Психология социализма

Что всего яснее выступает среди явлений, возникающих и развивающихся на наших глазах, и что никак нельзя было предусмотреть, так это то положение, что роль правительств в государствах все более и более ограничивается и все более и более обусловливается экономическими законами, действующими вне сферы правительственной деятельности. Эти законы функционируют с механической правильностью, и самые насильственные меры, созданные в мечтах социалистов, были бы также бессильны видоизменить совершающийся по этим законам ход событий, как слова, обращенные к потоку, бессильны изменить его течение. Нам нужно стараться приспособиться к ним и не тратить напрасно силы на борьбу с ними. Человек, подчинявшийся прежде своим богам, уставам и законам, теперь повинуется законам экономическим, которые ничто не может смягчить, и могущество которых гораздо страшнее власти деспотов былых времен. Бесполезно было бы их проклинать, так как им приходится подчиняться. Ход человеческих судеб не изменяется регламентами.

КНИГА СЕДЬМАЯ. СУДЬБЫ СОЦИАЛИЗМА

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ПРЕДЕЛЫ ИСТОРИЧЕСКИХ ПРЕДВИДЕНИЙ

§ 1. Понятие о неизбежности в современном представлении об исторических явлениях. Изменения, внесенные наукой в наше современное мировоззрение. Понятие об эволюции и о неизбежности. Почему социология в современном ее состоянии не может представить собой науку. Ее бессилие предвидеть события. Исторические предвидения были бы возможны для ума, неизмеримо превосходящего человеческий. Полезность понятия о неизбежности явлений.

§ 2. Предвидение социальных явлений. Невозможность точно предвидеть социальные явления, хотя они и повинуются известным законам. Наши предвидения – не более как гипотезы, основанные на аналогиях, и должны ограничиваться лишь очень близким будущим. Наше общее неведение первоначальных причин всех явлений.

§ 1. ПОНЯТИЕ О НЕИЗБЕЖНОСТИ В СОВРЕМЕННОМ ПРЕДСТАВЛЕНИИ ОБ ИСТОРИЧЕСКИХ ЯВЛЕНИЯХ.

Вскоре нам придется изложить вкратце наши предположения относительно будущности социализма. Не лишним будет предварительно исследовать, в каких пределах наука допускает эти предположения и с какими оговорками можно их формулировать.

Как только успехи наук раскрыли перед человеком строй вселенной и правильную связь явлений, его общее представление о вещах изменилось. Еще не так давно благожелательное Провидение направляло течение событий, непосредственно руководило человеком, решало исход сражений и вершило судьбу империй. Как предвидеть Его веления? Они были неисповедимы. Как оспаривать Его определения? Они были всемогущи. Перед Ним народам оставалось лишь покорно преклоняться и смиренными молитвами стараться умилостивить Его гнев или произвол.

Новые мировоззрения, сложившиеся под влиянием научных открытий, освободили человека от власти богов, когда-то созданных его воображением. Эти мировоззрения не даровали ему большей свободы, но показали ему, что бесполезно пытаться влиять молитвами на непреклонное и неумолимое сцепление законов, управляющих вселенной.

Дав нам некоторое понятие о последовательном ряде этих законов, наука познакомила нас с общим процессом преобразования нашей планеты и с ходом развития, благодаря которому жалкие существа первых геологических эпох пришли с течением времени к своей современной форме.

Когда законы этого развития были выяснены по отношению к отдельным существам, их попытались применить и к человеческим обществам. Современные исследования показали, что и общества прошли через целую серию низших форм, прежде чем достигли уровня, на котором мы их видим теперь.

Из этих исследований возникла социология: отрасль научных познаний, которая, быть может, и приобретет со временем прочное положение, но которой до сих пор приходилось ограничиваться лишь регистрацией явлений, но не удавалось предугадать ни одного из них.

Именно вследствие этой неспособности предусматривать, социология не может считаться не только наукой, но даже зачатком ее. Совокупность сведений заслуживает названия науки только тогда, когда она дает возможность определять условия явления и, следовательно, позволяет его воспроизводить или, по крайней мере, предусматривать заранее его осуществление. Таковы химия, физика, астрономия и, до некоторой степени, даже биология. Совсем не такова социология. Все, что она может сказать нам (и что даже не ею открыто), заключается в том, что нравственный мир, подобно физическому, подчинен непреложным законам; то, что мы называем «случаем», есть бесконечная цепь неведомых нам причин.

