Необъявленная война

Большое спасибо вашему командующему армией Ермаку (командующий 40-й армией генерал-лейтенант Ермаков). В прошлую зиму, когда мои соплеменники умирали от голода, не Пакистан, не Иран, а именно он дал нам хлеба, крупы, одежды, обуви, тем самым спас нас от смерти. Если сейчас по вашей вине произойдёт вооружённое столкновение, то потери с каждой стороны будут большие. Я чётко представляю: при нынешней ситуации ваша колонна находится в очень опасном положении, в течение нескольких секунд колонна может взлететь на воздух. В итоге также пострадают и мои соплеменники. В случае кровопролития и гибели ваших бойцов, прилетят ваши вертолёты и самолёты, произведут ракетный удар, и от нашего кишлака останется мокрое место. Таких случаев в последнее время было немало. Поэтому этот конфликт нужно решить малой кровью – смертью одного человека, а не всей вашей колонны, и тем самым мы выполним «пуштунвали». Если сейчас мы решим этот конфликт мирным путём, то обещаю, колонна ваша не пострадает. Вы, господин командир, о принципах и правилах «пуштунвали», наверное, не слышали и не знаете, что это такое.

Не зная, что предпринять и как выйти из этой тяжелейшей ситуации, чтобы спасти от верной смерти своего подчинённого, старшина Сафин начал прокручивать все варианты решения этого проклятого конфликта. Он предстал перед неразрешимой проблемой: как спасти от смерти своего подчинённого, не допустив нападения на колонну гранатомётчиков, тем самым сохранить военное имущество, безопасность колонны и водителей боевых машин, а также не нарушить закон «пуштунвали».

Услышав из уст аксакала слово «пуштунвали», Сафин вспомнил о своде законов этого племени и сказал:

– Простите меня, уважаемый аксакал, но я ещё у себя на родине подробно изучил и хорошо знаю ваши законы и обычаи, в том числе и «пуштунвали». У каждого народа своя конституция, свой свод законов, и только сам народ решает, по каким правилам им жить. Находясь на вашей земле, мы также стараемся соблюдать ваши законы. К сожалению, не все наши шурави придерживаются этих правил. В «пуштунвали» написано, что пуштун должен быть храбрым воином и признавать право кровной мести, но при этом он обязан быть милосердным.

В данной ситуации, пользуясь законами «пуштунвали», я прошу вас в отношении бойца, виновного в гибели вашей соотечественницы, не применять принцип кровной мести, а проявить к нему милосердие. Мы со своей стороны пострадавшей семье компенсируем ущерб. Оттого что вы убьёте этого парня, оставшимся сиротам никакой пользы не будет, а для матери погибшего бойца это будет огромным горем.

Старик, услышав из уст парня эти слова, проникся к нему большим уважением. Ему и самому не хотелось лишать жизни этого солдата, но жестокие правила «пуштунвали» от него требовали принять равноценные этому преступлению меры. Если он сейчас не защитит честь и достоинство своего племени, то это на него и его племя ляжет позорным пятном, и ничем его не сотрёшь, к тому же это за собой повлечёт всеобщее презрение как со стороны его соплеменников, так и других племён.

– Сынок, – сказал аксакал Ринату, – ты храбрый, мужественный воин, как настоящий командир, защищаешь своего подчинённого. Сынок, я с твоим предложением согласен на сто процентов, но последнее слово остаётся за родными погибшей женщины. Я им сообщу о вашем предложении. Родственники погибшей женщины от вас могут потребовать неподъёмную компенсацию, поэтому по секрету скажу, этой семье достаточно дать пять мешков муки, риса, сахара, а также стиральный порошок, соль, спички. Не скупитесь. Это будет благородно с вашей стороны. Аллах вас в будущей жизни за это отблагодарит. В трудную минуту Всевышний и вам также придёт на помощь.

Сейчас Сафин оказался меж трёх огней: к предыдущим проблемам прибавилась статья за разбазаривание военного имущества, а это – прямая дорога в дисбат.

Старшине Советской армии впервые в своей жизни пришлось, как заядлому торгашу на базаре, торговаться с родственниками погибшей. Как тут не торговаться, ведь он распоряжается не своим личным, а государственным военным имуществом.

В конце концов переговоры прошли успешно. Когда старшина автобата из рук пуштунов вызволил «пленника», от всего пережитого в его чёрных, как смола, волосах появилась седина. Он, упав на землю, обнял ноги своего спасителя и, не веря в происходящее, безудержно рыдал.

Сафин прекрасно понимал, что за разбазаривание военного имущества ему придётся ответить по всей строгости советских законов.

Показательный детдом

В этом заведении, которое располагалось на окраине города, на первый взгляд всё было идеально. Большая территория была огорожена высоким забором, а на проходной круглосуточно дежурил секьюрити. Здесь был железный порядок. Сюда вход посторонним был строго запрещён, а выход воспитанникам – только по разрешению самой Бандерши, как за глаза называли директора детдома Элеонору Ашотовну обитатели этого закрытого заведения.

Здесь так же, как и на зоне, ходили строем и пели патриотические песни. Для непослушных и нарушителей дисциплины успешно функционировал карцер, который представлял из себя неотапливаемое помещение без окон, где «воспитатели» из непослушных «маленьких преступников» ремнём выбивали всю дурь, после чего они становились шёлковыми. По правилам, которые установили уже сами детдомовцы, для неподдающихся воспитанию детей была своя иерархическая лестница, среди которых были даже «неприкасаемые». Их место было возле параши – возле дверей или в тёмном углу комнаты. С такими запрещалось не только дружить, но даже общаться. Учреждение, чем-то напоминавшее колонию для несовершеннолетних, было известным на всю область показательным детским домом для трудновоспитываемых детей.

Воспитанники детдома славились своими спортивными, трудовыми успехами, и в учёбе они были на передовых ролях.

Сюда привозили целые делегации, чтобы перенимать такой «передовой» опыт. Посетители, увидев на территории детдома идеальную обстановку, поражались чистоте, порядку и дисциплине. Воспитанники детдома ходили по струночке. Членов делегации интересовал только результат, а вот каким образом всё это достигалось, то, что у этих детей не было детства и нормального человеческого отношения со стороны воспитателей, их мало интересовало.

Территория была разделена на две части. На одной были расположены два двухэтажных здания и несколько подсобных помещений, а на другой – подсобное хозяйство с теплицей, где выращивали огурцы, помидоры, лук, чеснок и зелень, и картофельное поле. Была хорошо оборудованная спортплощадка, где ежедневно по распорядку дня все, без исключения, усиленно занимались спортом.

Рядом с детским домом располагался городской парк отдыха, где счастливые молодые мамаши на красивых колясках катали свои сокровища – маленьких малышей.

По установленным жёстким правилам детского приюта, детям выходить за пределы территории строго запрещалось. Правда, как исключение за хорошую работу и примерное поведение можно было получить увольнительное – двухчасовое посещение парка, но только с жёстким условием: за пределы парка – ни ногой.

Чтобы получить это увольнительное, нужно было совершить небольшой подвиг. Все дети хотя бы изредка своим трудом старались получить разрешение сходить в парк и посмотреть, как нормальные люди живут на воле.

Одиннадцатилетней Лене Сакирко приходилось лезть из кожи вон, чтобы получить это заветное разрешение и изредка посетить парк. Вот сегодня ей посчастливилось: наконец она сидит в парке и любуется, как мальчишки играют в мячик, девчонки прыгают со скакалкой, а взрослые культурно отдыхают, сидят на скамейке и читают газеты, книги. Глядя на этих счастливых детей, она так им завидовала, мечтала, что когда-нибудь и у неё появится такая возможность.

Большинство детдомовских детей были сиротами при живых родителях. У многих из них родители были алкоголиками, а у некоторых были и бабушки, дедушки, дяди, тёти, братья, сёстры. Но они никому не были нужны.

Правда, к некоторым детдомовцам иногда, в перерыве от пьянок, изредка приходили горе-мамаши, они обильно лили крокодиловы слёзы и опять пропадали на несколько месяцев, даже годы. Этих горе-родителей, какими бы пропащими людьми они не были, дети по-своему любили и с нетерпением ждали их прихода. Хоть детей дома и били, не кормили, всячески обижали, тем не менее они стремились домой к своим непутёвым родителям.

Есть такое понятие – родительская любовь. Любому малышу она нужна как глоток воздуха, как кусок хлеба.

Дети подразделялись на несколько категорий: отказники, от которых мамаши отказались ещё в роддоме; неблагополучные – дети из неблагополучных семей-алкоголиков, среди них были дети и из нормальных семей, родители которых свои обязанности переложили на плечи государства; дети-подкидыши, которых мамаши оставляли умирать в лесу и в поле, некоторых выбрасывали в помойную яму. У отказников была хоть какая-то надежда узнать о своих предках, а вот у подкидышей вероятность найти родителей или хоть кого-то из родни равнялась почти нулю. Правда, случались чудеса, через много лет состарившиеся предки их находили, но такая запоздалая встреча сиротам радости, тем более счастья не приносила.

Среди детдомовцев, пожалуй, не найдётся ни одного ребёнка, который не хотел хотя бы издали посмотреть на маму, которая подарила ему жизнь.

Лена с огромным вниманием и завистью наблюдала за игрой детишек. «Интересно, – думала она, – хоть одним глазком посмотреть бы, как дети с родителями в домашней обстановке живут». Она от взрослых слышала, да и в кино видела, у многих «домашних» детей имеется своя отдельная комната, свои игрушки, телевизор, магнитофон. Это ведь, наверное, какое счастье жить в своей семье, быть свободной, никто тобой не командует, хочешь – готовь уроки, хочешь – играй на улице, хочешь – смотри телевизор.

И самое главное, они постоянно испытывают родительскую любовь. А это чувство сродно солнцу и воздуху не только для детей, но и для всех людей, без которых жизнь на земле невозможна.

А у них в детдоме всё по-другому. Здесь всё как у солдат в армии, всё по распорядку, ни минуты свободного времени, весь день приходится пахать как ишак, мало того, ещё заставляют по плацу маршировать, петь патриотические песни, до упаду заниматься бегом и разными физическими упражнениями, чтобы на соревнованиях и конкурсах завоевать первое место. К тому же ещё нужно готовить уроки. За полученные двойки, даже и тройки, воспитатели наказывают строго – сажают в карцер.

Кызым, ты моя внучка

– Доченька, можно я рядом присяду? – Лена, очнувшись от своих невесёлых мыслей, рядом с собой увидела модно одетую, со следами былой красоты женщину.

– Пожалуйста, садитесь, тётенька, здесь свободно, – ответила Лена приветливо.

– Скажи, доченька, ты по документам Сакирко Елена?

– Да, а откуда вы меня знаете? – спросила Лена взволнованно.

Женщина несколько минут, не отрывая своего взгляда, смотрела на Лену, а потом, резко обняв, начала её без конца целовать, а потом долго, не отпуская её из своих объятий, молча плакала. В её взгляде была огромная любовь к этой девочке, большое горе из-за невозможности исправить содеянное.

Лена, ничего не понимая и не зная, как ей поступить в этой ситуации, сидела в объятиях этой незнакомой женщины. Она также в ответ своими тонкими ручонками обвила её шею. Ей в эти минуты было безумно хорошо. За всю её сознательную жизнь, с самого дня рождения, как она себя помнит, никто её ни разу не обнял и не поцеловал. О материнской ласке она и понятия не имела. Других красивеньких малышей воспитательницы частенько брали на руки, обнимали, целовали, а вот её, страшненькую, никто не хотел ласкать. В такие минуты она всё равно в душе надеялась и ждала, что хоть один раз кто-то обратит на неё внимание, возьмёт её на руки и, как других детей, обнимет, прижмёт к груди, но до сих пор такого желания ни у кого не появлялось.

Но вот, наконец, сегодня её мечта сбылась: она находится в нежных объятиях чужой тётеньки. Она готова была находиться в таком блаженном состоянии бесконечно.

– Доченька, почему ты такая худая, прямо кожа да кости, тут вас совсем не кормят, что ли? – с дрожью в голосе спросила женщина, обнимая её всё крепче и крепче.

– Тётенька, мне здесь так плохо, – сказала Лена, рыдая, – все надо мной постоянно издеваются, бьют. Заставляют меня выполнять всю грязную работу. В шутку в мой стаканчик с чаем сыплют соль, а в суп – перец, и я частенько остаюсь голодной и постоянно хочу кушать. Я маленькая, худенькая, поэтому дать им отпор у меня сил не хватает. Меня обзывают уродиной, а старший воспитатель Клаша-палач меня называет жертвой неудачного аборта.

У Клаши-палач (Клавдию так называли между собой детдомовцы) своих детей не было, и, видимо, поэтому она ненавидела всех детей, без всякой причины могла своей тяжёлой рукой отхлестать – бить по лицу не понравившего ей малыша, даже сажать в карцер. Дети боялись её как огня и старались не попадать в поле её зрения.

– У меня нет подруг, со мной никто не хочет дружить, – продолжала Лена свой рассказ. – Таких, как я, в нашей группе три девчонки. Нас называют неприкасаемыми подкидышами.

Услышав эти слова, у женщины из глаз ручьём потекли слёзы.

– Тётенька, а вот та девочка что кушает? – спросила Лена.

– Как я вижу, она кушает мороженое, – ответила женщина.

– А мороженое, наверное, вкусное?

– А ты что, ни разу не пробовала мороженого?

– У нас в детдоме кушать мороженое запрещено, говорят, что это вредно для здоровья, что дети от мороженого болеют и могут отравиться.

– А вы мне мороженое купите и, если можно, вкусный пирожок?

– Что же это я сама не догадалась? – воскликнула женщина. – Сейчас, доченька, я тебе куплю много мороженого и вкусных пирожков. – Буквально через десять минут перед Леной был целый набор мороженого, пирожков и шоколада.

Лена, не веря своим глазам, начала с жадностью кушать всё, что было перед ней.