Нюрнбергский процесс глазами психолога

Осознание того, что Гитлер был деструктивным безумцем, а не патриотом, стремившимся возвести здание Германии за счет других, по-видимому, разрушило последние иллюзии архитектора Шпеера. В своей камере он – впервые за все существование Третьего рейха – подверг объективному анализу все нацистское руководство, придя к запоздалому признанию полной его несостоятельности. Тем, что он полностью признавал справедливость выдвинутого обвинения и исходившего из него требования о коллективной ответственности нацистского руководства за свои чудовищные преступления, тем, что он, с другой стороны, не видел оправдания в бездумном повиновении, Шпеер изначально отличался от остальных.

Хотя перед началом судебного процесса Шпеер многоречивостью не отличался, иногда им высказывалась его точка зрения на германское военное командование. Однажды он с горечью заметил: «Да, я понимаю – они всегда так цветасто говорили о героической гибели во славу фатерланда, не рискуя при этом собственной головой. А теперь, когда речь действительно зашла о жизни и смерти, они трясутся от страха, ища любую зацепку, любое оправдание. Вот эти герои и привели Германию к краху!»

Вильгельм Кейтель

В основном критические высказывания Шпеера были направлены против помпезной фигуры Геринга, но досталось и безвольному представителю прусского милитаризма – фельдмаршалу Вильгельму Кейтелю. Несмотря на полученное Кейтелем воспитание в духе прусского офицерства, его поведение во время допросов в камере отличалось чуть ли не подобострастием. Начальник верховного командования вермахта, оккупировавшего почти всю Европу и разбитого лишь усилиями коалиции ведущих мировых держав, теперь выгибался в поклонах перед каждым лейтенантом, появлявшимся в его камере, всячески стремясь убедить его, какой малозначительной фигурой он был в Рейхе. Лишенный всех знаков отличия, внешне Кейтель все же весьма напоминал прусского офицера старой закалки. Однако вне своих полномочий он превратился просто в некое аморфное создание. Мысль о том, что фельдмаршал может быть отдан под суд за отдачу или выполнение тех или иных приказов, явно никогда не посещала его. Это не могло не найти свое отражение в некоторых наших с ним беседах.

26 октября. Камера Кейтеля

Я поинтересовался у Кейтеля, каково его мнение об обвинительном заключении, с которым он имел возможность в спокойной обстановке ознакомиться. Параграф, в котором шла речь об ответственности всех членов группы заговорщиков, был выделен карандашом, а на полях имелось его замечание об исполнительности как средстве оправдания:

– Ради Бога, разъясните мне, каким образом мне может быть предъявлено обвинение в развязывании захватнической войны, если я служил не более чем рупором для выражения волеизъявления Гитлера? Как начальник штаба я никакими полномочиями не обладал, я не имел командной власти – никакой. Я должен был лишь спускать штабу его исходившие от него приказы и следить за их исполнением. О его планах в целом я не имел понятия, он исключил все сомнения на тот счет, что в сферу моей компетенции входили исключительно военные вопросы. Предположительно, он стремился, как мне становится теперь понятным, к тому, чтобы все его министры не выходили за рамки своих прерогатив, чтобы никто не имел возможности составить себе цельное представление об его планах. Теперь многое стало мне понятным из того, во что я по глупости своей не вникал, к примеру, вопрос о назначении нового главнокомандующего в 1940 году. Когда генерал фон Бломберг повел себя не лучшим образом в известных всем обстоятельствах (детали милостиво прошу позволить мне опустить), Гитлер потребовал от меня предложить кандидатуру его преемника. Я предложил Геринга, однако он счел его неспособным быть верховным главнокомандующим. И решил сам подобрать кандидата на эту должность. Тогда я не мог понять почему, поскольку полагал, что у него полно забот и по остальным государственным вопросам. Но сейчас понял, что он имел свои собственные планы, которые не рисковал доверить никому.

Обвинения против меня ужасны. Поверьте, стоило мне иногда присмотреться к тому или иному развитию событий, у меня в глазах темнело. Но что я мог предпринять? У меня оставались лишь три возможности: а) отказ выполнять приказы, что было равносильно гибели; б) уйти со своего поста или в) покончить жизнь самоубийством. Трижды я был готов принять решение уйти со своего поста, но Гитлер давал мне понять, что расценит мой уход в военное время как дезертирство. Что я мог поделать?

Преследование евреев? Все, что было в моей власти, так это оградить армию от проведения антисемитизма в жизнь. Когда после принятия «нюрнбергских законов» евреи постепенно лишались собственности, избирательного права, я убеждал фюрера из соображений морального порядка не изгонять из армии заслуженных солдат. Он согласился со мною. Но все, что лежало вне войсковых рамок, естественно, в мою компетенцию не входило. Разумеется, впоследствии мне стало известно, что даже солдаты – герои Первой мировой войны, имевшие награды, подвергались остракизму, но разве я мог что-то изменить?