Но запутанность этих причин делает невозможным всякое точное предвидение. Не только предвидения, но просто некоторого понимания социальных явлений можно достигнуть не иначе, как изучив в отдельности каждую из действующих причин и исследовав потом их взаимодействие. Теоретически этот прием тот же, что применяется в астрономии для определения пути светил. Когда количество взаимодействующих элементов очень велико, современная наука оказывается бессильной выяснить окончательный результат этого взаимодействия. Определить относительные положения трех тел, массы и скорости которых различны и которые действуют друг на друга – задача, в продолжение долгого времени не поддававшаяся проницательности знаменитейших математиков.

Для социальных явлений существует уже не три причины, а целые миллионы причин, взаимодействие которых нужно определять. Как же тогда предчувствовать окончательный вывод при такой запутанности? Чтобы получить просто общие и краткие указания, не говоря уже даже о приблизительных выводах, нужно поступать как астроном, который, пытаясь определить положение неизвестного светила по тем возмущениям, какие оно производит в движении светила известного, не гонится за тем, чтобы обнять своими формулами совокупное действие всех тел вселенной. Он пренебрегает второстепенными возмущениями, которые сделали бы задачу неразрешимой, и довольствуется приблизительным решением.

Даже в самых точных науках приблизительные выводы суть единственные, которые может достигнуть наш слабый ум. Но такой ум, о каком говорит Лаплас, «который в каждый данный момент распознавал бы все оживляющие природу силы и взаимное положение населяющих ее существ, если притом он был бы достаточно обширен, чтобы подвергнуть анализу все эти данные, такой ум в одной формуле мог бы выразить движения величайших тел вселенной и легчайшего атома. Такому уму было бы все ясно: будущее, как и прошедшее, было бы у него как перед глазами».

Мы не знаем, появлялся ли хоть водном из миллионов миров, совершающих, свой безмолвный путь по небесному своду, такой ум, о каком говорит Лаплас, ум, который мог бы прочесть в окружающем нас тумане происхождение человека, фазы его истории и тот час, когда для последних существ на нашем остывшем шаре наступит последний день. Не будем слишком завидовать такой прозорливости. Если бы книга судеб была открыта перед нашими глазами, то самые могучие двигатели человеческой деятельности скоро были бы сокрушены. Те, которых Сивилла античного мира посвящала в тайны будущего, бледнели от ужаса и устремлялись к священному источнику, влага которого даровала забвение.

Величайшие умы – Кант, Стюарт Милль и новейшие психологи, например, Гумплович, утверждают, что если бы психология личностей и народов была хорошо изучена, то мы могли бы предусматривать их действия. Но это лишь значит высказывать, только в другой форме, ту же гипотезу Лапласа, т. е. предполагать известными элементы слишком многочисленные, чтобы мы могли их знать, с взаимодействием слишком сложным, чтобы мы могли подвергнуть его анализу.

Итак, нам следует довольствоваться сознанием, что нравственный мир также подчинен известным законам, и решительно отказаться от мысли знать последствия этих законов в будущем.

Это понятие о неизбежности, которое современная наука все более и более старается установить, не есть пустая, совершенно для нас бесполезная теория. Оно, по крайней мере, приучает нас быть терпеливыми и позволяет приступать к изучению социальных явлений с хладнокровием химика, анализирующего какое-нибудь тело или исследующего плотность газа. Оно учит нас точно так же не раздражаться событиями, идущими вразрез с нашими понятиями, как не раздражается ученый при неожиданном результате произведенного им опыта. Философ не может негодовать на явления, подчиненные неизбежным законам. Следует ограничиваться установлением этих явлений в уверенности, что ничто не могло бы помешать их осуществлению.

§ 2. ПРЕДВИДЕНИЕ СОЦИАЛЬНЫХ ЯВЛЕНИЙ.

Итак, социология должна ограничиваться регистрацией явлений. Каждый раз, когда ее приверженцы, даже самые прославленные, такие как Огюст Конт, пытались вступить в область предсказаний, они ошибались самым плачевным образом.

В особенности государственные люди, живущие среди политических событий и, казалось бы, более искусные в наблюдении за их течением, менее всего умеют их предусматривать.

«Сколько раз, – пишет Фулье, – события опровергали предсказания пророков! Наполеон когда-то предсказал, что Европа скоро будет оказачена. Он же предсказывал, что Веллингтон водворит в Англии деспотизм, потому что этот генерал слишком велик, чтобы остаться обыкновенным частным человеком».

