенное чувство —

души послание заветное

о том, что гнилостно и гнусно

ей наше счастье беспросветное.

637

Был подражатель, стал учеником,

и в свет его ввела одна волчица;

но слишком был с теорией знаком,

чтоб лепету и бреду научиться.

638

Я уважал рассудка голос,

к нему с почтеньем слух склонял,

но никогда на малый волос

решений глупых не менял.

639

Сомнительная личность – это кот,

что ластится и жаждет откровений;

сомнительная личность – это тот,

о ком уже все ясно без сомнений.

640

Мне кажется, наука с ее трезвостью,

умом и сединою в волосах

копается в природе с наглой резвостью

мальчишки, что копается в часах.

641

Грозным запахом ветер повеял,

но покой у меня на душе;

хорошо быть сибирским евреем —

дальше некуда выслать уже.

642

Столько волчьего есть в его хватке,

так насыщен он хищным огнем,

что щетинится мех моей шапки,

вспоминая о прошлом своем.

643

В неусыпном душевном горении,

вдохновения полон могучего,

сочинил я вчера в озарении

все, что помнил из Фета и Тютчева.

644

И в городе не меньше, чем в деревне,

едва лишь на апрель сменился март,

крестьянский, восхитительный и древний

цветет осеменительный азарт.

645

А ночью небо раскололось,

и свод небес раскрылся весь,

и я услышал дальний голос:

не бойся смерти, пьют и здесь.

646

Сейчас не бог любви, а бог познания

питает миллионов нищий дух,

и строит себе культовые здания,

и дарит муравьям крылатость мух.

647

С природой здесь наедине,

сполна достиг я опрощения;

вчера во сне явились мне

Руссо с Толстым, прося прощения.

648

Кто жизнь в России жил не зря,

тому грешно молчать, —

он отпечатки пальцев зла

умеет различать.

649

Уже в костях разлад и крен,

а в мысли чушь упрямо лезет,

как в огороде дряхлый хрен

о юной редьке сонно грезит.

650

Что я сидел в тюрьме – не срам,

за верность чести в мышеловку

был загнан я. Как воин шрам,

люблю свою татуировку.

651

Покой исчез, как не было его,

опять я предан планам и химерам;

увы, штанам рассудка моего

характер мой никак не по размерам.

652

Боюсь попасть на землю предка

и ничего не ощутить,

ведь так давно сломалась ветка,

и так давно прервалась нить.

653

Мой воздух чист, и даль моя светла,

и с веком гармоничен я и дружен,

сегодня хороши мои дела,

а завтра они будут еще хуже.

654

Конечно, жизнь – игра. И даже спорт.

Но как бы мы себя ни берегли,

не следует ложиться на аборт,

когда тебя еще и не ебли.

655

Исчезли и зелень, и просинь,

все стало осклизлым и прелым,

сиротская стылая осень

рисует по серому серым.

656

Не зная зависти и ревности,

мне очень просто и легко

доить из бурной повседневности

уюта птичье молоко.

657

Вчера я думал в темной полночи,

что мне в ошейнике неволи

боль от укусов мелкой сволочи

острей и глубже главной боли.

658

Очевидное общее есть

в шумной славе и громком позоре:

воспаленные гонор и честь

и смущенная наглость во взоре.

659

Новые во мне рождает чувства

древняя крестьянская стезя:

хоть роскошней роза, чем капуста,

розу квасить на зиму нельзя.

660

Слегка курчавясь днями выходными,

дым времени струится в никуда,

и все, что растворимо в этом дыме,

уносится без эха и следа.

661

Неясное дыханье колдовства,

забытые за древностью поверья

на душу навевает нам листва,

которой плачут осенью деревья.

662

Мой друг – иной, чем я, породы

ввиду несходства чрезвычайного:

мне дорог тайный звук природы,

ему – природа звука тайного.

663

Даровит, образован и знаний букет,

ясен ум и суждения быстры,

но способности есть, а призвания нет,

а бензин – только жидкость без искры.

664

Муза истории, глядя вперед,

каждого разно морочит;

истая женщина каждому врет

именно то, что он хочет.

665

Часто мы виновны сами

в наших промахах с девицами,

ибо многие задами

говорят не то, что лицами.

666

Царствует кошмарный винегрет

в мыслях о начале всех начал:

друг мой говорил, что Бога нет,

а про черта робко умолчал.

667

Пожить бы сутки древним циником:

на рынке вставить в диспут строчку,

заесть вино сушеным фиником

и пригласить гречанку в бочку.

Под утро ножкою точеной

она поерзает в соломе,

шепча, что я большой ученый,

но ей нужней достаток в доме.

Я запахну свою хламиду,

слегка в ручье ополоснусь,

глотком воды запью обиду

и в мой сибирский плен вернусь.

668

А закуришь, вздохни беспечально

у заросшей могилы моей:

как нелепо он жил и случайно,

очень русским был этот еврей.

669

Живу я безмятежно и рассеянно;

соседи обсуждают с интересом,

что рубль, их любимое растение,

нисколько я не чту деликатесом.

670

Жаркой пищи поглощение

вкупе с огненной водой —

мой любимый вид общения

с окружающей средой.

671

Печальная нисходит благодать

на тех, кто истолчен в житейской ступке:

умение понять и оправдать

свои неблаговидные поступки.

672

Пожив посреди разномастного сброда,

послушав их песни, мечты и проклятия,

я вспомнил забытое слово: порода,

и понял, как подлинно это понятие.

673

Есть люди – как бутылки: в разговоре

светло играет бликами стекло,

но пробку ненароком откупорил —

и сразу же зловонье потекло.

674

Мой дух ничуть не смят и не раздавлен;

изведав и неволю и нужду,

среди друзей по рабству я прославлен

здоровым отвращением к труду.

675

Мои пути так непутевы,

беспутны так мои пути,

что только путаница слова

мне помогла по ним пройти.

676

Всем дамам улучшает цвет лица

без музыки и платья чудный танец,

но только от объятий подлеца

гораздо ярче свежесть и румянец.

677

С доброжелательством ребенка

живу с тех пор, как был рожден,

и задушевностью подонка

бывал за это награжден.

678

Давно старики наши с нами расстались,

уйдя без обиды на вечный покой;

за все, что ушедшим должны мы остались,

отплатят нам дети – сполна и с лихвой.

679

Должно быть, в этом годы виноваты:

внезапно все смеркается вокруг,

и острое предчувствие утраты

мучительно пронизывает вдруг.

680

Не дослужась до сытой пенсии,

я стану пить и внуков нянчить,

а также жалобными песнями

у Бога милостыню клянчить.

681

Творя научные мистерии,

познанье чувствам предпочтя,

постигли мы распад материи,

распада духа не учтя.

682

Для всех распахнут я до дна,

до крайнего огня,

но глубже – темная стена

внутри вокруг меня.

683

Я уравновесил коромысло

с ведрами желания и долга,

только очень мало вижу смысла

в том, что я несу его так долго.

684

Судьбы своей тасуя ералаш,

я вижу из поблескиванья фактов,

что чем обыкновенней опыт наш,

тем больше в нем с поэзией контактов.

685

Есть в жизни магистральные пути,

где сомкнутой толпы пылит пехота,

но стоит ненадолго с них сойти,

и больше возвращаться неохота.

686

Я не спорю – он духом не нищий.

Очень развит, начитан, умен.

Но вкушая духовную пищу,

омерзительно чавкает он.

687

Муза – полуведьма, полудама.

Взбалмошная, вечно молодая.

Ветрена, капризна и упряма

и уходит, не предупреждая.

688

Жалко, если сбудется мой бред,

но уже дымит на мне рубаха;

я рисую времени портрет,

и оно расплатится с размаха.

689

Вдруг плесень мха со старых стен

уколет сердце бурым тлением,

и всех логических систем

не хватит справиться с волнением.

690

Я машину свою беспощадно гонял,

не боясь ни погоды, ни тьмы;

видно, ангел-хранитель меня охранял,

чтобы целым сберечь для тюрьмы.

691

Когда душа облита ложью

и жирным чадом грязных дней,

окурок в пепельнице может

родить отчаяние в ней.

692

Я был нелепым, был смешным,

я просто тек, журча,

но море было бы иным

без моего ручья.

693

Проходимец и безобразник,

верю: будет во вторник-среду

и на нашей улице праздник;

только дайте сперва я съеду.

694

Вот ведь чудо: чистый атеизм

в годы, когда в космос кинут мост,

стал почти такой же атавизм,

как покров из шерсти или хвост.

695

Живем ожиданием чуда,

оно не случиться не может,

и мы в него верим, покуда

не видим, что век уже прожит.

696

В те дни, когда поступки событийные

подростки начинают затевать,

родители – фигуры комедийные,

что очень им обидно сознавать.

697

Со старым другом спор полночный.

Пуста бутыль, и спит округа.

И мы опять не помним точно,

в чем убедить хотим друг друга.

698

Снова завтра день судьба пошлет,

снова что-то вспомню из былого,

снова день прольется напролет

в ловле ускользающего слова.

699

Склонен до всего коснуться глазом

разум неглубокий мой, но дошлый,

разве что в политику ни разу

я не влазил глубже, чем подошвой.

700

Балагуря, сквернословя и шутя,

трогал столькие капканы я за пасть,

что в тюрьму попал естественно, хотя

совершенно не туда хотел попасть.

701

Бывает зло – оно стеной

стоит недвижной и глухою,

но повернись к нему спиной —

само становится трухою.

702

Пускай бы, когда свет почти померк,

душа, уже рванувшаяся ввысь,

из памяти взрывала фейерверк

секунд, что в этой жизни удались.

703

Между мелкого, мерзкого, мглистого

я живу и судьбу не кляну,

а большого кто хочет и чистого,

пусть он яйца помоет слону.

704

Мы все – пылинки на планете.

Земля – пылинка во Вселенной.

Я сплю. Уютны мысли эти

моей ленивой плоти тленной.

705

Когда фортуна даст затрещину,

не надо нос уныло вешать,

не злись на истинную женщину,

она вернется, чтоб утешить.

706

Вот и старость. Шаркая подошвами,

шагом по возможности нескорым

тихо направляемся мы в прошлое,

только что смеялись над которым.

707

Такие нас опутывают путы,

такая рвать их тяжкая работа,

что полностью свободны мы в минуты,

пока сличает смерть лицо и фото.

708

Когда очередной душевный сумрак

сгущается кромешной пеленой,

я книгу вспоминаю, где рисунок:

отрекшись, Галилей пришел домой.

709

В пылу любви ума затмение

овладевает нами всеми —

не это ль ясное знамение,

что Бог устраивает семьи?

710

Стихи мои в забвении утонут,

хоть вовсе их пишу не для того,

но если никого они не тронут,

то жалко не меня, а никого.

711

Я трубку набиваю табаком.

Как тягостны часы в ползущем дне!

Никак я не почувствую, по ком

звонит сегодня колокол во мне.

712

В безумных лет летящей череде

дух тяжко без общенья голодает;

поэту надо жить в своей среде:

он ей питается, она его съедает.

713

На тихих могилах – две цифры у всех,

а жизнь – между ними в полоске.

И вечная память. И шумный успех.

И мнимореальные доски.

714

К чужой судьбе, к чужой мольбе

кто не склонял свой слух,

тот будет сам пенять себе,

что был так долго глух.

715

Нас будто громом поражает,

когда девица (в косах бантики),

играя в куклы (или в фантики),

полна смиренья (и романтики),

внезапно пухнет и рожает.

Чем это нас так раздражает?

716

Конечно, я пришел в себя потом,

но стало мне вдруг странно в эту осень,

что грею так бестрепетно свой дом

я трупами берез, осин и сосен.

717

От точки зрения смотрящего

его зависит благодать,

и вправе он орла парящего

жуком навозным увидать.

Но жаль беднягу.

718

Давно заметил я: сияние

таланта, моря, мысли, света —

в нас вызывает с ним слияние,

и мы в себе уносим это.

719

Время поворачивая вспять,

как это смешно – не замечая,

тянемся заваривать опять

гущу из-под выпитого чая.

А близость с тем, а нежность к той

давно мертвы,

и память стала – как настой

разрыв-травы.

720

Вновь себя рассматривал подробно:

выщипали годы мои перья;

сестрам милосердия подобно,

брат благоразумия теперь я.

721

То утро помню хорошо:

среди травы, еще росистой,

тропой утоптанной российской

я меж овчарок в лагерь шел.

722

Порою поступаю так постыдно,

как будто не в своем слегка уме;

наследственные корни, очевидно,

воюют меж собой в душевной тьме.

723

Всегда, мой друг, наказывали нас,

карая лютой стужей ледяной;

когда-то, правда, ссылкой был Кавказ,

но там тогда стреляли, милый мой.

724

Эта мысль давно меня терзает,

учит ее в школе пятый класс:

в мире ничего не исчезает;

кроме нас, ребята, кроме нас.

725

Крушу я ломом грунт упорный,

и он покорствует удару,

а под ногтями траур черный —

по моему иному дару.

726

Любовь и пьянство – нет примера

тесней их близости на свете;

ругает Бахуса Венера,

но от него у ней и дети.

727

Есть кого мне при встрече обнять;

сядем пить и, пока не остыли,

столько глупостей скажем опять,

сколько капель надежды в бутыли.

728

Свободы лишь коснуться стоит нам,

я часто это видел на веку:

помазанный свободой по губам

уже стремится к полному глотку.

729

И не спит она ночами,

и отчаян взгляд печальный,

утолит ее печали

кто-нибудь совсем случайный.

730

В жизни этой, суетной и краткой

(так ли это, кажется ли мне),

вижу я то мельком, то украдкой

явное вмешательство извне.

Но чье – не знаю.

731

Что сложилось не так,

не изменишь никак

и назад не воротишь уже,

только жалко, что так

был ты зелен, дурак,

а фортуна была в неглиже.

732

Не чаши страданий, а чашки

хватает порой для лечения,

чтоб вовсе исчезли замашки

любые искать приключения.

733

Пою как слышу. А традиции,

каноны, рамки и тенденция —

мне это позже пригодится,

когда наступит импотенция.

734

Если так охота врать,

что никак не выстоять,

я пишу вранье в тетрадь

как дневник и исповедь.

735

Окунулся я в утехи гастрономии,

посвятил себя семейному гнезду,

ибо, слабо разбираясь в астрономии,

проморгал свою счастливую звезду.

736

Великие событья – тень назад

бросают очертаньями своими,

но наши аккуратные глаза

не видят нежелаемое ими.

737

Нет, я в рабах не долго хаживал,

я только пять прибавлю скудных

в те миллионы лет подсудных,

Россией съеденные заживо.

738

Поверь мне, грустный мой приятель,

твои терзания напрасны:

на Солнце тоже много пятен,

но и они на нем прекрасны.

739

Чего хочу, того ищу,

хочу уйти от власти Рима,

и щуплых пращуров прищур

во мне участвует незримо.

740

На мои вопросы тихие

о дальнейшей биографии

отвечали грустно пифии:

нет прогноза в мире мафии.

741

В нас посевает жизнь слепая

продленной детскости заразу,

и зрелость, поздно наступая,

уже с гнильцой бывает сразу.

742

Наука, ты помысли хоть мгновение,

что льешь себе сама такие пули:

зависит участь будущего гения

от противозачаточной пилюли.

743

Живу, ничуть судьбу не хая

за бурной жизни непокой:

погода самая плохая —

гораздо лучше никакой.

744

В надежде, что свирепые морозы

во мне произведут метаморфозы,

был сослан я в сибирские края,

где крепче стала ветреность моя.

745

По вороху надежд, сухих и ветхих,

вдруг искра пробегает временами,

и почки наливаются на ветках

у дерева с истлевшими корнями.

746

Мы от любви теряем в весе

за счет потери головы

и воспаряем в поднебесье,

откуда падаем, увы.

747

Когда вершится смертный приговор,

душа сметает страха паутину.

Пришла пора опробовать прибор,

сказал король, взойдя на гильотину.

748

Ты люби, душа моя, меня,

ты уйми, душа моя, тревогу,

ты ругай, душа моя, коня,

но терпи, душа моя, дорогу.

749

Хоть и тонешь там и тут,

грязь весны и слякоть осени —

как разлука, если ждут,

и разлука, если бросили.

750

Внезапна гибель светлых дней,

а мы ее так часто видели,

что чем нам лучше, тем страшней,

а чем темнее, тем обыденней.

751

Сибирь. Весна. Потери и уроны

несет снегам сиянье с высоты.

Орут с берез картавые вороны

о горечи и грусти красоты.

752

Тигра гладить против шерсти

так же глупо, как по шерсти.

Так что если гладить,

то, конечно, лучше против шерсти.

753

Куда б меня судьбой ни занесло,

в какую ни согни меня дугу,

высокого безделья ремесло

я правлю, как умею и могу.

754

Не мучусь я, что бытом жизнь полна,

иное мне мучительно и важно:

растления зловонная волна

с ленивой силой душу лижет влажно.

755

Мечтал бы сыну передать я,

помимо знаний и сомнения,

отнюдь не все мои проклятья,

но все мои благословения.

756

Действуя размашисто и тонко

страхом, похвалой и жирным кусом,

дух эпохи вылепил подонка

с грацией, достоинством и вкусом.

757

В те дни, когда я пал на дно,

раскрылось мне сполна,

что всюду есть еще одно

дно у любого дна.

758

Но взрыв, и бунт, и пламень этот —

избавь нас Бог увидеть снова,

минуй всех нас российский метод

лечить болезнь, убив больного.

759

Я верю в мудрость правил и традиций,

весь век держусь обычности привычной,

но скорбная обязанность трудиться

мне кажется убого-архаичной.

760

Нечаянному счастью и беде

отыскивая место в каждом быте,

на дереве реальности везде

есть почки непредвиденных событий.

761

Жить, покоем дорожа —

пресно, тускло, простоквашно;

чтоб душа была свежа,

надо делать то, что страшно.

762

Слухи, сплетни, склоки, свары,

клевета со злоязычием,

попадая в мемуары,

пахнут скверной и величием.

763

Когда между людьми и обезьянами

найдут недостающее звено,

то будет обезьяньими оно

изгоями с душевными изъянами.

764

Есть люди сна, фантазий и мечты,

их души дышат ночи в унисон,

а сутолока скользкой суеты,

творящаяся днем, – их тяжкий сон.

765

Если бабе семья дорога,

то она изменять если станет,