17 ноября. Камера Кейтеля

Кейтель заявил, что «чувствует себя, как рыба в воде». Перед проведением тестирования IQ он привел в порядок свой стол, прибрал в камере, высказал отдельные замечания по поводу допроса, который незадолго до этого закончился.

– Мне задали дурацкий вопрос: «А вы сами выразили протест против пресловутого решения генштаба, заведомо зная, что оно означает войну?» Разумеется, никаких возможностей протестовать у меня не было. Да и как вообще офицер может протестовать? И, конечно, ответ на все подобные вопросы мог быть лишь один – «нет». Офицер не имеет права подняться с места и выразить свое несогласие с решением вышестоящего начальника! Мы можем лишь получать приказы и их выполнять. Я понимаю, что это вас не волнует, поскольку вам-то на допросы ходить нет нужды, но подумал, что вас это заинтересует как психолога. Трудновато американцу понять приученного к дисциплине и повиновению пруссака.

После того как Кейтель заявил, что готов, мы приступили к тестированию. Он продемонстрировал свою готовность к сотрудничеству и весьма ревностно прислушивался к моим похвалам. Тест на результативность Кейтель воспринял весьма серьезно. При проведении теста на исключение и выделение существенных признаков он аккуратно откладывал использованные карточки стопкой в одну сторону, каждый раз удаляя ненужные из рабочего поля и освобождая место для следующего задания. Постепенно он начинал верить в объективность тестирования, по его мнению, именно эти методы куда интереснее той «бредятины», используемой соответствующими службами вермахта.

– Нет, поверьте, они даже моего сына провалили при приеме в военное училище из-за какой-то дури в каком-то темном помещении; кроме того, ему предстояло произнести речь, причем они сочли, что его голос слабоват для тех, кому его придется слушать. Я всю эту ерунду прекратил.

После тестирования Кейтель вновь вернулся к теме офицерства и политических взглядов.

– По моему мнению, морские офицеры куда сообразительнее по части политики, чем сухопутные, поскольку им приходится повидать свет. Они и в Англии побывали, и в Вальпараисо, и где угодно, а там поневоле познаешь ментальность других народов, чего сухопутному офицеру не удастся. Наша большая ошибка в том, что армейские офицеры так и не поднялись над этой традиционной ограниченностью военного.

Альфред Йодль

Дух пруссачества в генерале-баварце Йодле проявился даже сильнее, чем в Кейтеле. Поначалу замкнуто-сдержанный Йодль по прошествии времени все же пожелал выразить свое отношение к обвинительному заключению.

1 ноября. Камера Йодля

– Это обвинение меня словно обухом по голове ударило. Первое: я на 90 % не имел представления, что содержалось в его пунктах. Преступления ужасают, если они действительно были совершены. Второе: я не понимаю, как можно взять да отбросить солдатский долг повиновения. Именно согласно этому кодексу я и прожил всю свою жизнь. Третье: вся ответственность за позорные деяния на Восточном фронте вдруг оказалась перевернутой с ног на голову. Как могут русские судить нас после своих собственных деяний но отношению к населению восточных земель? Далее, утверждается, что мы, дескать, обогатились за счет ограбления своих жертв. У меня просто язык отнялся после этого! Пожалуйста, обвиняйте меня за то, что отдавал приказы о начале кампаний в Голландии, Бельгии, Норвегии и Польши, но не надо обвинять меня в том, что я после проведения этих акций разбогател хотя бы на один-единственный несчастный пфенниг. Я и сам, поверьте, не мог взять в толк, как это нашим партийным бонзам удастся урвать себе выгоду от наших побед. Я же был и оставался генералом.

Когда мы в своей беседе вновь коснулись жестоких методов ведения войны, Йода поднял руки вверх:

– Эти ужасы – они совершенно непостижимы для меня! Я просто не в состоянии понять, что за чудовища отвечали за те лагеря и действительно совершили эти деяния.

– Разумеется, немцы; они ведь безоговорочно подчиняются приказам, – бросил я.

– Немцы, это верно, но… Скажите мне как мужчина мужчине, вам когда-либо приходилось слышать о кровожадности и бесчеловечности немцев? Я не могу в это поверить. Эти черты характера совершенно несвойственны немцам. Это типично азиатские свойства.

– Но ведь принял же немецкий народ такой активный антисемитизм, как «нюрнбергские законы» и штрейхеровский «Штюрмер», – заметил я.

– Уверяю вас, никто и представить себе не мог, что замышлялись именно такие меры. И этот помешанный на сенсационности порнограф-журналист Штрейхер у многих вызывал отвращение. Как вам известно, Геринг в конце концов отстранил его от дел. Нет, единственное, на что попался народ, так это на то, что антисемитизм приравняли к антикоммунизму, что в какой-то степени оправдывалось нашей революцией 1918 года. Но кто мог представить себе такие последствия? Это же просто ужас!

