Инго и Инграбан

– Часто доводилось мне радоваться в жизни; хотя я и не больше, чем странствующий богатырь, но теперь я стою перед моим повелителем более ликующий, чем когда-либо. Гнездо, которое подобно ястребам, мы свили здесь, на скале, кажется мне делом добрым и праведным. И упоенный медом, хвалю я работу: крепкие валы, глубокие рвы и творящую руку человека. Много всякого дела человеческого переделал я, и чаще приходилось мне разорять, чем создавать, но наравне со сражением на поле битвы хвалю я, как достойнейшее, дело топора, устраивающего жилища на никому не принадлежащей земле. Покойся, король, на брачном ложе; в первый раз со времени отрочества задремлешь ты господином на собственной земле, обняв рукой шею твоей жены. Спокойно спи: ратники почтительно бодрствуют вокруг зеленого брачного чертога их короля. Счастлив был день, да будет же счастлива ночь, и прибытие ваше во двор да будет для вас знамением счастливой жизни!

10. У источника

Один раз лето уже одело зеленой листвой деревья на Идисбахе, и один раз зима уже оголила ветки деревьев – но целый год весело горел огонь в очаге нового двора. Снова наступило лето, а с ним и хорошая пора: по небу потянулись вереницы светлых облаков, а у подножья лесистых холмов – вереницы овец и быков. Среди дубов возвышалось теперь массивное деревянное строение, господские хоромы. Поднявшийся по ступенькам, входил через дверь в обширный зал, видел в углублении священный очаг, а над собой – крепкую бревенчатую кровлю, по сторонам – высокие подмостки, а за ними – вход в покои хозяина и хозяйки. На дворе находились конюшни, амбары и низкий спальный покой для ратников, за которым вздымался вал.

Под дубом, на котором было оборудовано жилище, сидела Ирмгарда, в блаженном упоении потупив глаза: на земле, на липовом щите своего отца, лежал ее крошечный сын, а Фрида укачивала его. Малютка тянулся ручками к жужжавшей перед ним пчеле.

– Прочь, носительница меда, – гнала ее Ирмгарда, – и не причиняй вреда маленькому витязю, ведь он не знает, что у тебя под мохнатой одеждой скрыто оружие. Лети себе к своим подругам и прилежно вари медовую сыту, чтобы мой витязь зимой насладился плодами твоей работы. Ведь он юный владетель замка, и для него взимаем мы десятину со всякого добра, произрастающего в диком лесу. Посмотри, Фрида, как сердито поглядывает он и сжимает кулачки; со временем он будет воином, какого страшатся мужи. А вот и отец несет ему добычу с охоты, – радостно воскликнула она и, взяв малютку со щита, поднесла его к Инго, подошедшему к ним с убитым козлом на плече.

Предводитель наклонился над сыном, ласково провел рукой по кудрям жены и положил животное у дерева.

– Быстроногий перебежал мне дорогу, когда я шел по ту сторону гор к границам бургундов. Они довольно близко, и достичь их можно и без большой езды на коне, – улыбаясь, сказал он. – У одного из марвингов ночью похитили из лесного загона двух быков; мы отправились по следам, ведшим за рубежи, и гонцы наши теперь идут на юг чтобы истребовать похищенное. Опасаюсь, однако ж, что напрасно: тамошние порубежники несправедливы, и не добудем мы добро наше иначе, как в свою очередь напав на стада на их землях. Незавидный подвиг для витязя – таскаться по ночам, подобно коту, выходящему на ловлю мышей; но хлебопашцы требуют этого, а начальнику не следует им отказывать.

– Поэтому приветливо они улыбаются тебе, а жена довольна оказываемым тебе почетом, – утешила его Ирмгарда.

– Моя добрая жена радуется, а между тем редко доводилось ей слышать, чтобы певец воспевал подвиги ее мужа, – ответил Инго. – Сегодня ночью снилось мне, будто оружие звенело над ложем нашим; я поднялся и увидел, что меч мой шевелится в ножнах. Не знаешь ли, что означает сей сон, толковательница знамений?

– Моему королю хочется уехать от жены и ребенка, – сказала Ирмгарда – Тесен тебе двор и безвестно пребывание твое в лесах. Порой я отчетливо вижу тучи на челе твоем, и боевые речи слышу из уст спящего, когда склоняюсь над ним.

– Таков уж обычай мужчин, как тебе это известно, – откликнулся Инго, – на ложе они желают воинских походов, а после боя – возвращения на грудь супруги. Легко может статься, что звон меча моего предвещает войну с бургундами, потому что неприятны наши ссоры, и охладели помыслы Гундамара. Посмотри: даже старик сделался плотником, – сказал Инго, указывая на Бертара, шедшего по двору с топором и большой кожаной сумой.

