Легенда о св. Юлиане Странноприимце

Он любил, трубя в рог, следовать за псами, которые мчались по склонам холмов, прыгали через ручьи, подымались в леса. А когда олень начинал стонать от укусов, он убивал его быстрым ударом, а после наслаждался бешенством псов, пожиравших куски туши на дымящейся шкуре.

В туманные дни он забирался в болото и выслеживал диких гусей, уток или выдр.

Три конюха с рассвета ожидали его у крыльца; а старый монах, высунувшись из слухового окна, напрасно делал ему призывные знаки, – Юлиан не оборачивался. Он уходил в солнечный зной, в дождь, в бурю, пил пригоршней воду из ключей, ел на скаку дикие яблоки, усталый – отдыхал под дубом. Возвращался он поздней ночью, весь в крови и в грязи, с колючками в волосах; от него пахло диким зверем. Он стал таким, как они. Когда мать его целовала, он принимал ее ласки холодно и, казалось, мечтал о другом – о важных вещах.

Он убивал медведей ножом, быков топором, кабанов рогатиной; и ему случалось одной палкой отбиваться от стаи волков, глодавших трупы под виселицей.

Однажды зимним утром он выехал еще до восхода солнца, хорошо вооруженный, с арбалетом за плечами и колчаном стрел у седельной луки.

Земля ровно звенела под копытами датского жеребца, за которым бежали две барсучьих таксы. Дул резкий ветер, и капли дождя леденели на его плаще. Часть горизонта просветлела, и в белесоватых сумерках он увидел кроликов, прыгавших около своих нор. Обе таксы тотчас на них кинулись и, хватая их, перегрызали спинные хребты.

Вскоре он углубился в лес. На конце ветви, отяжелев от холода и подвернув голову под крыло, спал тетерев. Юлиан мечом наотмашь отсек ему обе лапы и, не подобрав, продолжал путь.

Три часа спустя он очутился на вершине горы, такой высокой, что небо казалось почти черным. Прямо перед ним скала, похожая на длинную стену, нависала над бездной. На краю ее два диких козла глядели в пропасть. Не имея стрел (конь его остался внизу), Юлиан задумал спуститься к животным. Босиком, скорчившись, добрался он до первого и вонзил ему нож под ребра. Второй в ужасе прыгнул в пустоту. Юлиан кинулся его ударить, но, поскользнувшись правой ногой, упал на труп убитого животного, раскинув руки, лицом над самой бездной.

Спустившись снова на равнину, он пошел вдоль ив, окаймлявших реку. Низко летевшие журавли время от времени проносились над его головой. Юлиан без промаха убивал их бичом.

Между тем в воздухе стало теплее, иней растаял, поплыли тяжелые туманы, показалось солнце. Вдали засверкало застывшее свинцовое озеро. Посреди озера сидел зверь, какого Юлиан не видал никогда, – бобр с черной мордочкой. Он убил его стрелой, несмотря на расстояние, и было досадно, что нельзя унести его шкуру.

Затем Юлиан вошел в аллею больших деревьев, вершины которых образовали при входе в лес подобие триумфальной арки. Дикая коза выскочила из чащи, на перекрестке попался олень, барсук вылез из норы, на зеленой траве павлин распустил свой хвост. А когда он их всех умертвил, появились другие козы, лани, другие барсуки и павлины, а там – дрозды, сойки, хорьки, лисицы, ежи, рыси – бесконечное множество животных, и с каждым шагом все больше и больше. Трепещущие, они кружились вокруг него и глядели умоляющими и кроткими взорами. Но Юлиан не уставал убивать: то натягивал арбалет, то обнажал меч, то ударял ножом, ни о чем не думая, ничего не помня. Он охотился в какой-то неведомой стране, с незапамятных времен, и все совершалось бессознательно, с той легкостью, какую испытываешь во сне. Его остановило необычайное зрелище: стадо оленей заполняло долину, имевшую форму цирка; скученные, один подле другого, они отогревались собственным дыханием, которое дымилось в тумане.

Мечта о необычайной бойне на несколько мгновений захватила у Юлиана дух острым наслаждением. Он слез с коня, засучил рукава и начал стрелять.

При свисте первой стрелы все олени разом повернули головы. В их сплошной массе образовались впадины. Раздались стоны, и стадо заколыхалось.

Края долины были слишком круты. Олени метались в естественной ограде, ища выхода. Юлиан целился и стрелял; стрелы падали, как дождь во время грозы. Олени, обезумев, дрались, взвивались на дыбы, карабкались друг на друга, их тела с перепутанными рогами воздвигались широким холмом, который рушился и передвигался. Колыханье их боков постепенно замирало, и наконец все они околели, лежа на песке, с пеной у ноздрей и с вывалившимися внутренностями.

Все стихло.

Наступала ночь, и за лесом, между ветвями, небо было красное, как кровавая завеса.

Юлиан прислонился к дереву. Расширенными глазами он созерцал небывалую бойню, не понимая, как он мог это сделать.

С другой стороны долины, на опушке леса он увидал оленя, лань и ее детеныша.

Олень был черный, чудовищного роста, с шестнадцатью отростками на рогах и белой бородой. Лань, палевая, как осенний лист, щипала траву, а пегий детеныш на ходу сосал ее вымя.

Арбалет зажужжал еще раз. Олененок был убит тут же. Тогда мать, глядя в небо, заголосила воем глубоким, раздирающим, человеческим. Юлиан в раздражении выстрелом в грудь положил ее на землю. Большой олень видел это и сделал скачок. Юлиан послал ему свою последнюю стрелу. Она вонзилась ему в лоб и там осталась.

Старый олень будто и не почувствовал: шагая через трупы, он шел на него, готовый ринуться и поднять на рога. Юлиан попятился в невыразимом ужасе. Чудесный зверь остановился и, сверкая глазами, торжественный, как патриарх, как судия, между тем как вдали звенел колокол, повторил три раза:

– Будь проклят! Проклят! Проклят! Настанет день, и ты убьешь отца и мать, свирепая душа!

Он преклонил колени, тихо закрыл глаза и испустил дух.

Юлиан был ошеломлен, затем подавлен внезапной усталостью. Отвращение и огромная тоска переполнили его. Закрыв лицо руками, он долго плакал.

Коня он потерял, собаки его оставили. Окружавшее его одиночество, казалось, грозило бесчисленными бедами. Тогда, охваченный страхом, он побежал через поля по первой попавшейся тропинке и вскоре очутился у ворот замка.

Ночью он не спал. При мерцании висячего светильника он все время видел большого черного оленя. Пророчество не давало ему покоя, и он боролся с ним. «Нет! Нет! Нет! Я не могу их убить!» А потом подумал: «А если бы я вдруг захотел…» И он боялся, что дьявол внушит ему нечестивые помыслы.

Три месяца мать в тревоге молилась у изголовья его кровати, а отец, вздыхая, бродил по коридорам. Он призвал самых знаменитых лекарей, которые прописали много снадобий. Недуг Юлиана, утверждали они, причинился либо от зловредного ветра, либо от любовного томления. Но юноша на все вопросы отрицательно качал головой.

Силы возвращались к нему; его водили гулять во двор; старый монах и добрый сеньор поддерживали его под руки. Вполне оправившись, он упорно отказывался от охоты.

Отец, желая развлечь Юлиана, подарил ему большой сарацинский меч.

Он висел в арматуре на верху колонны. Понадобилась лестница, чтобы достать его. Меч был так тяжел, что выскользнул у него из рук и, падая, так близко задел доброго сеньора, что разрезал его плащ. Юлиан подумал, что убил отца, и лишился чувств.

С тех пор он стал бояться оружия. При виде обнаженной стали бледнел. Эта слабость приводила семью в отчаяние.

Наконец старый монах, во имя господа, чести и предков, приказал ему возвратиться к занятиям, подобающим дворянину.

Конюхи целыми днями занимались метанием копья. Юлиан быстро достиг совершенства в этом искусстве. Он попадал в горлышки бутылей, сбивал зубцы флюгеров, на расстоянии ста шагов вонзал копье в дверные гвозди.

