Образец «MEDUZA»

Глава 1.

Песок хрустел на зубах, забивался в ствол винтовки, слепил глаза. Он бежал, не чувствуя ног, волоча за собой на плече чье-то неподъемное, безжизненное тело. В ушах стоял оглушительный звон – не от взрыва, а от собственного сердца, готового вырваться из груди.

– Быстрее! – чей-то хриплый, сорванный крик пробился сквозь гул в голове.

Он не оборачивался. Он знал, что там, за спиной, в багрово-песчаной мути неба, плыло Оно. Тихий, изящный призрак смерти, похожий на черную медузу, парящую в пространстве. Ее щупальца, усеянные блестящими лезвиями, мягко колыхались в воздухе, оставляя за собой шипящий след кислотного испарения. Один лишь взгляд на нее вызывал приступ слепой, животной паники.

– Дверь! Здесь! – это кричала девушка, ее фигура, присевшая у основания бетонного ската, была единственной четкой точкой в этом хаосе.

Он вложил все остатки сил в последний бросок. Они ввалились внутрь, кубарем скатились по груде металлолома, и массивная бронированная дверь с оглушительным лязгом захлопнулась, отсекая внешний мир.

Первым пришел звук. Глухой, одинокий стук о металл. Потом запах – тяжелый, спертый воздух, пропитанный вековой ржавчиной, пылью и чем-то еще, сладковатым и гнилостным. И только потом – зрение.

Он лежал на спине, уставившись в высокий, темный свод. Посередине, как гигантский божественный палец, вниз спускался столб света, пробиваясь сквозь разломанную крышу. В этом луче медленно танцевали миллионы пылинок, словно живые.

Он сел. Тело гудело от усталости, каждый мускул кричал о перегрузке. Побег. Погоня. Обрывки без контекста, как обугленные страницы из несуществующей книги.

Он оглядел своих спутников. Три фигуры в потрепанной, одинаковой землянистой форме. Не люди – силуэты, на которые натянута его реальность.

Она – девушка. Ее лицо было замазано пылью и сажей, сквозь которую проступала бледная, натянутая кожа. Темные, коротко остриженные волосы слиплись на висках. Но ее глаза… они не были пустыми. В них стояла холодная, собранная ярость, как у загнанного зверя, готового укусить. Ее пальцы, быстрые и точные, уже рылись в тактическом рюкзаке, извлекая бинты. Движения были выверенными, автоматическими, словто ее нервная система работала отдельно от застывшего лица. Медик. Он знал это, как знал, что песок – сыпучий. Почему? Ответа не было.

Второй – коренастый, широкоплечий парень с обритой головой. Он стоял, тяжело дыша, его кулаки были сжаты так, что костяшки побелели. В его позе читалась не просто усталость, а яростное, бессильное напряжение. Он смотрел в пол, но взгляд его был тяжелым и утяжеляющим все вокруг, будто он пытался прожевать бетон взглядом. Штурмовик. Опять это знание всплыло из ниоткуда. Готовность к бою, к разрушению, висела на нем, как невидимый плащ.

И третий… Тот, кого он тащил. Раненый. Юноша, почти мальчик, с светлыми, мокрыми от пота волосами. Лежал на боку, подтянув колени к груди, и тихо, прерывисто стонал. Его форма в области живота была прожжена и почернела. Пахло паленой тканью, плотью и едкой, чуть сладковатой химией. Кислота. Его дыхание было мелким, частым, звук которого врезался в тишину острее любого крика.

Их имена? Пусто. Название города, из которого бежали? Только образ бесконечных дюн, пожирающих остовы небоскребов. Своё собственное имя? Только пробелы, белый шум в сознании, за которым скрывалось… ничто.

Только одно воспоминание было четким и ясным, выжженным в подкорке: образ парящей твари с щупальцами-лезвиями, и пронзительный, нечеловеческий страх.

Медик подползла к раненому. Ее лицо оставалось каменным, но в уголках губ залегла тонкая сеть напряженных морщин.

– Держи его, – бросила она тому, что у стены. Ее голос был низким, хриплым от пыли. Лишенным всякой музыки.

Коренастый, не говоря ни слова, тяжело ступил вперед, встал на колени и прижал плечи товарища к бетонному полу. Его движения были отработаны до автоматизма, мощные и неоспоримые.

Он сам, тот первый беглец, поднялся на ноги. Ноги подкашивались. Он отступил на шаг, давая им место, и только тогда позволил себе осмотреться по-настоящему.