«Если вы даруете независимость Соединенным Штатам, – говорил не более прозорливый лорд Шельборн, – солнце Англии закатится, и слава ее навсегда померкнет».

Берк и Фокс соперничали между собой в ложных предсказаниях относительно французской революции; первый из них утверждал, что вскоре Франция «подвергнется разделу, как Польша».[120 - Эдмунд Берк и Чарльз Фоке были членами вигов (партии аристократов и крупной буржуазии) и осуждали Французскую революцию.] Мыслители всякого рода, чуждые живой действительности, почти всегда оказывались более прозорливыми, чем простые государственные люди. Ведь никто иной, как Руссо, как Голдсмит предсказали французскую революцию; Артур Юнг предвидел, что во Франции после кратковременного периода всяких насилий и неистовства «наступит прочное благоденствие как результат реформ». Токвиль за тридцать лет до самого события предсказывал, что южные штаты в Американской республике сделают попытку к отделению. Гейне говорил за много лет вперед: «Вам, французам, следует бояться освобожденной и объединенной Германии более, чем всего священного союза и всех казаков вместе взятых». Кинэ в 1832 г. предсказывал перемены, происшедшие затем в Германии, предугадал роль Пруссии, угрозу, нависшую над головами французов, и попытку железной руки вновь захватить ключи Эльзаса. И все это потому, что у большей части государственных людей, поглощенных событиями настоящей минуты, близорукость делается естественным состоянием.

Это действительно есть их естественное состояние, и не трудно понять, что философы, умеющие не поддаваться интересам минуты, могут иногда высказывать очень верные предсказания. В своей вступительной речи во Французской академии Дешанель, бывший тогда президентом палаты депутатов, показал, насколько ошибочны могут быть предсказания государственных людей и насколько точны предсказания философов.

В продолжение тридцати лет слепая дипломатия, направляемая еще более слепым императором, ничего не видела, ничего не понимала, не могла ничего предусмотреть. Цепляясь за неопределенные принципы, столь же ребяческие, как принцип национальностей, она вызывала войны, вроде войны с Австрией за Италию, послужившей причиной всех наших бедствий.[121 - Имеется ввиду сражение при Аустерлице в 1805 г.] В течение этих тридцати лет простой философ Эрве совершенно ясно предвидел последующие события.

За семь лет вперед он предсказал австро-прусскую войну 1866 г., а после Садовы,[122 - Т. е. после разгрома австро-саксонской армии под городом Садова в 1866 г.] когда крайне недалекие дипломаты и журналисты радовались успехам Пруссии, которая, разгромив Данию и Австрию, готовилась сразить и Францию, Эрве писал: «Не вступая в бой, Франция только что потерпела наиболее серьезное после Ватерлоо поражение. Война между Францией и Пруссией неизбежна. Она будет внесена в самое сердце той или другой из этих стран». Единственным еще не исполнившимся предсказанием этого мыслителя является поединок между германцами и славянами.

Для того, чтобы предвидеть все это, конечно, был необходим лишь светлый здравый ум, а государственные люди принимают слишком близкое участие в текущих событиях, чтобы проявлять такой ум. Совсем недавно, во время осады посольств в Китае, ни один из проживавших в Пекине дипломатов не предвидел грозивших им событий и последовавшей затем войны,[123 - Имеется в виду китайско-французская война 1884–1885 г.г.] дорого стоившей. Их интересовали гораздо больше вопросы этикета, чем то, что происходило вокруг них.

Между тем, у них не было недостатка в предупреждениях, но они исходили извне, от лиц, мнение которых, очевидно, не могло приниматься в расчет, так как они не принадлежали к дипломатическому кругу. Тотчас после захвата Киао-Чау, довершившего ряд нарушений прав Китая со стороны западных народов, морской офицер Л. де Соссюр предсказывал в «Journal de Geneve», что «чаша вскоре переполнится и очень скоро разразится государственный переворот, который, по всей вероятности, начнется с низложения императора».

Как бы то ни было, философ должен быть всегда довольно осторожен в своих предсказаниях, не идти в них далее лишь очень общих указаний, выведенных главным образом из глубокого изучения характера рас и их истории, а во всем остальном ограничиваться установлением фактов.

