Из майсов моей Бабушки

– Нет.

– Я тебе чё – золотая антилопа? Копыт тоже нет. -Обычно отвечала она.

А к чему это я? А на моем перекрёстке всегда были сигареты "Медео".

Хотя у меня были деньги, но выклянчать у Ба пару копеек – это было каким-то спортом. На эти деньги я покупал ей конфеты «Школьные», которые она особенно уважала.

– Давай, посади меня на трамвай – дам полтинник.

Мы с Ба ждали трамвай,  мне уже был восемнадцатый год. Мы стояли долго,  потому что один трамвай сломался, и очередь из трамваев уходила за горизонт.

Я смотрел на свой главный перекресток.

Ба поймала меня на мысли.

– Сто дорог – одна твоя, но эта одна все равно будет приводить тебя сюда.

– Чёй-то ?

– Где ты это дурацкое слово взял, "чёй-то"? Не чёй-то! А сюда!

Я тогда не понял и махнул рукой.

– Да ладно тебе, Ба, куда сюда возвращаться? Микры, да и микры.

– Ну,ну!  Вот мы сейчас с тобой под руку почти километр прошли. И ты даже не смотрел на дорогу, ты обошёл все ямки, все кочки, когда сорвал боярку, ты даже на дерево не посмотрел, как будто знал, где она растет и рвал ее тут каждый день. Ты повёл меня там, где арык закопан глубже, и мне легче через него переступить.  Когда нам надо было в тень, ты не искал ее глазами, ты просто завел меня под дерево. И ты думаешь, твоя дорога тебя сюда не приведёт?

– Ба, я ничего не думаю, я тут 18 лет туда-сюда хожу.

– То-то!

– А давай, Ба, я с тобой поеду, как в старые добрые. А ты мне майсу расскажешь.

И трамвайчик загромыхал.

– На Ленина-Советской, перед входом в парк, стояла мороженщица, мороженым торговала, я ее знала, она из нашего треста была. У нее такой ящик был на колёсах, в него лед насыпали и мороженное, каждый раз ее ставили на разных перекрёстках, но она всегда сбегала именно на этот.

–Почему?

–У нее мужа на фронт забрали с этого перекрёстка, а он не вернулся. Она говорила, что мороженное продаю и мужа вспоминаю .

И ухаживала она за тем перекрёстком, где травку подкупает, деревья польет.

– Ба, мороженное продукт радостный, ну как так ?

– Так она его и продовала радостно, и говорила, что я с этого перекрёстка теперь только вперед ногами на своей коробке уеду. И что ты думаешь? Ее таки схватил инфаркт прям там, увезли в больницу, она выжила, но работать не смогла, но за перекрёстком тем всё время ухаживала, где окурок поднимет, то с веником подметет, деревья польет, в общем, ухаживала она за этим перекрёстком.

Где бы я ни был, на каком бы балконе я ни курил ночью , я все равно стою на тебе.

Через двадцать пять лет я снова встал на него, почему я сюда приехал? А я не знаю. Я стоял и стоял, спросите, о чем я думал,? Да ни о чем, я просто стоял.

Я вспоминал, как отец ловил такси, как мы с мамой шли в школу, как я провожал Ба.

Хотел бы я на него вернуться? Нет, не хотел, потому что наши перекрёстки у нас там, внутри. А когда мы на них встаём, есть немного разочарования. И когда ты садишся в самолёт и смотришь в иллюминатор, то ты опять на него встаёшь.

Из майсов моей бабушки или "антисемитская"

Ба уже была плохонькая, но что-то еще соображала, когда я впав в сентименты включил песню.

Тихо, как в раю,

Звезды над местечком высоки и ярки,

Я себе пою, я себе крою.

Опустилась ночь,

Отдохните дети – день был очень жаркий-

За стежком стежок – грошик стал тяжел.

Ой вэй!

Пел жалобно Шуфутинский.

Ба сидела на краю кровати и внимательно слушала.

– Это кто?

– Еврей один.

– Знаешь, кто самая плачущая нация ?

– Нет.

– Евреи. Вечно плачут, а че плауат, сами не знают.

– Ну типа из Египта вышли.

– Угу, 4000 лет назад вышли, до сих пор плачут.

– Ну, по пустыне 40 лет шли.

– Вот если тебя по пустыне 40 лет водить, тоже заплачешь. Но недолго. Память не должна быть длинной, и не должна быть короткой.

–Это как?

– Как, а вон Петро, сосед наш, у себя рядом с сараем выкопал туалет. Сверху деревянную будку поставил. Я ему говорю, зачем тебе такой туалет? Сделай нормальный унитаз. А он мне, дед мой на дырку ходил, отец ходил, и я туда буду ходить. Вот это называется длинная память .