Франц фон Папен

Папен был сама вежливость и обязательность, кроме разве что тех случаев, вводивших его в искреннее недоумение, вот тогда прорывался его взрывной темперамент семидесятилетнего. В наших беседах он признал, что был прекрасно осведомлен о том, что Гитлер был лжецом и предателем. Но так и не смог дать внятного разъяснения, почему он сам продолжал работать в гитлеровском правительстве.

30 октября. Камера Папена

После проведения теста мы говорили о Гитлере.

– Он был патологический лжец – это ясно, – заявил Папен. – Я так и не смог его раскусить. Как я понимаю, сначала он хотел только хорошего для Германии, но превратился в безголового злодея из-за окружавших его льстецов и подхалимов – Гиммлера, Геринга, Риббентропа и остальных. Я неоднократно пытался убедить его в том, что его антисемитская политика неверна в корне. Первое время он прислушивался ко мне, но впоследствии я утратил влияние на него.

Далее Папен рассказывал, как ему приходилось убеждать Гитлера запретить Геббельсу бойкотировать Зальцбургский фестиваль в бытность Папена в Австрии в 1934–1938 годах. (Геббельс пытался бойкотировать фестиваль из-за директора Рейнхардта.)

О роли, которую он играл в нацистской политике, Папен заявил следующее:

– Разумеется, я понимал, что Гитлер тем, что нарушил Мюнхенское соглашение, повинен в потере доверия. Но что я мог сделать? Эмигрировать из Германии? Мне казалось, что с меня хоть какая-то польза будет, именно если я останусь… Меня тут превратили в какого-то дьявола, в интригана, как, например, в этой книжке «Devil in Тор Hat». Но мне ничего не стоит доказать, что я всегда стремился к миру. Верю в справедливость американцев и рад, что благодаря этому процессу правда восторжествует. А что произойдет со мной, это не столь важно – я у конца своего жизненного пути. Но на этот суд возложена высокая миссия утверждения международной справедливости.

Психологические тесты

Программа психологического тестирования в основном была завершена на период начала допросов. Подследственные находились в своих одиночных камерах, что и гарантировало объективность и достоверность результатов тестирования. Из различных проведенных тестов (на интеллект, тест Роршаха, тест личностных качеств на основе тематической апперцепции) легче всего описанию в общих чертах поддастся тест на интеллект, хоть он и не является самым показательным.

Я воспользуюсь своим собственным переводом американского «Теста на интеллект Векслера-Беллевю для взрослых», в котором я опустил некоторые элементы, обусловленные разницей культур и повлиявшие на тезаурус и общеобразовательный уровень. Тест состоял из:

А. Устные тесты памяти и комбинационных возможностей.

1. Запоминание числового ряда постепенно увеличивающейся длинны.

2. Простой счет с нарастающей степенью трудности.

3. Вопросы к здоровому рассудку.

4. Словообразование (образование новых словесных понятий посредством создания новых производных слов).

Б. Тесты на восприятие и реакцию.

5. Тест на субституцию (тестируемый должен заменить определенные символы цифрами).

6. Игры-головоломки на составление целого из отдельных элементов (паззлы).

7. Тесты на исследование уровня и течения мыслительных процессов.

8. Определение на рисунках отсутствующих предметов.

Вышеупомянутые тесты тщательно разрабатывались с учетом взрослых испытуемых и являются достоверным способом для определения уровня умственных способностей, которые, как правило, неотъемлемы от полученного испытуемым высшего образования. Уровень IQ рассчитывался в соответствии с методикой Векслера-Беллевю, которая (в отличие от методики Стэндфорда-Бинс) располагает механизмом компенсации естественного ухудшения показателей пропорционально возрасту испытуемого, что позволяет объективно оценить уровень интеллекта у людей различного возраста. Однако следует принимать во внимание, что фактически уровень интеллекта пожилых людей, таких, как Папен, Редер, Шахт и Штрейхер, на 15–20 % ниже приводимых данных, но полностью соответствует данным для их возрастных групп.

Данные оценки интеллектуальных способностей показывают, что нацистские бонзы за исключением Штрейхера продемонстрировали интеллектуальные способности выше среднего уровня (IQ 90–110), что лишь подтверждает факт о том, что самые выдающиеся личности в любой области человеческой деятельности – будь то политика, промышленность, армия или преступный мир, – как правило, отличаются более высоким уровнем интеллекта.

При этом не следует забывать, что IQ передает лишь механические способности человеческого мозга, не имеющие ничего общего ни с характером, ни с нравственностью испытуемого, равно как и с остальными неотъемлемыми при оценке той или иной личности признаками. Истинный характер познается прежде всего на основе личной шкалы ценностей каждого индивидуума и его основных мотиваций.