Оптимизм или пессимизм, какими мы окрашиваем установление фактов, представляют собой только известные оттенки изложения, могущие облегчить эти объяснения, но не имеющие сами по себе никакого значения. Они зависят только от темперамента и особенностей данного ума. Мыслитель, привыкший наблюдать неумолимое сцепление вещей, в большинстве случаев придаст своей оценке событий пессимистическую окраску; оценка событий ученым, для которого мир представляет собой лишь любопытное зрелище, будет иметь характер безропотной покорности всему происходящему или равнодушия ко всему. Исключительно оптимистические представления о вещах и событиях встречаются почти только у одних совершенных глупцов, избалованных судьбой и довольных своей участью. Но если мыслитель, философ и, случайно, человек слабого ума умеют наблюдать, то их выводы относительно явлений неизбежно будут одинаковы настолько же, как фотографии одного и того же памятника, снятые различными фотографами.

Подвергать суду уже совершившиеся события, устанавливать ответственность тех или других, расточая порицания или похвалы, как то делают многочисленные историки, – занятие совершенно ребяческое, которым историки будущего основательно будут пренебрегать. Сцепление причин, создающих события, гораздо могущественнее людей, принимающих в них участие. Самые достопамятные из великих исторических событий, например, падение Вавилона или Афин, упадок Римской империи, реформация, революция, последние наши погромы – все это должно приписывать не отдельным личностям, а целым поколениям. Картонный паяц, который, не подозревая существования двигающих его нитей, порицал бы или восхвалял движения других паяцев, конечно, был бы совершенно не прав.

Человеком руководит среда, обстоятельства и, в особенности, воля мертвых, т. е. те таинственные наследственные силы, которые в нем живут. Они управляют большей частью наших поступков и имеют тем большую силу, что мы их не замечаем. Когда в редких случаях мы имеем свои собственные мысли, то они воздействуют разве лишь на еще не родившиеся поколения.

Наши действия – наследие долгого прошлого; все последствия их скажутся только в будущем, которого мы уже не увидим. Один только переживаемый нами период времени имеет для нас некоторую ценность, а между тем, в жизни расы это такой короткий промежуток времени, что он не имеет почти никакого значения. Нам даже невозможно оценить действительную важность событий, происходящих перед нашими глазами, потому что влияние их на нашу личную судьбу заставляет нас преувеличивать их значение. Эти события можно сравнить с маленькими волнами, беспрестанно появляющимися и исчезающими на поверхности реки, и не влияющими на ее течение. Насекомое, унесенное на листочке и поднимаемое этими волнами, принимает их за целые горы и совершенно основательно боится их напора. На самом же деле влияние их на течение реки равняется нулю.

Основательное изучение социальных явлений приводит нас к следующему двоякому положению: с одной стороны, эти явления управляются длинной цепью законов и, следовательно, могут быть предусмотрены высшим разумом, но с другой – такое предвидение в большинстве случаев недоступно таким ограниченным существам, как мы.

Между тем человек всегда будет стараться приподнять завесу, скрывающую от него непроницаемое будущее, даже сами философы не могут избежать этого тщетного любопытства. Но, по крайней мере, они знают, что их предвидения – только гипотезы, основанные преимущественно на аналогиях, заимствованных у прошлого, или выведенные из общего хода вещей и основных черт характера народов. Они знают также, что предвидения, даже самые верные, должны ограничиваться лишь ближайшим будущим, и что даже в этом случае, по многим неведомым причинам, они могут не оправдаться. Прозорливый мыслитель, изучая общее настроение умов, конечно, мог предвидеть французскую революцию за несколько лет до ее начала, но как бы он мог предугадать появление Наполеона, завоевание им Европы и империю?

Итак, научный ум не может выдавать за достоверные свои предвидения относительно состояния общества в далеком будущем. Он видит, что некоторые народы возвышаются, другие идут к упадку, а так как история прошлого учит, что склонность к упадку почти никогда не прекращается, то он имеет основание сказать, что те, которые начали спускаться по наклонной плоскости, будут продолжать падать. Он знает, что учреждения не могут изменяться по воле законодателей. а видя, что социалисты хотят совершенно расстроить всю организацию, на которой покоятся наши цивилизации, он легко может предсказать катастрофы, которые последуют от этих попыток. Конечно, это только очень общие предсказания, несколько приближающиеся к категории тех простых и вечных истин, которые известны под названием общих мест. Самая передовая наука должна довольствоваться этими весьма недостаточными приближениями.