Однажды летним вечером, когда предметы в сумерках становятся смутными, стоя под виноградным наметом, он заметил вдали два белых крыла, трепетавших на высоте виноградных шпалер. Не сомневаясь, что это аист, он метнул копье.

Раздался пронзительный крик.

Это была его мать; лопасти ее чепца были пригвождены к стене.

Юлиан бежал из замка и не вернулся.

II

Он вступил в шайку искателей приключений, проходивших мимо.

Он узнал голод, жажду, лихорадку и вшей, приучил себя к грохоту стычек и к виду умирающих. Кожа его обветрилась, тело огрубело от доспехов. Будучи очень сильным, мужественным, воздержанным и дальновидным, он без труда достиг командования отрядом.

Вступая в битву, Юлиан увлекал за собою своих воинов широким взмахом меча. По узловатой веревке взбирался он ночью на стены крепостей; ураган раскачивал его, искры греческого огня приставали к латам, кипящая смола и расплавленный свинец струились из бойниц. Часто удар камня раздроблял его щит. Мосты, обремененные людьми, проваливались. Действуя одной палицей, он одолел однажды четырнадцать всадников. На поединках он побеждал всех охотников. Более двадцати раз его считали убитым.

Божьей милостью Юлиан всегда выходил невредимым, потому что он защищал духовных лиц, сирот, вдов и особенно стариков. Когда ему случалось видеть впереди себя старика, он его окликал, чтобы взглянуть ему в лицо, точно боялся убить по ошибке.

Беглые рабы, мятежные крестьяне, лишенные состояния незаконнорожденные, всякие смельчаки стекались под его знамена, и у него составилось целое войско.

Оно росло, он стал знаменит, союза с ним искали.

Юлиан оказывал помощь поочередно – то французскому дофину, то английскому королю, то иерусалимским храмовникам, то парфянскому сюрене, то абиссинскому негусу, то калькуттскому императору. Он сражался со скандинавами, покрытыми рыбьей чешуей, с неграми, ехавшими с круглыми щитами из бегемотовой кожи верхом на рыжих ослах, с золотистыми индусами, потрясавшими над своими диадемами широкими саблями, отполированными, как зеркало. Он побеждал троглодитов и антропофагов. Он пересекал области столь знойные, что волосы от солнечного жара сами вспыхивали, как факелы, другие – столь холодные, что руки отделялись от туловища и падали на землю, и, наконец, страну таких туманов, что люди шли, окруженные призраками.

Республики в затруднительных случаях обращались к Юлиану за советом. При переговорах с послами он добивался неожиданно выгодных условий. Если какой-нибудь царь вел себя дурно, то он являлся внезапно и усовещивал его. Он освобождал народы и отворял темницы королевам, заключенным в башнях. Не кто иной, как он, убил медиоланского змия и дракона из Обербирбаха.

Император Окситании, победив испанских мусульман, взял себе в наложницы сестру кордовского калифа; с нею он прижил дочь, которую воспитал по-христиански. Калиф, делая вид, что он тоже хочет принять христианскую веру, явился к нему якобы в гости в сопровождении огромной свиты, перебил весь гарнизон, а его самого бросил в подземную темницу и обращался с ним жестоко, чтобы силой вырвать у него сокровища.

Юлиан поспешил ему на помощь, разбил войско неверных, обложил город, убил калифа, отрубил ему голову и перекинул ее, как мяч, на ту сторону укреплений. Потом он вывел императора из темницы и вновь возвел его на трон в присутствии всего двора.

Император за такую услугу предложил ему много корзин с деньгами. Юлиан отказался. Думая, что он хочет еще больше, император предложил ему три четверти своих сокровищ. Новый отказ. Затем – разделить между ними царство. Юлиан поблагодарил, не принимая. Тогда император заплакал от досады, не зная, каким образом выразить свою благодарность, но вдруг ударил себя по лбу и шепнул несколько слов на ухо приближенному. Тут ковровая завеса поднялась, и появилась девушка.

Большие черные глаза ее светились кротко, как две лампады; чарующая улыбка приоткрывала уста; локоны волос цеплялись за драгоценные каменья открытого платья. Под прозрачной туникой угадывалась юность ее тела. Вся она была нежной, пухленькой, стройной.