Версии настоящего

Кто она потом —
не слух, не опыт. Cпит,
А за приоткрытым ртом
тела, дальше выдоха – ничто.
Нечем слова вымолвить уже.
Что же я тогда и кто
зябнущей внутри душе?
Жалость к ней, сознание того,
что творится, но не предстоит,
кров невечный, дальнее родство
по отцу, который тоже скрыт?
Но, быть может, мёртвого к живым
жалость, к вечным – смертного, и есть
то, с чем остаёшься ночью здесь,
в жалость превращаясь,
в шелест, в дым?

    2007–09

«Дерево говорило…»

Дерево говорило,
рекло,
нарекало (по имени),
снизу вверх, как река (вдоль себя), текло,
как речь уплывало (вело, корило),
пустоту покрывало,
как будто надламывало стекло.

Проникая в углы
(тушь на листе), расплывалась сень
древесная,
всё бледней становясь (очертанья вен
вдоль воздетой руки),
разлетаясь, как выдох
(а корни – вдох),
говорило
и речь свою в никуда отпускало дерево, чей поток
разновеликих ветвей и веток струился наверх, туда,
где верх и низ менялись местами,
даль,
с четырёх сторон подожжённая, как стена
крепости, крепкого тела (cтолпа, ствола),
ствол обступала (крепость). И всё, что не было
зримо, не было небом —
было
деревом, словом,
излившимся вверх теплом
земли, соком её, муравьиной дорогой в рай,
потерявшим значенье жестом
ветви (руки) за край
текста,
в поисках то ли точки,
то ли креста,
птицы,
звезды,
окончания речи – какого-нибудь следа
на пустой странице.

    08/ 2000

«Пока ты здесь, я разглядеть пытаюсь…»

Ю. О.

Пока ты здесь, я разглядеть пытаюсь
твоё лицо на свет. Пока не меркнет свет,
запоминаю.
Дальше – вечер. Я глаз не отвожу, и нет
такой последней тьмы, чтобы заставить
тебя исчезнуть. Даже сон несёт
твоё лицо сквозь странные свои
дымы и комнаты, пока не рассветёт.

Ты здесь, передо мной.
Не в фокусе к плечам
твоим и скулам мир неплотно примыкает.
По звону судя – дождь. По треску о причал
невидимых бортов – прилив и утро. Затекает
за раму акварель края веранды, склон,
ступени лестницы с откоса,
вокруг тебя меняющийся фон —
ландшафт, со лба сбегают тени. Сносит
и звук дождя, и толчею лучей,
и ветхие хоры,
и облака спадающих плащей
с горы,
листы
с плеч осени.

Я глаз не отведу,
пока твои черты
наносит медленно, как раньше на пластину
фотостекла, покрытого волшебным серебром
коллодия и желатином.
И выдержка длиною в смерть нужна, —
– Не шелохнись! —
чтоб свет дошёл до дна
зрачка и памяти, лицо твоё оставил
во мне,