Что же, в самом деле, могли бы мы сказать о будущем, когда мы почти совсем не знаем даже того мира, в котором мы живем, и когда наталкиваемся на непроницаемую стену каждый раз, как только пожелаем узнать причину явлений и исследовать действительность, скрывавшуюся за внешностью? Сотворены или не сотворены видимые нами предметы, действительно ли они существуют или нет, вечны они или скоропреходящи? Оправдывается чем-либо существование мира или нет? Обусловлены ли происхождение и развитие вселенной волей высших существ или же управляются слепыми законами, той верховной судьбой, которой, по понятиям древнего мира, все должно повиноваться: и боги и люди?

В мире нравственном наши сомнения ничуть не меньше. Откуда мы пришли? Куда мы идем? Все наши мечты о счастье, справедливости и правде, иное ли что, как только иллюзии, созданные приливом крови к мозгу и совершенно противоречащие убийственному закону борьбы за существование? Все эти опасные вопросы оставим под сомнением, потому что сомнение граничит с надеждой. Мы несемся на удачу по волнам океана неведомых вещей, которые становятся все более и более таинственными по мере того, как мы силимся определить их сущность. И только изредка в этом непроницаемом хаосе загораются иногда на мгновения какие-нибудь огоньки, какие-нибудь относительные истины, которые мы называем законами, когда они не представляются слишком скоропреходящими.

Нужно примириться с тем, что нам дано лишь знание этих неопределенностей. Правда, это ненадежные руководители, но только они нам и доступны. Науке уже не приходится признавать других. Древние боги не дали нам лучших. Конечно, они дали человеку надежду, но не они научили его извлекать пользу из окружающих его сил и тем облегчать свое существование.

К счастью для человечества, оно не призвано искать побуждений для своих действий в этих недоступных и холодных областях чистой науки. Оно всегда нуждалось в чарующих иллюзиях и пленяющих галлюцинациях. Ни в тех, ни в других никогда не было недостатка. Химеры политические, иллюзии религиозные, мечты социальные всегда держали нас в своей деспотической власти. Эти обманчивые призраки были и вечно будут нашими властителями.

С тех пор, как человек вышел из первобытного варварства, он в течение тысячелетий неустанно создавал себе иллюзии, которым поклонялся и на которых созидал свои цивилизации. Каждая из них очаровывала его в течение некоторого времени, но всегда наступал час, когда она теряла для него обаяние, и тогда он употреблял на ее разрушение столько же усилий, сколько потратил ранее на ее созидание. Теперь еще раз человечество возвращается к этой вечной задаче, быть может единственной, которая может заставить его забыть жестокость судьбы. Теоретики социализма только снова начинают трудное дело создания новой веры, призванной заменить веру древних веков, в ожидании того времени, когда роковой круговорот вещей обречет и ее, в свою очередь, на гибель.

БУДУЩНОСТЬ СОЦИАЛИЗМА

§ 1. Условия, в которых социализм находится в настоящее время. Краткий обзор благоприятных и неблагоприятный условий развитию социализма. Социализм гораздо более является умственным состоянием, чем доктриной. Опасность его заключается не в том, что к нему примыкает толпа, а в том, что он привлекает просвещенные умы. Социальные перевороты начинаются всегда сверху, а не снизу. Пример французской революции. Состояние умов в момент французской революции. Аналогия его с современной эпохой. Правящие классы теряют в настоящее время всякую веру в справедливость своего дела. Обещания социализма.

§ 2. Что обещает успех социализма тем народам, среди которых он восторжествует. Мнения великих современных мыслителей. Они все приходят к одинаковым заключениям. Ближайшая судьба народов, у которых установится социализм. Разложение общества и анархия скоро приведут к цезаризму. Гипотеза о мирном и постепенном водворении социализма.

§ 3. Как мог бы социализм захватить управление страной. Современные армии и их умственное состояние. Гибель любого общества неизбежна, если его армия обратится против него. Каким образом впали в анархию испанские республики в Америке, благодаря деморализации их армии.

§ 4. Как можно успешно бороться с социализмом. Необходимость знать секрет его силы и слабости, равно как и умственный склад его приверженцев. Способы воздействия на толпу. Как гибнут общества, когда естественные их защитники отказываются от борьбы и усилий. Не понижение уровня умственных способностей, а ослабление характеров является причиной гибели народов. Как погибли Афины, Рим и Византия.

§ 1. УСЛОВИЯ, В КОТОРЫХ СОЦИАЛИЗМ НАХОДИТСЯ В НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ.