Неудобные женщины. История феминизма в 11 конфликтах

Не помню, какой был день и месяц, но помню, где это было: в суши-баре торгового центра «Вестфилд Стратфорд», Восточный Лондон. Мне не было и тридцати. Я осознала, что больше не хочу быть его женой, и рассказала об этом своей лучшей подруге Лоре. Оставалась только одна проблема. Как получить развод?

Через несколько минут интенсивного поиска в Google мы нашли три основания для относительно быстрого развода: уход из семьи, неадекватное поведение или измена. Все эти варианты предполагали, что один из партнеров берет на себя вину за крушение брака. Если развестись хочется без взаимных обвинений, нужно два года проживать раздельно – или пять лет, если ваш супруг оспорит решение.

На момент замужества мне было двадцать лет с небольшим. Белая девушка из среднего класса, с ученой степенью и собственной колонкой в журнале – все это распаляет амбиции и дарит чувство превосходства. На работе мне уже давали административные функции: у меня в подчинении было полдюжины человек, и периодически я писала им: «Свяжитесь со мной по такому-то вопросу». И все-таки я вступила в брак, не обременяя себя раздумьями о том, как буду из него выбираться.

Мне невероятно повезло: мой теперь уже бывший муж оказался вполне джентльменом, и мы закончили отношения и разорвали брачный контракт со всем возможным уважением и с тем минимумом разногласий, который возможен в данной ситуации, – благо у нас не было ни общего имущества, ни детей. Но подавляющее большинство женщин в истории могли только мечтать о том, что мне удалось осуществить в 2013 году, потому что развод означает для женщин нечто особенное. Он означает, что общество считает вас полноправным гражданином, самостоятельным человеком.

Будь моя воля, история бракоразводных законов была бы столь же хорошо известна, как борьба за однополые браки. До 1870 года, когда был принят Закон о собственности замужних женщин, юридический статус женщины менялся у алтаря: из feme sole (в переводе с нормандского «одинокая женщина») она превращалась в feme covert («"покрытая", или замужняя, женщина»). С этого момента она больше не могла управлять имуществом, подавать судебные иски или участвовать в судебных процессах, зарабатывать собственные деньги, составлять завещание или подписывать договоры. До 1926 года английские женщины не могли владеть собственностью наравне с мужчинами.

Согласно традиционному определению, брак предполагал «единство», но не равенство супругов: женщины находились на иждивении, и их юридический статус был не выше, чем у ребенка. Как писал английский судья Уильям Блэкстоун в 1765 году, «в браке муж и жена – это юридически одно лицо; иначе говоря, самостоятельное существование или, точнее, юридический статус женщины в браке приостанавливается или как минимум становится частью статуса ее супруга: во всех аспектах жизни она находится под его опекой, защитой и покровительством». Муж не мог ничего подарить жене, добавлял Блэкстоун, ведь «подарок предполагает ее отдельное существование».

* * *

Спустя семьдесят лет Каролина Нортон приходит к схожим выводам. «У женщины нет личного предназначения, это очевидно, – пишет она в 1836 году. – Она принадлежит тому, кого ее поведение может так или иначе дискредитировать». Муж Каролины, Джордж Нортон, отказывался принять финансовое соглашение, которое гарантировало бы их раздельное проживание. Пока супруги жили вместе, Джордж избивал жену так, что приходилось вмешиваться слугам. Когда она ушла, он продал ее имущество и не давал видеться с детьми. Но она продолжала противиться воссоединению, и он подал на Каролину в суд, обвинив ее в адюльтере с давним другом, премьер-министром лордом Мельбурном. Этот скандальный судебный процесс обнажил сущность викторианского брака как формы собственности.

Каролина Нортон, по общему признанию, была деятельной и обаятельной женщиной. Она дружила с литераторами и философами, писала повести и рассказы. Чарльз Диккенс говорил, что Каролина и ее сестра – «любимицы богов»; в нее был влюблен художник Эдвин Ландсир. Джордж, напротив, был несостоятелен и как адвокат, и как человек. Он частенько вымещал досаду на своей остроумной, популярной жене. Ее дружбу с лордом Мельбурном он поначалу поощрял, рассчитывая, что она сулит ему продвижение по службе и благосклонность общества, но затем начал ревновать. Это известная опасность: мужчина, думая, что женщина ему «принадлежит», пытается управлять ее телом или умом ради наживы[4 - Отчасти история Каролины напоминает мне то, как Дженна Джеймисон описывала бойфрендов / менеджеров порноактрис, которые видят в своих партнершах источник пропитания и одновременно ревнуют к их славе.]. В общем, Джордж подал на жену в суд за измену.

Историк Дайан Аткинсон в книге «Преступные беседы миссис Нортон» (The Criminal Conversation of Mrs Norton) подчеркивает сексистский аспект иска против Каролины. Если она была с другим, значит, ее муж был лишен «семейной гармонии и любви», которые причитаются ему по закону. По брачному контракту Джордж практически приобретал эксклюзивные права на влагалище жены. Ограничение этих прав было преступлением столь серьезным, что он запросил компенсацию в 10 000 фунтов – миллион по сегодняшнему курсу – за причиненный ему ущерб. Все адвокаты, судья, освещавшие процесс репортеры были мужчинами; единственные женщины в этом деле – служанки Каролины Нортон, которых пригласили дать показания против нее. Каролина ни разу не явилась в суд; она скрывалась от любопытных глаз в имении своей матери в Хэмптонкорте.

Ведущий адвокат Джорджа Нортона, сэр Уильям Фоллетт, пообещал, что выставит напоказ грязное белье этой пары – в буквальном смысле слова. В 1830-е годы ночная сорочка Каролины Нортон стала так же знаменита, как в 1990-е – синее платье Моники Левински со спермой Билла Клинтона. По словам Фоллетта, на сорочке были «те самые следы, что остаются после соития». Одна из служанок была вынуждена дать показания, что Каролина румянилась перед визитами лорда Мельбурна. Извозчик рассказал в суде, что видел, как Каролина лежала на полу, оголив «мясистую часть бедра», а премьер-министр сидел рядом на стуле; команда адвокатов Мельбурна заявила, что извозчик – подкупленный пьяница. (Защита во многом строилась на утверждениях, что показания слуг в этом деле ненадежны и не заслуживают доверия.) Генеральный прокурор сэр Джон Кэмпбелл сказал, что Джордж и Каролина спали вместе и после якобы свершившейся измены, а ведь «каждый знает: если женщина завела любовника, на супруга она смотрит свысока, с ненавистью и омерзением». Разбирательство длилось девять дней 1836 года, и наконец в 11:40 вечера был вынесен приговор: суд присяжных отклонил иск Джорджа Нортона. Никакого ущерба он не понес.

Однако репутация Каролины Нортон была запятнана навсегда. Никто не сомневался, что она флиртует, если не спит, с другими мужчинами, в том числе с самим лордом Мельбурном. К тому же после суда оказалось куда сложнее получить развод. Ее признали невиновной в измене, и теперь, чтобы добиться законного расторжения брака, нужно было доказать, что Джордж переспал с другой. «Они были прикованы друг к другу, пока смерть не разлучит их, – пишет Аткинсон. – Уехав и проживая отдельно, Каролина автоматически лишалась права видеться с детьми, и в этом Джордж был непреклонен. Каролина не могла изменить взгляды мужа, поэтому она стала менять закон».

В некотором смысле мы должны быть благодарны Джорджу Нортону. Он оказался таким конченым мудаком[5 - Выражение spherical bastard придумал швейцарский астрофизик Фриц Цвикки для описания людей, которые ведут себя как ублюдки, с какой стороны ни взгляни.], что просвещенная общественность почти единодушно приняла сторону Каролины. «Мой муж любит делать мне милые комплименты: например, он сказал, что все посвященные в это гнусное дело были на моей стороне, потому что я обаятельная, а не потому, что я права», – писала она. Каролина определенно была умнее мужа. Когда Джордж заявил, что у нее нет права распоряжаться финансами, она стала выдавать долговые расписки, а затем говорила кредиторам, чтобы те подавали иски на его имя.

Когда судебное разбирательство закончилось, Каролина написала Мэри Шелли, дочери одной из первых феминисток Мэри Уолстонкрафт, что «мужские законы, которые делают женщин беспомощными париями», приводят ее в ярость. После суда она проснулась знаменитой – в самом неприятном смысле слова. О ней писали в газетах, ее высмеивали карикатуристы, но ей не давали говорить за себя. К тому же она не могла увидеть детей – семилетнего Флэтчера, пятилетнего Бринсли и трехлетнего Уильяма Чарльза; она боялась, что муж станет жестоко обращаться с младшими, если решит, что их настоящий отец – лорд Мельбурн.

Она подавала прошения о совместной опеке – чтобы иметь возможность забирать мальчиков на половину школьных каникул, а не на случайно выпадающий час-другой с разрешения супруга. Ее прошение отклонили. Когда мальчики оказывались в Лондоне, она бродила по парку Сент-Джеймс в надежде их увидеть. Один раз ей удалось уговорить лакея, и он впустил ее в дом, пока не было Джорджа. Но в августе тот увез мальчиков в Шотландию к своей сестре Грейс; Каролина пришла не на тот причал и не смогла даже попрощаться с ними. Когда дети приехали в дом Грейс, та поколотила старшего, Флэтчера, застав его за чтением письма от Каролины. В наказание за небольшую провинность Бринсли раздели догола, привязали к кровати и высекли. Джордж использовал детей как оружие против Каролины. Это была месть за ее «сложный характер»: за непослушание, за флирт с другими мужчинами, за то, что она выставила мужа на посмешище.

В несчастном браке Каролина вносила свою лепту в семейный бюджет, публикуя романы, такие как «Печали Розали» и «Бессмертный». Теперь она писала памфлеты о положении женщин. «Я думаю, "слабому полу" пора узнать, что есть такой закон, который не дает им права на собственную плоть и кровь», – писала она Мэри Шелли. Ее сестра Джорджия не советовала Каролине писать столь гневные памфлеты, но та сочла, что сдержанность и учтивость будут выглядеть слабостью.

В трактате, посвященном законам об опеке, Нортон продемонстрировала, что мужчины используют детей, как пешки. «Закон не в силах обеспечить женщине хотя бы эпизодические встречи с детьми, даже если она докажет, что муж ее избивал или завел любовницу, – писала она. – Право отца на опеку абсолютно и непреложно, а притязания матери его не заботят, словно ее попросту не существует». Нортон писала, что «бастардов» – внебрачных детей – до семи лет растят матери, но женатый отец может забрать их силой «даже в грудном возрасте» (курсив автора). Поэтому жена, даже если муж ей изменял, бил или иным способом делал их брак невыносимым, все же неохотно расставалась с ним. И хотя уход женщины уязвлял мужскую гордость, в бракоразводном процессе закон тем не менее отводил мужчине роль «обвинителя и судьи». Мужья, «без сомнения, обозлены, оскорблены, в девяти из десяти случаев жаждут возмездия за реальный или воображаемый ущерб. И этим ожесточенным, исполненным ярости людям закон вручает то, что едва ли может быть доверено кому-либо из людей и в спокойнейший час его жизни, – ДЕСПОТИЧЕСКУЮ ВЛАСТЬ!»

* * *

После суда Джордж годами мучил Каролину, то разрешая, то запрещая видеться с детьми. Она встречалась с ними нечасто, поскольку он все время менял условия и требования. Впрочем, постепенно памфлеты и настойчивость Каролины возымели действие. По результатам дела Нортонов в парламенте начали обсуждать новый закон. Он давал матерям право опеки над детьми до семи лет и гарантировал возможность видеть их впоследствии. Законопроект вызвал мощное сопротивление в палате лордов, которые усмотрели в нем нападки на традицию брака, а следовательно, на все патриархальное общество. В одной газете Каролину назвали «известной пропагандисткой», а она отвечала, что «красота и добродетель женщины главным образом зависят от того, насколько осознанно она подчиняется мужчине». Для того чтобы законопроект приняли, ей нужно было выглядеть добропорядочной и безобидной леди.

В 1839 году члены парламента приняли закон об опеке над малолетними детьми; Дайан Аткинсон называет его «первым феминистским законодательным актом в Великобритании». Отныне женщины, не обвиненные в «преступной связи» (неверности), могли законно видеться с детьми, проживая раздельно с супругом или после развода. (Если, конечно, они были достаточно состоятельны, чтобы отстоять это право в суде.) К несчастью, этот закон действовал только в Англии, Ирландии и Уэльсе, тогда как сыновья Каролины Нортон проживали в Шотландии.

Супруги продолжили игру в кошки-мышки. В 1840 году Каролина сняла коттедж на острове Уайт, и Джордж обещал прислать к ней детей. Он их не прислал. Она написала ему письмо, и на этот раз он предложил ей встретиться с детьми в Лондоне. Он их не привез. Каролина узнала, что дети находятся в одной английской школе-пансионе, и отправилась туда. Ее не пустили к ним. В сентябре 1842 года младший сын Каролины поцарапал руку, упав с лошади в усадьбе отца в Кеттлторп-холле, и заболел столбняком. К моменту прибытия Каролины ее девятилетний сын уже лежал в гробу. Вот его последние слова отцу: «Похоже, я умираю. Скоро я задохнусь, помолись за меня».

Судя по всему, смерть ребенка вызвала у Джорджа подобие раскаяния, потому что Каролина получила разрешение провести Рождество с двумя оставшимися в живых сыновьями, а впоследствии они стали видеться чаще. Флэтчер заболел туберкулезом и был отправлен на лечение в Лиссабон, Бринсли уехал учиться в Оксфорд. Дети выросли, и Джордж уже не мог запретить им видеться с матерью. Тем не менее Каролина продолжала свою кампанию, и законодательство постепенно менялось. Закон о браке 1857 года разрешал проводить слушания дел о разводе в местных судах, а не в парламенте. Однако мужья оставались в сильной позиции, так как им для развода достаточно было измены; женам для этого требовалось доказать иной «ущерб», например инцест, жестокое обращение или уход к другой женщине. Эти двойные стандарты были устранены только с принятием Закона о браке 1923 года.

В начале и середине XX века реформы продолжались, и сегодня в Англии и Уэльсе, по данным Национальной статистической службы, разводится более 100 000 пар в год. В долгу у Каролины Нортон не только те женщины, которым удается получить развод, но и те, кто еще только готовится вступить в брак. Ее кампания изменила значение брака для женщин: он перестал быть сделкой купли-продажи и постепенно превращается в договор двух равных партнеров.

Каролина Нортон – непростая героиня для современных феминисток. «Для женщины естественно подчиняться мужчине, – писала она. – Аминь! Так завещал нам Бог, а не человек. Я никогда не поддерживала варварскую и смехотворную идею о равенстве полов». По ее словам, она лишь тень своего мужа, «как луна в облаках рядом с ярким солнцем». Ее аргументация строилась на традиционных представлениях о святости и жертвенности материнства и о собственном социальном статусе. Она хотела жить лучше, чем прислуга или падшие женщины, имевшие внебрачных детей. Сегодня мы назвали бы это политикой добропорядочности – верой в то, что маргинальные группы могут избежать дискриминации, изображая «респектабельность». Это опасная ересь, ведь власть имущие определяют, что считать хорошим поведением. Права должны быть всеобщими и не зависеть от того, симпатичен ли истеблишменту человек, который борется за свои права. Иначе не избежать возражений: «Извините, мы бы и рады вам помочь, но вы ведете себя невыносимо…»

* * *

Мой развод был далеко не таким тяжелым, как у Каролины Нортон, но все-таки довольно унизительным опытом. В свадебной индустрии вращаются миллиарды фунтов, однако в журналах и на интернет-форумах, где женщины называют себя «будущими миссис Х», ничего не говорится о механике разводов. Дело не в том, что они не приносят прибыли, – я могу показать таунхаусы в Ридженси, заработанные адвокатами на бракоразводных процессах, – а в том, что это до сих пор считается позором. Развод – это личная неудача.

Конечно, после развода я чувствовала себя неудачницей: словно своими руками разбила рамку с фотографией счастливой жизни. Я разочаровала родителей. Пятеро или шестеро друзей отвернулись от меня. Мне казалось, все вокруг видят, что я сняла с руки обручальное кольцо, хотя вряд ли хоть кто-то это заметил. Поженившись, мы взяли двойные фамилии, так что мне пришлось менять документы. Это ощущалось как публичное признание личного позора.

Когда в 2015 году я снова вышла замуж, то наотрез отказалась брать фамилию супруга. Если имя вообще может быть чьим-то, то мое имя – Хелен Льюис. Да, Льюис – это фамилия моего отца, она передается по мужской линии, но я ношу ее с рождения. Так зовут меня. Да и какие, собственно, другие варианты есть у женщины? Гражданский активист Малькольм Икс[6 - Американский активист за права темнокожих. – Прим. науч. ред.] вообще отбросил свою фамилию – он писал в автобиографии: «"Икс" заменил мне Литтл, фамилию белого рабовладельца, которой некий голубоглазый дьявол заклеймил всех моих предков по отцовской линии». Но многие ли из нас пойдут на такой радикальный шаг? Одна знакомая пара перемешала свои фамилии и получила новую; это также решило проблему с именем детей[7 - Но это неудачное решение, если девица Стоянова выходит замуж за мужчину по фамилии Каяк.].

Традиционное восприятие брака как формы владения имуществом великолепно отражают имена из «Рассказа служанки» Маргарет Этвуд: Фредова, Уорренова, Гленова. Это патронимы: к имени хозяина прибавляли «-ова». Прежняя идентичность Фредовой стирается вместе с именем, когда ее перевоспитывают в служанку. Отныне она собственность Фреда. Однако превращение во Фредову мало чем отличается от превращения в «миссис Джон Смит», как и сегодня пишут в приглашениях на светские мероприятия. В конце 1960-х годов активистка Шейла Майклс активно боролась против статуса «мисс» или «миссис» и за утверждение «статуса женщины, которая не принадлежит мужчине». Она добилась своего. Благодаря журналу Ms[8 - Американский феминистский журнал, которые предложил новую форму обращения к женщине «миз». В ней не фиксируется семейное положение той, к кому обращаются], учрежденному в 1971 году, слово «миз» за одно поколение из диковинки превратилось в языковую норму.

Нравы Республики Гилеад в «Рассказе служанки» могут шокировать, но то, что женщины, имеющие карьеру и банковский счет, с такой готовностью стирают самый очевидный знак своей идентичности – имя, шокирует еще сильнее. А ведь многие даже считают это романтичным. «Мы единый организм», – читаю я в какой-то статье. И это – его организм. В странах, где придерживаются английских правил присвоения имен, женщина берет фамилию супруга – и стирает собственную семейную историю, свою прежнюю жизнь и обнуляет результаты поиска в Google. Женщин сложнее найти и в приходских книгах, и в исторических документах. Порой все, что от них остается, – лишь фамилия супруга: «миссис Смит», «миссис Таннер», «миссис Картрайт».

Есть и другие следы того, как брак стирает идентичность женщины. При регистрации брака вам задают вопрос о профессии отца – но не матери. В свидетельстве о браке есть строки для данных об отце – но не о матери. Дети матерей-одиночек и лесбиянок оставляют эти графы пустыми. Мы с мужем отказались вписывать туда одного родителя. Секретарь выглядел уязвленным, но вынужден был согласиться[9 - В 2018 году Закон о регистрации брака был принят в первом чтении в палате общин. Цифровая регистрация брака давала бы возможность вписывать имя матери. Дальнейшее прохождение законопроекта было заблокировано в связи с роспуском парламента перед всеобщими выборами в 2019 году.]. Конечно, это уже никого не удивляет, поскольку распространено повсеместно. Но, по сути, «миссис Икс» – это просто еще один вариант Фредовой. Одна из сложнейших задач феминизма – показать, как традиция извращает наше представление о вещах и заставляет считать, что текущая политика обусловлена естественными и нерушимыми законами.

Идея о том, что «покрытая» женщина (feme covert) в юридическом смысле – просто придаток мужа наряду с детьми, звучит строго викториански. Но последствия ее ощущались много позже и не ограничивались регистрацией браков. Моя мать, которая в 1970-е годы была слишком занята кухней и пеленками, чтобы включаться в какую-либо политическую активность, рассказывала, как она разозлилась, обнаружив, что ее детей могут вписать только в паспорт отца. В Великобритании эту проблему решили в 1998 году, выдав детям отдельные паспорта, но даже сегодня к женщинам, у которых дети носят другую фамилию, на границе порой относятся с подозрением.

Впрочем, если вы сменили фамилию и чувствуете, что мои слова несправедливы, – поверьте, я не считаю вас плохой и слабовольной женщиной. Мне близка феминистская формулировка Симоны де Бовуар: «Как и все – наполовину жертва, наполовину сообщница». Если вы ненавидели отца; если вы сыты по горло тем, что вашу «этническую» фамилию произносят неправильно; если вы считаете, что для поисковой оптимизации лучше сменить фамилию, или хотите упростить себе жизнь, я вас понимаю. Как и все, наполовину сообщница. Феминизм должен быть озабочен не столько персональным выбором, сколько условиями, в которых этот выбор совершается.

История развода – это история борьбы женщин за то, чтобы быть в глазах закона полноправными гражданами. И это далеко не единственная битва феминизма на этом фронте. Борьба за право голоса, как мы увидим ниже, – еще один очевидный пример, но женщины сталкивались и с сотнями других, более мелких проявлений несправедливости. Попробуем пропустить по стаканчику в Лондоне – в 1982 году. Мне, пожалуйста, белого вина… но меня в этом баре не обслужат. Потому что я женщина.

* * *

«Здесь собираются адвокаты, юристы и журналисты, чтобы посплетничать о законах за барной стойкой, – сказала Тесс Джилл, держа в руках чашку чая. – Обсуждение последних юридических слухов не для тебя, если ты всего лишь кроткая девушка за столиком в глубине зала». Она говорит о заведении El Vino на Флит-стрит в Лондоне. Рядом с этим баром сейчас находится Королевский суд, а тогда по соседству располагались редакции нескольких газет. До появления Джилл в El Vino бытовало любопытное правило. Там не обслуживали женщин за барной стойкой. Им приходилось садиться за столик в глубине заведения.

Феминистки утверждали, что это – нарушение Закона о дискриминации по половому признаку 1975 года. Окружной судья отклонил их первый иск как de minimis – недостаточно значимый для рассмотрения[10 - Он, видимо, не знал, какую огромную символическую роль играла в движении за гражданские права в США борьба с расовой сегрегацией в ресторанах.]. В 1982 году Джилл решила предпринять еще одну попытку вместе с Национальным советом по гражданским свободам.

На протяжении всего XX века в пабах и в рабочих клубах были строго ограничены места, где разрешалось выпить женщинам. «Когда я была в Манчестере, – сказала мне Джилл, – я видела, что женщины в барах сидят в специальном закутке на веранде, а мужчины – внутри. В рабочих клубах порой встречались нелепые правила: например, вокруг барной стойки был постелен линолеум, а женщинам разрешалось стоять только на ковре». Джилл была профсоюзной деятельницей, она вспоминает, что угрожала позвонить на BBC, когда один бармен в Ньюкасле отказался ее обслужить. Ему пришлось уступить.

Сегодня это последние бастионы сопротивления гендерному равноправию. На такие мужские клубы, как Garrick и White's, такие клубы для студентов, как Bullingdon Club, и такие обеденные залы, как Pratt's, не распространяется Закон о равных правах, и они могут оставаться сугубо мужскими[11 - Надеюсь, вас, как и меня, порадует, что Иэн Дункан Смит – пожизненный почетный член Pratt's. Предположительно, в обеденном клубе Incompetent Twat, который он выбрал изначально, его внесли в черный список.]. Женщины не могут вступать в большинство масонских лож (хотя трансженщины после смены пола могут оставаться там). В 2019 году гольф-клуб Muirfield – впервые за 275 лет своего существования – наконец принял 12 игроков-женщин. Тремя годами ранее гендерная политика клуба не позволила провести там открытый чемпионат по гольфу.

Это места встречи так называемого истеблишмента: политиков, журналистов, актеров, судей – или как минимум той его части, у кого есть яйца. Бенедикт Камбербэтч – в остальном он мне нравится, он носил футболку с надписью: «Так выглядит феминист» – постоянно упоминается как член закрытого мужского клуба Garrick. Представьте, что вы женщина-судья, – вы уже достаточно остро ощущаете, что такое быть меньшинством. И тут вдобавок вы узнаете, что ваши коллеги-мужчины посещают заведения, куда вам вход заказан. Да, существует и несколько закрытых женских клубов, но у них нет таких прочных традиций и они не столь эксклюзивны, как мужские. Смешно сравнивать женский бассейн или Институт по проблемам женщин с масонской ложей, а ведь это обычная риторика сексистов. В любом случае упразднение нескольких женских клубов – небольшая плата за изменение закона.

В 1980-е годы правила, исключавшие присутствие женщин в определенных местах, были делом куда более обычным. Они так же фиксировали невысокий статус женщины, как и бракоразводное законодательство. Поэтому феминистки оспаривали подобные правила. Тесс Джилл принимала активное участие в работе лондонских феминистских групп, которые обычно устраивали домашние собрания, потому что у всех были дети. («Если кто-то не выполнял поручений (мы вели протокол), на следующую встречу он готовил штрафной шоколадный пудинг».) Тесс и ее подруга, журналистка Анна Кут, придумали, как лучше всего продемонстрировать абсурд правил El Vino и подготовить почву для судебного иска по Закону о гендерной дискриминации. Они пришли в бар утром, к 11:30, чтобы хозяин заведения не мог заявить, что в обслуживании им отказали из-за того, что нет мест. Сначала вошли двое мужчин-свидетелей – «мы хотели, чтобы один из них надел килт, но он отказался»; затем к ним присоединились женщины. Свои портфели мужчины положили на стойку (одним из аргументов El Vino было то, что дамы своими сумочками захламляют поверхность стойки). Тесс и Анна поприветствовали друзей, заказали выпивку и выслушали предложение присесть за столик. «Мы сказали: "Спасибо, мы постоим", – похоже, тут они и почуяли неладное». Когда бармен отказался их обслужить, они ушли. У них было доказательство, что произошла дискриминация по половому признаку.

И снова окружной суд постановил: de minimis, ничего существенного. Активисты собрали денег для переноса дела в апелляционный суд. Судьям пришлось признать: двух девушек отказались обслужить в El Vino, участницы кампании настаивали, что имела место дискриминация. Они выиграли дело и отправились в бар в сопровождении фотографов. Там их еще раз отказались обслужить под тем предлогом, что это приведет к нарушению общественного порядка, и они вернулись в апелляционный суд, где получили судебное предписание, обязывающее злосчастный бар предоставить им выпивку. «На этом этапе мы решили: El Vino – последнее место, куда мы пойдем выпить», – рассказывала Джилл. В баре их пожизненно занесли в черный список, поскольку, как писали в газете, «ни один клиент не стоит 25 000 фунтов, потраченных на адвокатов».

Джилл уже сталкивалась с негативной реакцией: дело и впрямь выглядело несущественным. (Сегодня ей бы сказали, что проблемы в баре «не сравнить с женским обрезанием», или посоветовали задуматься о положении женщин в Саудовской Аравии.) Не только окружной суд считал дело незначительным: в газетах писали, что шум подняли на пустом месте, – это, однако, не мешало репортерам подробно освещать события. Джилл показала мне вырезки из газет, которые хранила более тридцати лет; она разложила их у себя на коленях и на столе в уютной квартире на Бейкер-стрит. Я знала, что найду там словосочетание «прекрасный пол», но была игра слов и похуже, например «Дамы, вино и толпа». В окружном суде высокопоставленный адвокат выдвигал версию, что дамы сами не захотели ждать, когда их обслужат. Это плоский, снисходительный взгляд сверху вниз: доброта и галантность мужчин защищают женщину куда лучше, чем собственные деньги и наличие базовых прав. «Я уверен, вы бы не хотели тесниться в баре, полном народа», – сказал Джилл адвокат. «Я каждый день езжу в метро на работу», – ответила она.

Не только мужчины были настроены скептически. Один из злейших текстов написала «первая леди Флит-стрит», обозревательница Джин Рук. «На неделе мне звонила оголтелая феминистка с одной радиостанции в Лондоне; она хрипло пробасила, что в El Vino, винном баре на Флит-стрит, нужно отметить событие: 40 лет там не ступала женская нога, а теперь женщинам наконец наливают по решению суда, – писала Джин в газете Daily Express. – Можно трезво признать: эмансипация женщин катится псу под хвост, если журналистки готовы вакханалией отмечать победу, которая не стоит выеденного яйца». Боюсь, на этом колкости не закончились. Джилл и ее подруги «взболтали кровавую Мэри», навлекли на себя всеобщее раздражение, а саму госпожу Рук заставили «краснеть винными пятнами стыда», потому что феминистки с Флит-стрит «раздули из мухи слона, опьяненные заголовками о том, как они Творят Историю».

Бо?льшая часть статьи Джин – отчаянная попытка доказать, что ничего серьезного, в сущности, не произошло. Конечно, у женщины, которая успешно существует в системе, есть все основания ее поддерживать. Но последняя фраза выдает Джин с головой: «Вы выставили себя на посмешище. Почему бы не договориться с мужчинами? Я никогда не испытывала с этим трудностей». Другими словами: «Как можно говорить о систематической дискриминации, если у меня все отлично?» Неважно, как часто это происходит вокруг. Джин Рук – это еще один тип неудобной женщины: она утверждает, что ее персональный опыт важнее, чем все факты, свидетельствующие об обратном. Ее текст напоминает нам о том, что феминизм – это не просто шпаргалка «о чем думают женщины», а политическое движение, добивающееся гендерного равенства.

Когда феминисток обвиняют в избыточном внимании к заурядным ситуациям, в действительности речь, как правило, идет о более серьезных принципах. То, что Тесс Джилл и Анну Кут не обслужили в баре, – ситуация симптоматичная в мире, где женщин считают вторым сортом. В 1974 году Джилл и Кут написали книгу «Права женщин: практическое руководство». В ней много поистине удивительных примеров. Правительства считали, что мужчины – кормильцы семьи, а женщины – хранительницы очага, и потому вполне логично, что мужчины финансово и юридически контролируют партнерш. Замужние женщины не заполняли налоговых деклараций – их доходы записывали в декларацию мужа. Поэтому и причитающийся женщинам возврат налогов отчисляли их мужьям. Выйдя замуж, «вы обнаружите, что лизинговые компании и арендодатели по-прежнему требуют документов за подписью вашего супруга». Согласно «правилу совместного проживания», когда жена начинала жить с мужем, ее лишали государственных льгот, даже если муж не поддерживал ее финансово. В главе о контрацепции говорится, что «в большинстве клиник принято испрашивать разрешения мужа, прежде чем поставить замужней женщине спираль или стерилизовать ее. Клиники оправдывают это тем, что врач должен быть защищен от судебных исков со стороны разгневанных мужей, которые захотят компенсации за то, что их жены потеряли способность рожать детей». И, конечно, «мужа не получится привлечь к ответственности, если он принуждает вас к соитию… с точки зрения закона, выходя замуж, вы тем самым соглашаетесь заниматься с ним сексом в любое время, пока вы в браке»[12 - Ситуацию изменило только прецедентное судебное дело 1991 года – в том же году был запущен космический телескоп «Хаббл» и первый веб-сайт. Безумие.]. Иммигранты могли привозить жен в Великобританию как иждивенок, но иммигранткам разрешалось привезти мужей только «в исключительных случаях». Впрочем, существовал особый тип визы для женщин: 12-месячное пребывание в стране было разрешено «гувернанткам», которые проживали в семье и выполняли домашнюю работу («Ни слова о гувернерах», – отмечают авторки).

Эта явная дискриминация считалась нормой еще в прошлом поколении. Ровесницы моей матери часто просили мужчин, чтобы они заверили их заявление на ипотеку. В 1974 году Джилл и Кут отмечают, что «в наши дни строительные компании стали гораздо разумнее, и немногие открыто признаются в дискриминации женщин». Уточним: законной дискриминации – книга вышла за год до принятия Закона о дискриминации по половому признаку. Три из двадцати пяти организаций, где проводилось исследование, заявили, что для обращения за ссудой женщине может потребоваться «гарант». Одна компания вообще отказалась выдавать кредит одинокой женщине, сославшись на «ограничения по квотам». Сложнее было получить ипотечную ссуду при наличии низкооплачиваемой работы – и, представьте себе, такую работу выполняли преимущественно женщины.

Интересно, многие ли женщины помоложе знают об этом. Феминисток второй волны (конца 1960-х и 1970-х годов) сегодня часто насмешливо попрекают тем, что они привилегированные и зашоренные. Но именно эта волна сместила законодательные рамки, закреплявшие второстепенный статус женщины. Джилл и Кут дают советы, как вести переговоры с миграционной службой и навещать партнера в тюрьме. Тесс Джилл работала с лесбиянками, которые были лишены родительских прав по решению суда. Это вам не женский обеденный клуб. И если из сегодняшнего дня он может показаться таковым, то лишь потому, что усилия тысяч женщин – и жесткое противодействие им – оказались забыты. Для феминизма победа часто бывает горькой: новая реальность быстро начинает восприниматься как норма, затушевывая следы борьбы, которая к ней привела. Прогресс стирает прошлое.

Все достижения второй волны несли тот же смысл, что и борьба за возможность развода. Зависимые и юридически, и экономически женщины вынуждены были полагаться на мужчин – а те предоставляли им то, что считали нужным. В браке женщины сдавались на милость пьяниц, игроков и насильников. На работе их неохотно терпели – покуда они не создавали проблем и не требовали оплаты наравне с мужчинами. В барах – та же история. Женщины были как будто не вполне людьми.

* * *