Птицы не вьют гнезд на чужбине

Глава семьи немногословный и справедливый. По твердому ясному взгляду, проникающему в душу, можно понять и почувствовать. Без слов.

У Нурхамата было исключительное качество – жить в моменте, видеть хорошее и показывать его другим. Просто жить и ценить время, смаковать его. Свои качества он передаст потомкам.

Мужчина любил подставить лицо лучам солнца, вне зависимости от времени года, будь это хмурый осенний день, когда неожиданно выглянет светило, или бледный зимний, когда день нехотя пропускает редкий луч: «Благодарю за все, что у меня есть, и за то, что у меня будет, за воду, за хлеб, за дом, за семью, за род, который дает мне силу, защиту и опыт».

Не похож он был на своих односельчан, простых деревенских мужиков. От него веяло какой-то загадочной, спокойной уверенностью, надежностью и теплотой. Поэтому сердце женщины в ту роковую августовскую ночь было спокойным.

У Гилязовых подрастали общие детки: шестилетний сын Мингата— высокий голубоглазый мальчик с шапкой непокорных русых волос, рассудительный, копия Гилязова – старшего и трехлетняя дочь Василя, противоположность брата, в маму. Смуглая кожа, бархатный взгляд миндалевидных карих глаз, обрамленных густыми длинными иссиня-черными ресничками, очерченные дугой смоляные бровки, чуть вздернутый нос. Полные розовые губы,ровный не по возрасту ряд жемчужных молочных зубов и тяжелые непокорные черные косы с вплетенными серебряными монисто. Высокие скулы и слегка заостренный подбородок придавали девочке аристократичность— то были гены отца.

Волосы спускались мягкими волнами на плечи и спину дочери. Деревянный гребешок, искусно украшенный ажурной резьбой, быстро скользил в руках мамы и как парусник покорял океан шелковистых волос.

«Красивая ты, сведешь с ума любого»,—вздыхалав такие моменты Марфуга.

…В селе было неспокойно. Крепкий достаток, созданный личным тяжелым трудом каждого члена крестьянской семьи, выставляли на позор. Нурхамат не принимал лень. Так обучил отец, того – дед. Для чего же тогда пришел в этот мир?

– Эх! Зарится на чужое добро! От безделья же это!– раздражался Нурхамат. – Иди и работай! Земля-то матушка— добрая, плодородная. Урожай богатый, закрома заполним, хватит всем.

Зависть людская не дремала. Поднимали волну недовольства у завистников и крепкое изобильное хозяйство, и предпринимательская жилка у Гилязова – старшего, и молодая красавица жена, и смышленые наследники.

Односельчане удивлялись, как можно быть опрятными и счастливыми, когда нужно пахать в поту сутки напролет? Заниматься стройкой, хозяйством, домашней скотиной, полевыми работами, огородом, садом и оставаться при этом бодрыми и красивыми?

Как ни зайди к Гилязовым—начищенные добела деревянные половицы, кружевные занавески, красные герани на подоконниках, белоснежные подушки, одеяла высятся на ярких кованых сундуках. В печи томятся яства, доносится аромат свежеиспеченного хлебушка. Дети всегда уважительны, в опрятной одежде, причесаны и… в совместном времяпровождении с родителями. Грамотные, с пяти лет читают! Где это видано, чтобы деревенские были грамоте обучены?

У Нурхамата ведь стоит ряд книг, такие многостраничные, в кожаных переплетах, и от них идет чудесный аромат, словно не книги это, а шкатулка, впитавшая запахи странствий.

Во дворе всегда аккуратная зеленая лужайка разнотравья. Да и навозом не пахнет, при таком-то количестве домашней скотины. Из сада доносится щебетанье птиц. Оазис, диво-дивное. И мух нет в доме!

Низменные человеческие инстинкты достигли критической отметки в августовскую ночь 1931 года и вырвались бурным грязным потоком, сокрушая на своем пути всё живое.

Ночью село осветилось бесшумными всполохами молний на темном небе. Затем прогремели громовые раскаты, словно темные силы зла напомнили о себе. Дождя не было, только пугающая сухая гроза. В четыре часа утра крепкая дверь избы-пятистенки задрожала от сильных ударов. Незнакомый хриплый, прокуренный бас прорычал: «Открывай, Гилязов, иначе всех подожжем, не бери грех на душу!»

Нурхамат наспех оделся. Поймал испуганный взгляд жены, которая поспешила успокоить маленькую Василю, в длинной белой рубашечке, прижала к себе и начала без остановки целовать лицо дочери.

В дом ворвались трое односельчан и остановились в нерешительности. Повисло глубокое тягостное молчание. Оно может быть поддерживающим, упрекающим, вопросительным, ожидающим. Сейчас молчание было пугающим и зловещим. В глубине души каждого взрослого плакал маленький ребенок, размазывая грязными ладошками слезы по лицу.

Странный непонятный запах чужаков наполнил дом Гилязовых, вмиг вытеснив домашний аромат хлеба и сосновый дух деревянного сруба. В этот момент односельчанам хотелось одного. Крепко зажмуриться. Окунуться, как в реку, в далекое счастливое детство, где в ласковых объятиях прижимает к себе мать, гладит по головке и спинке и нежно шепчет: «Все пройдет. Это всего лишь страшный сон, тс-с-с, тише-тише».

«Что же делается-то? Ведь Нурхамат— один из нас, вместе бегали мальчишками купаться на Шешму, а сколько раз он спасал наши семьи от голодной зимы?!»

Вот стоят беззащитные Гилязовы, с детьми на руках.

За окном после тяжелых раскатов грома застучали по крыше первые крупные капли дождя. Стрелы молний пытались найти себе цель для расправы. Природа бушевала.

Молчание прервал влетевший в дом, высокий, небритый оперуполномоченный из города, в длинном черном кожаном плаще, с наганом в руках. Настоящий черный ворон.

– Что встали? Сами хотите вместо них, так идите!

Нурхамат встретился с ним взглядом. Увидел бессмысленную ярость в покрасневших глазах, отшатнулся. Абсолютно выцветшие, ничего не выражающие глаза.

Главу семьи вывели во двор. Пока искали веревку, Нурхамат опустился во дворе на траву, поднял голову и вздохнул полной грудью родного воздуха. Когда еще придется испить воды из родника и вдохнуть запах свежескошенной травы? Да и останемся ли в живых? Продолжится ли род Гилязовых?

Скоро рассвет. Солнце вступит в свои права, даря всему живому тепло, небо посветлеет, впереди новый день.

Обвел взглядом дом, крыльцо, постройки: сараи, конюшню, баню. Остановил взгляд на клети —месте для хранения и молотьбы зерна: «Эх, урожай-то такой нынче! Загляденье! Не дадут ведь убрать! Сгниет на корню, погибнет».

Неизвестность пугала. Окутывала тяжелым вязким туманом все тело. Нурхамат понимал, что нельзя паниковать и показывать семье страх перед будущим. Нужно постараться успокоиться, взять себя в руки, и тогда, жена и дети почувствуют его настроение.

Крепкие мозолистые руки Нурхамата связали веревкой, которую сняли с гвоздя в его же прибранном сарае, где каждый предмет лежал на своем месте. Вытолкнули на широкую улицу.

Земли в округе было много. Дома и хозяйственные, надворные постройки возводились широко, а не теснились. Вдоль широкого ручья, вольготно пробившего себе дорогу через все село, издревле располагались бани. У ворот одиноко стояла запряженная лошадь.

Только сейчас Нурхамат заметил, что он босиком.

Марфуге с детьми сказали одеваться, ничего с собой не брать. Дочь Василя взяла дветряпичные куклы и деревянную лошадку, выструганную отцом и окрашенную в белый цвет матерью. Поглядывала то на маму, то на игрушки. Старалась не встречаться взглядом с чужими дядями. Куда увели папу, что происходит? Кто эти чужие люди?

У побледневшего сына, повзрослевшего за минуту, Марфуга впервые заметила серьезный взгляд отца. Мингата молча встал и закрыл собой маму и Василю. И никаких слез, нытья и плача. Все это будет потом.

Хлеб Марфуга быстро успела завернуть в чистое полотно, больше ничего не разрешили взять из родного дома.

Глава 2. Не переставай верить…

Сижу зарешеткой втемнице сырой.

Вскормленный вневоле орел молодой,

Мой грустный товарищ, махая крылом,

Кровавую пищу клюет под окном,

Клюет, ибросает, исмотрит вокно,

Как будто сомною задумал одно.

Зовет меня взглядом икриком своим

Ивымолвить хочет: «Давай улетим!

Мывольные птицы; пора, брат, пора!

Туда, где затучей белеет гора,

Туда, где синеют морские края,

Туда, где гуляем лишь ветер… дая!..»

А.С.Пушкин

Накануне страшной ночи старшая дочь Гилязовых – Закиря ушла ночевать к родственникам, что и спасло ей жизнь.