Бункер был гигантским. Царством тишины и тлена. Косой столб света, пробивавшийся сквозь разлом в куполе, выхватывал из тьмы лишь ближайшее пространство, создавая амфитеатр из света, окруженный стеной непроглядного мрака. Воздух был густым и мертвым. Пахло вековой пылью, окисленным металлом и той самой сладковатой гнилью, что он учуял вначале – запахом времени, остановившегося и умершего.

И тогда его взгляд начал различать формы в полумраке.

Прямо перед ним, в самом центре луча, как древний идол, полузарытый в золотистую дюну, вздымавшуюся посреди бетонного пола, стоял танк. Его громада уходила в песок по самые крылья гусениц, а длинная пушка, покрытая чешуей ржавчины, бессильно упиралась в пол. Чуть дальше, накренившись на бок, замер остов вертолета. Стекло кабины было матовым от грязи, а одна из лопастей несущего винта сломана, словно кость гиганта. Рядом с ним, под холмиком из облупившейся краски и пыли, угадывалась еще одна крупная форма, накрытая толстым, прогнившим брезентом. Из-под ткани торчали угловатые очертания, не поддающиеся опознанию.

Но самое жуткое было впереди. За этим «музеем» забытой войны бункер простирался дальше, уходя в абсолютную, давящую тьму. Из нее веяло холодом и запахом старого камня. Там могло быть что угодно – еще залы, тоннели, ответвления. Или просто пустота, растянувшаяся на километры.

Они забежали в преддверие этой гигантской усыпальницы. Спасение было обманчивым. Оно было просто паузой.

Тишину разорвал резкий, сухой щелчок – девушка вскрыла ампулу с морфием. Ее движения были безжалостно точными: нашла вену на шее, ввела препарат. Ждать пришлось недолго. Напряженные мышцы живота раненого наконец ослабли, его прерывистые стоны сменились тяжелым, хриплым дыханием погружающегося в забытье человека.

Она не смотрела ему в лицо. Ее внимание было приковано к ране. Она попыталась очистить края ожога, но влажная салфетка лишь размазала черную, едкую слизь. Кожа под ней была странного, воскового цвета, будто не живая плоть, а пластилин. Сжав губы, она наложила на рану толстый слой чистой, свернутой марли и туго замотала бинтом. Это был ритуал, действие, не обещающее исцеления, но отрицающее хаос. Процедура, доведенная до автоматизма в том «до», которого никто из них не помнил.

– Уснул, – констатировала она, отползая и вытирая руки о ткань униформы.

Коренастый штурмовик тяжело поднялся, его взгляд скользнул по неподвижной фигуре, а затем устремился вглубь бункера, в ту самую давящую тьму за пределами их островка света.

– Сидеть тут – ждать смерти. Надо смотреть, что вокруг.

Первый, тот, кто их тащил, молча кивнул. Инстинкт соглашался. Оставаться на месте, в этой ловушке из света, значило быть найденными. Нужно было понять границы своей новой клетки.

Они двинулись, не сговариваясь, держась на расстоянии нескольких шагов друг от друга. Песок под ногами шелестел, и этот звук казался кощунственно громким в гробовой тишине. Луч света сзади освещал им путь, но с каждым шагом тени сгущались, превращаясь в сплошную черную массу.

Бункер открывался им постепенно, как проявляющаяся фотография.

Стены были голым, шершавым бетоном, испещренным трещинами, из которых сочилась сырость. Под ногами валялись обрывки кабелей, пустые консервные банки с стершимися этикетками, осколки стекла. Следы спешного бегства, застывшие на десятилетия.

И вот из мрака начали проступать гиганты.

Сначала они увидели его целиком – тот самый танк, полузарытый в песчаную дюну. Теперь, сбоку, была видна огромная пробоина в борту, рваная, зазубренная, будто его брюхо вспорал коготь титана. Рядом, вертолет лежал на боку, как мертвая стрекоза. Сквозь разорванную обшивку кабины виднелись призрачные очертания кресел и приборной панели.

А дальше стояло то, что было накрыто брезентом. Ткань истлела и провисала, обнажая часть конструкции. Это не был танк и не самолет. Угловатые формы, множество портов и люков.

– БТР? – негромко предположил штурмовик, его голос прозвучал глухо в пустоте.

– Или командно-штабная машина, – так же тихо ответил Он.

Они обменялись взглядами. Никто из них не помнил, что такое «БТР», но их мозг, натренированный на опознание, выдал термин, как ярлык. Знание без знания.

Они шли дальше, и тьма поглощала их. Свет из разлома был теперь далеким окном в другом мире. Воздух становился холоднее, запах гнили и ржавчины – острее. Их фонари, выхватывая из мрака клоки реальности, показывали лишь бесконечные ряды пустых стеллажей, разваленные ящики, еще более призрачные очертания техники, уходящие в черноту.

И тут луч его фонаря выхватил из тьмы нечто иное. Не металл и не бетон.

Стол. Обычный письменный стол, покрытый толстым слоем пыли. А на нем – беспорядок из бумаг, проросших плесенью, опрокинутая чернильница, словно хозяева вскочили и бежали посреди работы. И главное – старый, проводной телефон, снятая с рычагов трубка, повисшая на скрученном проводе.

Это был первый признак не военной, а человеческой жизни. Хрупкой, прерванной.

Он подошел ближе, проводя рукой по пыли на столешнице. Его пальцы наткнулись на что-то твердое. Фотография в потрескавшейся стеклянной рамке. Он стер пыть.

На снимке – улыбающаяся женщина и девочка с двумя хвостиками. Они сидели на зеленой траве, которой больше не существовало.

И снова – тот самый ком в горле. Глухой, болезненный удар по тому, чего нет. По пустоте, где должны быть слезы.

Внезапно, где-то в самой глубине бункера, в абсолютной черноте, громко и металлически звякнуло что-то железное.

Они замерли, выхватив оружие, слившись с тенями. Сердца отстукивали свинцовые дроби в висках. Секунды растягивались в минуты, но новый звук не повторился. Лишь тишина, теперь казавшаяся насмешливой и настороженной.

– Крыса, – хрипло проговорил коренастый штурмовик, медленно опуская ствол. – Или кусок штукатурки упал. В таких громадинах всегда что-то осыпается.

Он говорил это с силой, пытаясь убедить в первую очередь себя. Но напряжение в его широких плечах не спадало.

Медик, не отрывая взгляда от темноты, медленно выдохнула:

– Нам нужно вернуться к свету. К нему. – Она кивнула в сторону их импровизированного лагеря, где спал раненый.

Они отступали спинами вперед, чувствуя на затылке ледяное дыхание пустоты. Вернувшись под косой луч, падающий с неба, они почувствовали иллюзию безопасности. Раненый по-прежнему лежал без движения, его дыхание ровное, но слишком поверхностное.

Молчание стало невыносимым. Его нарушил тот, кого они условно считали лидером.

– Ладно, – он провел рукой по лицу, смазывая грязь. – Давайте… с начала. Кто-нибудь… хоть что-нибудь? Имя? Звание? Почему мы здесь?

Штурмовик мрачно фыркнул, опускаясь на ящик.

– У меня в голове – дым. Я помню, как держать оружие. Помню, как бросать гранату. Помню, что эта тварь с щупальцами – плохо. А кто я… – Он с силой ткнул себя пальцем в грудь. – Ничего. Пустота.

Все посмотрели на девушку. Она сидела, обняв колени, и смотрела на свои руки.

– Я знаю, как наложить жгут. Знаю дозировку морфия. Знаю, что рана от кислоты должна выглядеть иначе. – Она подняла на них взгляд. – Но я не знаю, учили ли меня этому. Имя… Мне кажется, что-то на «Л»… Лена? Лика? Не знаю. Это просто… ощущение.

– А у меня… – тихо сказал Лидер. Он снова посмотрел на свою ладонь, на шрамы. – У меня есть вот это. И… я, кажется, помню вкус жареного мяса. Не тушенки. А настоящего, с дымком. На костре. – Он замолчал, пытаясь поймать убегающий образ, но тот таял, оставляя лишь призрачное послевкусие ностальгии по чему-то безвозвратно утраченному.

– Меня зовут Степка, – вдруг прошептал раненый. Его глаза были закрыты, губы едва шевелились. Голос был слабым, но четким. – Батя… всегда так называл… – Он снова погрузился в морфийный сон, унося с собой единственную крупицу прошлого.

Степан. Одно имя. Маленький островок в океане амнезии. Он ничего не объяснял, но делал их всех чуть более реальными.

– Ладно, Степ, – кивнул штурмовик, и в его голосе впервые прозвучала не грубость, а что-то похожее на тяжелую нежность. – Держись.

Жажда и голод, отодвинутые адреналином, начали напоминать о себе сухим першением в горце и ноющей пустотой в желудке. Лидер встал.

– Нужно искать провизию. Если это был штаб, тут должны быть запасы.

Исследование ближней зоны под светом разлома оказалось продуктивным. За грудой пустых ящиков они нашли запертую на ржавый амбарный замок дверь. Штурмовик без лишних слов ударил по замку прикладом – металл с лязгом поддался.

Вглубь под землю уходил склад. Небогатый, но ставший для них сокровищницей. Аккуратные пирамиды из жестяных банок. «Тушенка говяжья». «Каша гречневая с говядиной». «Хлеб бородинский», сухари. И главное – вдоль дальней стены стояли десятки пластиковых бутылок с водой, плотно запечатанных.

Они смотрели на это богатство с почти религиозным благоговением.

– Годность… – машинально пробормотала девушка-медик, взяв одну из банок. – Сроки стерты. Но консервы… они вечные, да?

– Вечные, – с непоколебимой уверенностью подтвердил штурмовик, уже вскрывая ножом банку с тушенкой. Запах мяса и жира, соленый и жирный, показался им самым восхитительным ароматом на земле.

Они сидели на ящиках, ели холодную тушенку пальцами, запивая ее теплой, плоской водой из бутылок. Это был первый акт нормальности в их безумном существовании. Еда не вернула им память, но дала силы не сдаваться.

И пока они ели, луч света снаружи начал медленно угасать. Багровые отсветы поползли по ржавым башням танков, окрашивая их в цвет запекшейся крови. Наступала ночь. А с ней – и новый страх. Что таится в этой тьме? И что они услышат, когда солнце окончательно погаснет?

Первая ночь в усыпальнице прошла в напряженном, прерывистом забытьи. Тишину нарушал только скрип ржавого металла где-то в темноте – возможно, от перепада температуры – и их собственное тяжелое дыхание. Они дежурили по очереди, сидя у щели в за закрытыми двери, вглядываясь в непроглядную тьму снаружи и прислушиваясь к каждому шороху внутри. Никто не спал по-настоящему. Сон был полем боя, на котором обрывки памяти сражались с пустотой.

Утро пришло резко и безжалостно. Солнечный луч, еще жидкий и косой, пробился сквозь разлом и ударил Степу прямо в лицо. Он застонал, повернулся, и это движение стало роковым.

Его тело взметнулось в судороге, словно по нему ударили током. Глаза закатились, обнажив белки, и из его горла вырвался нечеловеческий, визгливый крик. Звук был таким пронзительным, что, казалось, резанул по бетону и ржавчине, эхом покатившись по бесконечным залам.

Все трое вскочили, сердцебиение взлетев до предела. Штурмовик первым оказался рядом, прижимая плечи Степы к полу, чтобы тот не бился о бетон.

– Держи его! – его голос был сиплым от невыспанности, но команда сработала безотказно.

Медик уже рылась в аптечке, ее лицо было бледным и осунувшимся, но руки не дрожали. Ампула, щелчок, укол. Морфий, их единственная защита от этой агонии, медленно наполнял вены. Сначала Степан выгнулся в последней, отчаянной судороге, а потом его тело обмякло, сдавшись химическому забвению. Только тихий, хриплый присвист вырывался из его горла.

В бункере снова воцарилась тишина, но теперь она была тяжелой и горькой. Они стояли над ним, дыша как загнанные звери, слушая этот ужасный звук.

– Ему хуже, – констатировала медик, не глядя ни на кого. Она разматывала окровавленный бинт. За ночь пятно разрослось, и теперь от раны шел сладковато-гнилостный запах, который перебивал даже запах ржавчины. Сама рана выглядела влажной, воспаленной, а края ее почернели еще сильнее.

– Эта кислота… она не просто разъедает. Она отравляет, – прошептала она. – Я не знаю, что делать.

– Значит, конец, – с той же безжалостной прямотой повторил штурмовик. На этот раз в его голосе не было вызова, лишь усталое принятие.

– Пока он дышит – нет, – возразил Лидер. В его собственной голове пульсировала боль, отголосок крика Степы. – Ему нужны силы. И нам тоже. Есть.

Они разожгли примус, найденный на складе, и подогрели тушенку. Запах горячей пищи на мгновение отогнал запах смерти. Когда Степ снова пришел в себя, его глаза были мутными от боли и наркотического тумана, но в них теплилось сознание. Медик, сжав зубы, сумела влить в него несколько ложек теплого бульона и немного воды.

Он ел покорно, почти не глядя на них. Потом его взгляд упал на свою повязку, и в глазах мелькнул животный, чистый страх.

– Батя… – снова прошептал он, цепляясь за единственное якорное воспоминание. – Где батя?

Никто не ответил. Штурмовик отвернулся, делая вид, что проверяет патроны. Медик смотрела в пол. Лидер положил руку на его плечо – жест, который показался ему одновременно фальшивым и правильным.

– Держись, солдат, – сказал он, и слова прозвучали как чужой, заученный ритуал.

Они сидели в молчании, слушая, как его дыхание снова выравнивается, уходя в тяжелый, морфийный сон. Они были сыты, у них была вода. Они пережили ночь. Но в свете дня их положение казалось еще более безнадежным. Они были заперты в гробнице с умирающим товарищем, а ключ от их собственного прошлого и, возможно, будущего, был навсегда утерян в пустоте их памяти. И где-то там, снаружи, в ослепительном утреннем свете, парила изящная, безмолвная смерть, ожидая своего часа.

Решение пришло само собой, рожденное отчаянием и практичностью. Сидеть и ждать, пока Степ умрет, а запасы иссякнут, было безумием. Дневной свет, пусть и жидкий, давал им хоть какую-то уверенность.

– Обследуем дальше, – твердо сказал Лидер. – Только вместе. Никаких разделений.

Медик кивнула, ее взгляд был прикован к Степану.

Они оставили Степу в относительной безопасности, подставив ему под голову сверток из курток, и двинулись вглубь, туда, где вчера наткнулись на стол с фотографией. Лучи их фонарей, теперь подкрепленные дневным светом, выхватывали новые детали. Рядом со столом стоял металлический шкаф, когда-то, видимо, запертый, но теперь его дверца висела на одной петле. Внутри царил хаос: сваленные в кучу пустые флаконы, рассыпанные таблетки, истлевшие бинты. Но в дальнем углу, в целлофановой, пыльной упаковке, они нашли нетронутый запас.

– Морфий, – медик вытащила коробку с ампулами, и в ее глазах вспыхнула надежда. – И стрептомицин. Перекись. Стерильные бинты. – Она бережно, как драгоценность, уложила находки в свой рюкзак. Это была не просто удача. Это была отсрочка приговора для Степана.

Именно тогда луч фонаря выхватил из полумрака стену, противоположную столу. На ней висела огромная, потрескавшаяся карта, покрытая пылью и паутиной. Они подошли ближе, смахнули слой времени с пластиковой поверхности.

Карта изображала регион, который они инстинктивно узнали как свой. Узнавали очертания высохшего моря, скелеты горных хребтов. Но города были обозначены не названиями, а кодами. «Сектор 7», «Зона 44». А поверх этих кодом были нанесены другие отметки. Желтым маркером – пунктирные линии, похожие на маршруты. И несколько жирных, красных крестов.

Один из таких крестов был поставлен именно здесь, в точке, где, судя по всему, они и находились.

– Штаб… или карантинная зона, – пробормотал штурмовик, водя пальцем по карте. – Смотрите. Маршруты ведут сюда. Со всех сторон.

– А не отсюда, – тихо заметил Лидер. – Это не пути отступления. Это пути… стягивания сил.

Их молчаливый осмотр прервал штурмовик. Он отошел чуть дальше, в сторону, где бункер делал небольшой поворот.

– Эй. Гляньте-ка.

Они последовали за ним, и их фонари выхватили из тьмы нечто невероятное.

За поворотом открывался еще один зал, меньше первого, но куда более сохранившийся. И здесь, выстроенные в безупречный ряд, стояли машины. Не реликты, покрытые ржавчиной, а грозные боевые машины. Бронированный транспортёр на массивных колесах, его гладкая темно-зеленая броня была лишь слегка покрыта пылью. Рядом – мобильная зенитная установка, ее радарная тарелка аккуратно сложена. Они выглядели так, будто их только вчера поставили на консервацию. На них не было ни царапин, ни пробоин.

Это был арсенал. Целый и невредимый.

– Почему? – первый выдохнула медик. – Почему их тут бросили? Они же на ходу.

Штурмовик подошел к транспортеру, потрогал холодную броню.

– Топливо в баках есть. Аккумуляторы, похоже, целы. – Он обошел его вокруг. – Ни следов боя, ничего. Словно экипажи просто… испарились.

Лидер смотрел на эти машины, и холодная змея заползала ему в душу. Эти исправные машины, карта с маршрутами, сходящимися в эту точку… И полное отсутствие людей. Ни тел, ни следов паники.

– Их не бросили, – тихо сказал он. – Их здесь оставили. Для нас.

Слова повисли в спертом воздухе, тяжелые и ядовитые.

– Для нас? – Штурмовик резко обернулся, его лицо исказилось недоверием. – Кто мог знать, что мы придем именно сюда? Мы и сами не знали, куда бежим!

– Именно, – Лидер не отводил взгляда от машин. – Мы не знали. А они – знали. – Он подошел к карте, снова ткнул пальцем в красный крест. – Это не просто отметка. Это… точка сбора. Или ловушка.

Медик медленно провела рукой по крылу зенитной установки, оставляя на пыли четкую полосу.

– Консервы, медикаменты, вода… и теперь техника. Все, что нужно, чтобы выжить и продолжить бой. Слишком удобно.

– Может, свои оставили? – предположил штурмовик, но в его голосе слышалась неуверенность. – Командование. Готовили убежище на черный день.

– Где тогда командование? Где другие? – Лидер покачал головой. – Только мы. Четверо. Четверо, у которых в голове – дыра вместо памяти.

Он подошел к бронетранспортеру и потянул ручку люка. С глухим щелчком он открылся. Внутри пахло смазкой и чистым металлом. На сиденье водителя лежала сложенная по форме куртка. И на ее нагрудном кармане была нашивка. Символ, который он видел на своей собственной форме – стилизованный щит с молнией.

Он сорвал нашивку и сжал в кулаке. Знак был единственной частью его идентичности. И теперь он указывал на чудовищную, спланированную заранее роль, которую они должны были сыграть.

– Ладно, сидеть и гадать – до добра не доведет, – рывком поднялся штурмовик. – Эти штуки на ходу. Значит, можем убраться отсюда. Завести, проломить ворота и…

– И куда? – тихо спросила медик. Она смотрела в сторону их лагеря, где лежал Степан. – Туда, к ней? – Она не стала называть существо, но все поняли. – Мы не знаем, сколько их. Мы не знаем, куда ехать. Эта карта… она не говорит, где безопасно. Только где мы есть.

Внезапно Лидер, все еще разглядывавший салон бронетранспортера, наклонился. Из щели между сиденьем и броней торчал уголок темного пластика. Он поддел его ножом и вытащил. Это был планшет. Старый, военный, с потрескавшимся экраном. Кнопка питания поддалась с трудом.

Экран мигнул и зажегся тусклым синим светом. Пароль. Но система, видимо, была в аварийном режиме, потому что планшет предложил лишь одно меню: «Бортовой журнал. Последняя запись.»

Он нажал. На экране замерцали пиксели, складываясь в строки текста.

*«…точка назначения достигнута. Сектор "Альфа". Подразделение "Молот" занимает позиции в соответствии с протоколом "Тишина". Груз доставлен и размещен в отсеке 4-С. Погрузка образцов "Медуза" подтверждена. Команда проинструктирована. Потери при транспортировке: 2 ед. личного состава. Причина: несанкционированный пробуждение образца. Амнезийные агенты введены. Ожидаем дальнейших приказов. Далее – полное радиомолчание. Да поможет нам Бог.»*

Лидер медленно опустил планшет. Его пальцы похолодели.

– Подразделение "Молот", – он перевел взгляд на штурмовика, на медика. – Это… мы.

– Груз… образцы "Медуза"… – медик сглотнула, ее глаза были полны ужаса. – Мы… мы привезли это сюда? Мы сами выпустили эту штуку?

– Амнезийные агенты… – прошептал штурмовик, смотря на свои руки. – Вот оно. Нас не просто стерли. Нас стерли, чтобы мы не помнили, что натворили.

Они стояли в кругу, в свете фонарей, среди готовых к бою машин, и чувствовали себя не спасителями человечества, а его палачами, наказанными забвением за свое преступление. Они были не жертвами катастрофы. Они были ее причиной.

И в этот момент из дальнего конца бункера, оттуда, где они еще не были, донесся новый звук. Не падающий металл. А тихий, шелестящий скрежет. Как будто что-то большое и тяжелое медленно, очень медленно, протащили по бетонному полу.

Шум длился несколько секунд и так же внезапно прекратился.

На этот раз это была точно не крыса.