– Надо починить подъемный мост, – объяснил с поклоном подошедший витязь, – а рук мало. Твои ратники, король, устраивают с земледельцами ночное пиршество в честь летнего солнцестояния и приготовляют костры для нагорных огней.

– А ты охраняешь всех нас, – улыбнулась Ирмгарда.

– Страж, охраняющий сокровище, должен быть бдительным, – серьезно ответил Бертар. – Кровля этого чертога обращена к северу, и в горах скопляются злые бури. Часто я поглядываю на север, даже и в такие теплые дни, как сегодня. Прости, королева, что я возбуждаю тайные тревоги. Доколе был жив мой старый товарищ, Изанбарт, до тех пор он благосклонно сдерживал мстительные замыслы, а князь Ансвальд внимал словам его. Но как скоро над ним насыпали могилу, недоброжелатели овладели слухом начальника. Не голоса народа опасаюсь я, но тайного похода лесами, и прискорбно мне видеть, что королева ходит одна по долинам.

– Неужто жить мне узницей? – взгрустнула Ирмгарда.

– Немного еще потерпи наши хлопоты. Иные язвы заживут, да вот и раны Теодульфа тоже излечились и, говорят, он находится теперь при дворе короля.

С вала послышались громкие речи, на деревянной вышке страж протрубил в рог, добавив к крикам веселые, совсем не подходящие звуки. Ирмгарда рассмеялась.

– Это друзья, – сказал Инго, – и страж хочет оказать им почет.

– Фолькмар! – закричала Ирмгарда и поспешила навстречу певцу, торопливо въезжавшему во двор, но увидев важное лицо путника, она остановилась.

– Ты прибыл с родины, но вижу, не радостен принесенный тобой привет.

– Еду я из королевского замка, но кратковременным было мое пребывание в нем, – начал певец, и голос его дрогнул. – Князь Ансвальд приказывал седлать коней и ехать в королевский замок, княгиня сидела среди своих служанок; все было тихо при дворе, и никто не спросил, куда я отправляюсь.

Ирмгарда отвернулась, но через миг уже схватила руку Инго и взглянула на него любовными глазами.

– Ты прибыл королевским гонцом, – сказал Инго, – надеюсь, что король возложил на тебя благосклонное посольство.

– Умолкли уста короля, – ответил Фолькмар, – покончены заботы его о королевском престоле и сокровищнице. Его нашли мертвым на ложе, а между тем еще вечером он пировал среди ратников своих. Ему воздвигли костер, и вокруг его останков плясало пламя.

При этих словах воцарилось глубокое молчание.

– Могучий властелин и храбрый витязь! Я желал ему более доблестной смерти, чем смерть среди хмельных телохранителей, – начал взволнованный Инго. – Как ни поступал он с другими в своей брюзгливой подозрительности, но он содействовал моему счастью и целый год сдерживал напор моих недругов.

– Ключи от его сокровищницы хранит теперь королева для своего сына, – продолжал певец. – Властительно правит она в замке и рассылает ратников по стране. Благородные витязи приезжают ко двору, наперебой стараясь снискать ее расположение своими рассказами, и никто не осмеливается восставать против ее могущества. Многие считают, что рука покойного короля была полегче ладони Гизелы. Объявляю тебе это, князь, никем не посланный; а ты поразмысли: не будет ли тебе это во вред.

– Что радость, что печаль – обо всем рассказываешь ты с одинаковой важностью, – улыбнулся Инго. – Король не вредил мне, а королеву я знаю как женщину добрую и благородную. Теперь только с веселым духом я могу похвалиться счастьем моим, насколько зависит оно от воли моих соседей.

– Не прочна благосклонность властолюбивой женщины, – возразил певец.

– Я был верным стражем границ покойного короля, почему же менее верным буду я для его сына. Доколе турингами повелевает Гизела, я жду от нее только добра. Ты говорил с королевой?

– Неприязненно язвили глаза королевы, когда она увидела меня в толпе. «Если когда-нибудь вздумаете поучить песням моих служанок, то избегай поездок в горы. У сороки, летящей над лесом, ястреб выщипывает перья. Некогда ты был многоречивым посланцем, побереги же свой язык». Тем самым она заставила меня поспешить сюда, и вот я здесь, побуждаемый беспокойством о тебе и княгине.

– Хотя тревога и напрасна, но все равно, благодарю за преданность. Какой-нибудь клеветник озлобил против тебя королеву. Но ее благосклонность я изведал в тяжкий час; доказана на деле дружба, и из одного источника кровь наша. Нами правят доблестные предки в чертогах богов, и двумя чадами живем мы на чужбине, по обоим склонам гор: я – муж, она – жена.

– Да только не твоя, – заметил Бертар.

Инго рассмеялся:

– Все же она женщина, и непристойно было бы нам, мужчинам, опасаться женских прихотей.

– А еще опаснее доверять их дружбе, – наставлял старик. – Пока медведица была мала, она лизала руку человека, которому потом вцепилась в затылок.

– Упрям же ты в своей недоверчивости, – добродушно возражал Инго. – Но я поступлю, как ты предлагаешь. Мы отправимся по селениям и пригласим старейшин на совет: послать ли посольство к королеве или благоразумно готовить оружие. Если напрасной окажется тревога, то мы сами посмеемся над ней. А ты, Фолькмар, погости у нас, доколе не узнаешь, что Гизела снова благосклонна к тебе – ты ведь знаешь, как приятно нам твое присутствие.

– Прости, повелитель, – важно ответил певец, – если я не приостановлюсь в пути: гнев этой женщины быстрее конского скока, скоротечнее соколиного лета. Она совсем забыла, что перед покойным королем восхваляла мое посольство. Если полагаешь, что безопасности от нее ты, то для себя я этого не жду.

– Кто осмелится сдержать прыть странствующего певца? Но если ты должен непременно уйти, то не откажи в просьбе: поскорее возвращайся под наши дубы.

– Я еще побываю там, где растут дубы, – сказал Фолькмар, склоняясь над рукой Инго. Они с Ирмгардой посмотрели вслед королю и Бертару, которые направились к коням.

– Много тайн известно тебе, – тихо сказала она, – но не можешь ты истолковать скорбящей жене всех мыслей, что проносятся в голове ее мужа.

– Мысли щебечут в голове, что ласточки на кровле дома: то улетают, то прилетают они, – утешал певец. – Но ты подобна домашнему очагу, который дает мир и веселит сердце – не думай о мимолетных тенях. Но и к тебе, повелительница, пришел я тайным гонцом. Когда уходил я из лесов, то княгиня Гундруна вошла со мной в загон, где держит она свою домашнюю птицу, и указав на самку аиста, сказала: «Птица улетела летом со двора, но к зиме возвратилась назад с птенцом своим; теперь мы кормим обоих. Та, которую ты знаешь, ушла отсюда, потому что ухватилась она за правильные перья лебедя перелетного – отнеси же ей другое знамение пути».

И певец протянул Ирмгарде знамение: перо из крыла аиста и перо молодой птицы, перевязанные нитью. Ирмгарда взяла привет матери, и ее слезы покатились на него.

– Адебара прилетела назад во двор, потому что хитрая птица растерзала хозяина ее гнезда. Но сердце повелевает мне противиться лютым соколам, устремившим крылья на моего повелителя. Пойдем, Фолькмар, я покажу тебе моего бедного птенца, который с радостным криком сжимает свои ручонки, когда отец склоняет к нему лицо.

По полудни в замке все стихло. Певец ушел, Инго с товарищами отправился в долины, а Ирмгарда стояла у родника, который неподалеку от дома выбивался из скалы. Ратники высекли из камня красивое корыто, в котором скапливалась вода источника. Тепло светило солнце, и весело плескалась прохладная вода, струясь из корыта на землю; со скалы вниз опускались, наподобие кровли, ветви ясеня, вокруг родника стояли ивы, скрывая его от постороннего глаза своим серым лиственным пологом.

Ирмгарда подняла своего сына над священным источником.

– Милостивая владычица бегучей воды, – молила она. – Будь благосклонна к моему ребенку; да будет крепок он и благообразен телом, подобно моему повелителю!

Она окунула мальчика, нетерпеливо кричавшего и бившего своими ножками, вытерла его маленькое тело сухим полотенцем, тепло одела его, положила на мох и ласково заговорила с ним – до тех пор, пока не перестал он кричать и снова не улыбнулся матери. Ирмгарда встала и сняла с себя верхнее платье; оставшись неподпоясанной, в нижней одежде, она прополоскала подол замоченного платья и разложила его там, где лучи солнца падали на муравчатую тропу.

– Некогда прислуживали мне женщины, и редко касались руки мои корыта и очага; но теперь я живу дикаркой с одной только Фридой, и огрубели руки мои, боюсь, что это неприятно моему повелителю. Но если б руки эти сохранили нежность, то лишился бы он многих удобств. Без моей помощи как ему жить на пустынных границах?

Она посмотрела на свое отражение, дрожавшее на возмущенной воде, и распустила волосы. Длинные пряди кудрей упали и погрузились концами в воду, но Ирмгарда, устремив на родник пристальный взгляд, тихо промолвила: