Вы же выжили

ГЛАВА 3.

Маша проплакала всю ночь. Слезы, горькие и соленые, разъедали ее щеки, пока она не провалилась в тяжелый, беспокойный сон, больше похожий на забытье, всего за полчаса до ненавистного трезвона будильника. Она лежала, разбитая и опустошенная, обиженная на весь мир: на Гришу, который так цинично растоптал ее доверие, превратив его в грязную шутку; на себя – за собственную слепую наивность, ведь в глубине души шевелилось горькое, холодное понимание: она всегда знала, что не мог Гриша просто так, вдруг, в нее влюбиться. Она была для него лишь персонажем в убогом спектакле, который он сам же и поставил.

В тот день Маша наотрез отказалась идти в школу, прикрывшись размытым «плохим самочувствием». Голос ее звучал глухо и бесцветно, будто доносясь из-под земли.

– Может, мне остаться с тобой? – голос матери был полон тревоги. – Вызвать врача?

– Нет, – отрезала Маша, уткнувшись лицом в подушку, чтобы скрыть заплаканные глаза. – Я просто отлежусь. Само пройдет.

Мама видела – с дочерью творилось что-то непоправимое, и причина крылась не в температуре или насморке. Она читала эту боль в сгорбленных плечах, в дрожи в голосе. Но, уважая границы подросткового горя, решила не лезть в душу с расспросами, дав ей возможность пережить это в одиночестве. Она позвонила классной руководительнице, сообщив, что Маша приболела.

– Я на работу, – тихо сказала мама, присев на край кровати и нежно прикоснувшись губами ко лбу дочери. – На кухне оставила чай с ромашкой. Думаю, он тебе сейчас не помешает.

Дверь за ней тихо закрылась. И едва щелкнул замок, Машу снова вырвало рыданием – теперь уже громким, бесконтрольным, сотрясающим все ее измученное тело. Она не могла поверить, что это произошло наяву. Стыд жёг ее изнутри, как раскаленная кочерга.

Чуть позже, когда волна истерики отступила, оставив после себя лишь леденящую пустоту и тяжесть под веками, девушка потянулась к телефону. Он всю ночь лежал в стороне, на беззвучном режиме – немой свидетель ее вчерашнего позора. Она взяла в руки холодный гаджет, и ее пальцы затряслись. Экран вспыхнул, ослепляя в полумраке комнаты.

И тут ее дыхание остановилось.

На черном стекле, будто рои мертвых, ядовитых мух, застыли ужасающие 87 уведомлений. Цифра горела алым заревом, крича о масштабах катастрофы, которая обрушилась на ее тихую, незаметную жизнь.

Маша с леденящим душу ужасом листала сообщения. Каждое новое уведомление было ударом хлыста. Одни одноклассники писали, какая она «шлюха» и «мразь», другие, с похабными смайликами, предлагали «и им помочь с биологией». Каждое слово было иглой, вонзающейся в самое сердце. Вцепившись пальцами в уже насквозь влажную от слез подушку, Маша снова залилась горькими, бессильными слезами. Ее мир сузился до размеров этой комнаты, до экрана телефона, испещренного цифровой грязью.

Проплакав несколько часов, пока голова не стала тяжелой и пустой, девушка приняла единственно возможное в ее отчаянном положении решение: нужно продолжать жить. Собрать осколки своего достоинства и попытаться склеить их в нечто, похожее на нормальность. Она собрала всю свою волю в тугой, дрожащий комок внутри, поднялась с постели и побрела в душ, надеясь, что струи горячей воды смогут смыть с кожи прикосновения Гриши, а с души – липкий налет стыда и разочарования. После она механически выпила остывший чай с ромашкой и села за уроки, пытаясь вернуться в привычную колею.

Но дело не шло. Тетрадные строки расплывались перед глазами, а мысли, словно предатели, снова и снова уносились в тот проклятый вечер. Слезы, против ее воли, медленно стекали по щекам, оставляя соленые следы на учебнике по биологии.

В это же время Гриша купался в лучах собственной славы. Он был героем дня, триумфатором, доказавшим свою неоспоримую «крутость».

– Ну, как тебе Машка? – подходили к нему парни, с нескрываемым любопытством и подобострастием в глазах. – Нам там тоже что-нибудь светит?

– После меня там обычно делать нечего, – самодовольно хвастался Гриша, – но вы попробуйте, она не откажет! – Его громкий смех эхом разносился по школьному коридору.

– Быстро она тебе отдалась? – не могли угомониться друзья, жаждущие пикантных подробностей.

– Да она вообще сама на меня набросилась! – без тени смущения врал Гриша, входя в раж. – Я вам говорю – она только строит из себя невинность. Она все сама сделала, я вам отвечаю! – Он не мог нарадоваться своей возросшей популярности, каждый новый слух был для него дифирамбом.

Артем же в этот день был мрачнее осенней грозовой тучи. Ему было физически противно слушать эти вульгарные подробности из уст лучшего друга. Но еще противнее было давящее чувство разочарования в Маше. В его голове не укладывалось: как та самая тихая, скромная девушка могла оказаться такой… такой двуличной?

– Вечером отметим это дело? – Гриша хлопнул Артема по плечу, выдергивая его из мрачных раздумий. – Я всех уже пригласил. В беседке, как обычно.

– Не уверен, – мрачно буркнул Артем, не глядя на друга.

Но позже он решил, что ему нужно любым способом отвлечься от навязчивого образа Маши. Он ответил Грише: «Ладно, я буду».

– Вот и забились! Чао! – крикнул убегающий Гриша.

Артем же побрел домой, вновь и вновь прокручивая в голове один и тот же вопрос: как же она могла так? Ведь он-то верил в ее искренность. И эта вера теперь казалась ему таким дурацким, таким жалким заблуждением.

Тем же вечером гулкая, шумная компания заполнила парковую беседку. Воздух был густ от сигаретного дыма, смеха и похабных шуток. Сначала все с жаром обсуждали несуществующие подробности «победы» Гриши над Машей, но когда тема окончательно иссякла, разговоры перешли на обычные подростковые темы. Правда, то и дело, всплывали шутки про Машу, вызывавшие новый взрыв хохота.

Артем сидел в стороне, прислонившись к деревянной колонне, и мрачно отхлебывал из бутылки какой-то дешевый, обжигающий горло алкоголь. Он пытался отключиться, сделать себя глухим к этому гвалту, но каждое упоминание о Маше вонзалось в сознание, как заноза.

– Скучаешь? – мягкий, ровный голос прозвучал совсем рядом, прерывая его тягостные размышления.

Артем поднял взгляд. Перед ним стояла Вика, одна из девушек их компании.

– Просто наскучили эти разговоры, – тихо и устало ответил он, снова глядя в темноту за пределами беседки.

– Гришка устроил целое представление, – продолжила Вика, присаживаясь рядом. – Упивается славой, как… ну, ты понял.

Артем лишь молча кивнул, не в силах поддержать беседу.

– Может, пройдемся? – настойчиво, но без нажима предложила она.

– Не хочу, Вик, – отмахнулся он, но девушка была настойчива. Она взяла его за руку, и ее пальцы оказались на удивление теплыми.

– Прийти в парк и не погулять? Нет уж, идем! – ее голос звучал как приказ, приправленный игривой улыбкой. И прежде чем он успел возразить, она уже утянула его прочь от огней и шума, в объятия темных аллей.

Они шли по усыпанной гравием дорожке. Сначала Вика что-то без умолку щебетала, но Артем пропускал ее слова мимо ушей, погруженный в собственные мрачные мысли. Постепенно, алкоголь и ее настойчивое внимание сделали свое дело. Он начал вставлять в диалог односложные реплики, потом короткие фразы, а чуть погодя и вовсе забылся. Его лицо, наконец, озарила улыбка, и он уже сам отпускал шутки, которые Вика встречала заразительным смехом.

Когда они ушли от компании настолько далеко, что даже отзвуки веселья окончательно растворились в ночи, Вика внезапно остановилась. Она взяла Артема за руку, потянула к себе и ловко уложила его ладони себе на талию. Прежде чем он осознал, что происходит, она прижалась к нему всем телом и нашла его губы долгим поцелуем.

Артем выпил достаточно, чтобы сопротивление показалось бессмысленным. А потом, когда губы Вики скользнули к его шее, а ее пальцы вцепились в его волосы, он и сам вошел во вкус. И тут в его опьяненном сознании, как вспышка, возник образ Маши. Образ того, как она, по словам Гриши, «сама на него набросилась». Горечь и обида поднялись в нем едким комком. «Хорошо, – подумал он с внезапной жестокостью. – Ты так? Тогда и я…»

С новым, почти злым рвением он в поцелуе прижал Вику спиной к шершавой коре ближайшей сосны. Его губы не отрывались от ее кожи, спускаясь по шее все ниже. Вика лишь глубже запрокинула голову, с тихим стоном позволяя ему это, ее пальцы чуть направляли его, поощряя.

– Кажется… нам нужно место поукромнее, – тяжело дыша, прошептала она, ее голос был хриплым. – Я тут живу недалеко. Пойдем?

– А родители? – автоматически поинтересовался Артем, его разум затуманен алкоголем и внезапным азартом.

– Сегодня пятница. Они на даче, на все выходные, – быстро ответила она, и в ее глазах блеснула искорка торжества.

Девушка снова взяла его за руку и потянула за собой по темной, едва видной тропинке, пока они не вышли на пустынную в этот поздний час жилую улицу.

– Вон, мой дом, – улыбнулась Вика, указывая на ближайший кирпичный подъезд, и прижалась к его руке, словно боясь, что он передумает.

Ловко повернув ключ в замке, она распахнула тяжелую дверь. Девушка шагнула внутрь, затянув Артема за собой, и провела его на кухню, где горел лишь свет от уличного фонаря, льющийся из окна.

– В холодильнике пиво, – бросила она через плечо, сбрасывая куртку. – Можешь брать, что хочешь. Я сейчас…

Артем медленно провел взглядом по кухне, пытаясь сосредоточиться на деталях. Ничто не вызывало удивления: стандартный гарнитур цвета «кофе с молоком», газовая плита с начищенными до блеска конфорками, холодильник с магнитами из сувенирных лавок. Обычная, уютная кухня, пахнущая моющим средством и вчерашним ужином. Но в этой самой обыденности таилась что-то невыносимо неверное. Алкогольная пелена туманила сознание, но сквозь нее пробивался настойчивый, холодный внутренний голос, который он не мог заглушить: «Зачем я здесь?»

Словно пытаясь утопить этот голос, он потянулся к ручке холодильника. Может, новая порция алкоголя окончательно затмит разум и притупит это гнетущее чувство фальши? Он рывком открыл дверцу.

Яркий, безжалостно-белый свет хлестнул по глазам, заставив их резко зажмуриться. И в эту секунду что-то щелкнуло внутри. Опившийся туман в голове будто лопнул, обнажив дно – холодное, каменистое и неприглядное. Он смотрел на ровные ряды бутылок и банок с йогуртами, но видел не их, а свое собственное отражение в глянцевой поверхности стеклянной полки – осунувшееся лицо незнакомца с пустыми, потухшими глазами.

– Что я здесь делаю? – мысль пронеслась не вопросом, а приговором. Этот побег в объятия другой девушки, эта жалкая попытка «отомстить» Маше за ее мнимую вину – все это было фарсом. Он видел себя со стороны: глупый, пьяный пацан, которого ведут на поводке у собственных обид и чужого влияния. И этот образ вызвал у него острую, физическую тошноту.

Он не был Гришей. Не мог просто так переступить через себя, превратить близость в оружие, в способ забыться. Стыд, который он чувствовал за друга, теперь обрушился на него самого.

Не сказав ни слова, не захлопнув даже дверцу холодильника, Артем резко развернулся и шагнул к выходу. Он не бежал, его шаги были тяжелыми, но решительными. Он прошел мимо удивленной Вики, не встречаясь с ней взглядом, распахнул дверь и вышел в прохладную ночь.

Глоток свежего воздуха обжег легкие, но протрезвлял душу. Он не оглядывался, чувствуя на спине ее недоуменный, а затем, вероятно, разгневанный взгляд. Ему было все равно. Он просто шел, куда гнали его ноги, пытаясь в ритме шагов заглушить какофонию в собственной голове – смех Гриши, плач Маши, шепот Вики и громкий, предательский голос собственной трусости.

Он шел, не замечая дороги, и вскоре его ноги сами принесли его к знакомому дому. Не к своему. Он остановился напротив и поднял голову. Окно Машиной комнаты было темным. Глухим, как ее боль, которую он не смог предотвратить. Он стоял так, возможно, минуту, возможно, десять, вглядываясь в темноту, словно надеясь увидеть хоть какой-то знак.

Но знаков не было. Только тишина и тяжелое понимание, что с этого момента все изменилось. Он не мог больше прятаться. Рано или поздно ему придется встретиться с Машей. И с самим собой.

ГЛАВА 4.

Еще по пути в школу Маша почувствовала на себе первые уколы. Встречные одноклассники не просто смотрели – они впивались в нее взглядами, затыкали рты ладонями, их плечи начинали предательски вздрагивать от сдерживаемого смеха. Шепот, острый и шипящий, словно змеиный, полз за ней по пятам.

– Ничего, – пыталась убедить себя Маша, чувствуя, как по щекам разливается предательский румянец. – Посмеются и перестанут. Все забудется.

Но она жестоко ошибалась. Школа встретила ее не шепотом, а откровенной, оглушительной травлей. Сначала это были лишь перешептывания за спиной и усмешки, но очень скоро, почувствовав всеобщее одобрение и безнаказанность, кто-то первый крикнул ей вдогонку откровенную пакость. И будто прорвало плотину. Теперь каждый считал своим долгом бросить в нее камень. Обидные слова преследовали ее по коридорам, выкрикивались из толпы, летели в спину. Кажется, она слышала их даже от тех, кто молчал, – они читались в их глазах, в их брезгливых ухмылках.

Давление стало невыносимым. Сердце колотилось где-то в горле, перекрывая дыхание. Спасаясь от этого круговорота ненависти, Маша рванула в женский туалет, захлопнув за собой кабинку. Она прислонилась лбом к прохладной перегородке, пытаясь унять дрожь в коленях и вытереть мокрое от слез лицо. На секунду ей показалось, что она нашла укрытие.

Но дверь в туалет с шумом распахнулась. Резкие голоса, знакомый смех. И вот перед ней стояли девушки из параллели, во главе с Лерой – высокой, спортивной блондинкой с холодными глазами.

– А мы тебя ищем, подстилка! – прошипела Лера.

Маша не успела ничего сказать или сделать. Лера стремительно шагнула вперед, вцепилась в ее каштановые волосы и с силой рванула вниз, заставляя Машу согнуться в болезненном поклоне. Слезы тут же брызнули из глаз – теперь уже от физической боли.

– Гриша, между прочим, мой парень! – Лера яростно кричала ей прямо в лицо, и брызги слюны долетали до Машиной кожи. – Ты кто такая, чтобы на него глазеть?! А?! Думала, он тебя всерьез?! Да он тебя, дойную корову, использовал и выбросил!

Маша не могла ответить. Ее душили рыдания, горло сжал тугой, беззвучный спазм. Она лишь бессильно мотала головой, пытаясь высвободиться, но захват был стальным.

– Запомни, мразь, – Лера притянула ее лицо еще ближе, ее шепот стал по-настоящему страшным. – Если я еще раз увижу тебя просто рядом с ним, я твою пустую башку в унитаз засуну! Поняла?!

Маша кивнула, заливаясь слезами. Она верила. Верила каждому слову.

Лера с силой оттолкнула ее, и на прощание отвесила короткую, звонкую пощечину. Боль была острой и унизительной. Пока Лера с подружками, громко смеясь, выходили из туалета, Маша медленно сползла по стене на грязный, мокрый пол. Она не слышала звонка на урок. Она не слышала ничего, кроме гула в собственной голове. Она просто сидела и плакала, разрываясь на части от стыда, унижения и горького, бесконечного отчаяния, терзая себя одной и той же мыслью: «За что?»

Гришу совесть за содеянное не мучила. Он не просто не чувствовал вины – он купался в лучах собственной победы. Для него это была не трагедия, а увлекательная игра, в которой он вышел безоговорочным чемпионом. Он с легкостью подхватывал грязные шутки в адрес Маши, его смех звенел громче всех, и в его глазах читалось лишь самодовольное удовлетворение от удачно проведенной «операции».

Артем же был похож на грозовую тучу. Он сидел, сгорбившись, его молчание было густым и зловещим, резко контрастируя с общим весельем. Он чувствовал себя сидящим на вулкане, который вот-вот рванет.

– Кстати, встретил Вику с утра, – начал Гриша, развалившись на стуле рядом. – Говорит, ты от нее вчера сбежал, как ошпаренный. Что на тебя нашло, Дон Жуан?

– Вспомнил, что срочно нужно домой, – отрезал Артем, не глядя на друга, его голос был плоским.

– Дурак, – фыркнул Гриша. – Она явно запала на тебя. Пользуйся моментом! Такие шансы не каждый день выпадают. – Для него мир был прост: желание, возможность, действие. Никаких сложностей.

– Я поговорю с ней, но позже, – сухо парировал Артем, отгоняя навязчивое воспоминание о вчерашнем вечере. Его взгляд упал на пустую парту в третьем ряду. – Где Маша? Она на урок не пришла.

Гриша лениво повернул голову, посмотрел на пустующее место и усмехнулся одной стороной рта.

– Может, закрутила роман уже с кем-то другим? Не успел я глазом моргнуть, а она уже новую жертву ищет. – Ему эта ситуация и правда казалась до абсурда забавной.

Но Артема она не смешила. Напротив, его лицо залилось густым багровым румянцем от внезапно вспыхнувшей злости. В его груди клокотала ярость, но он не мог понять, на кого она направлена. На Гришу – за его циничное, бездушное поведение? На Машу – за ее мнимую «легкомысленность», в которую он так легко поверил? Или, что было хуже всего, на самого себя – за то, что его предательски тянуло к ней, несмотря на всю эту грязь, и за то малодушие, что не позволило ему ни защитить ее, ни разобраться в правде? Эта внутренняя буря не находила выхода, и от этого становилась только сильнее.

Ярость, стыд и беспокойство сомкнулись в Артеме в тугой, болезненный клубок. Он больше не мог выносить этого – ни циничного хихиканья Гриши, ни собственных терзаний. Резко вскочив с места, он, не отвечая на оклик учителя, вылетел из класса. Изначально он хотел просто выйти, глотнуть воздуха, но внезапно в его сознании, как вспышка, возникла мысль: «Туалет. Она может быть там».

Ноги сами понесли его по знакомому коридору. Подойдя к двери, он на мгновение замер, а затем тихо постучал.

– Там кто-то есть? – его голос прозвучал неестественно громко в тишине. – Я захожу.

То, что он увидел, вырвало у него из груди сдавленный стон. На мокром, грязном полу, прислонившись к стене, лежала Маша. Ее волосы были растрепаны, лицо распухло и покрыто красными пятнами от слез, а взгляд был пустым и отсутствующим. Она почти не дышала, лишь изредка ее плечи вздрагивали от беззвучных рыданий.

– Машка! – крикнул Артем, и его голос сорвался от страха. Он бросился к ней, опускаясь на колени.

При его прикосновении она вздрогнула, как от удара током, и резко отпрянула, прижимаясь к холодной кафельной стене.

– Не трогай меня! – ее голос был хриплым, пронзительным, граничащим с истерикой. – Уйди!

– Маш, это я, Артем, – пытался он успокоить ее, говоря мягко и медленно, как с напуганным животным. – Тише, все хорошо. Давай я помогу тебе встать.

Он снова попытался взять ее за руку, но в этот раз она не оттолкнула его. Вместо этого ее тело внезапно обмякло, и она вся, вся ее подавленная боль и отчаяние, рухнули прямо к нему в объятия. Рыдания, наконец, прорвались наружу – громкие, душераздирающие, сотрясающие все ее хрупкое тело. Она вцепилась пальцами в его куртку, словно боялась, что он исчезнет, а он, не говоря ни слова, просто крепко держал ее, одной рукой поддерживая, чтобы она не соскользнула на пол, а другой нежно гладя по растрепанным волосам, пытаясь хоть как-то унять эту бесконечную дрожь.

Когда самые сильные спазмы плача поутихли, перейдя в тихие, прерывистые всхлипы, Артем осторожно прошептал:

– Пойдем, я провожу тебя домой.

– Нет… не надо, – выдохнула она, отводя взгляд. – Тебя засмеют… если увидят со мной. Уходи, пожалуйста. Не порть себе жизнь.

Ее слова, полные самоуничижения, пронзили его острее любого ножа.

– Я все равно помогу тебе, – тихо, но непреклонно настаивал он. – Пойдем.

Молодой человек помог Маше подняться на дрожащих ногах, ее тело было обмякшим и безвольным. Он молча подал ей салфетку, чтобы она могла стереть следы слез, но это было похоже на попытку вычерпать море. Слишком много горя выплеснулось наружу. Взяв ее рюкзак с учебниками, который казался теперь невыносимо тяжелым – не от книг, а от всей этой случившейся в нем грязи, – он повел ее домой.

Они шли по улице, и между ними лежала пропасть молчания. Маша не произнесла ни единого слова, ее взгляд был устремлен куда-то внутрь себя, в пустоту. солнца предательски подсвечивали ее лицо, безжалостно выхватывая красные, опухшие веки и соль высохших слез на щеках. Артем шел рядом, но чуть позади, пытаясь хоть как-то прикрыть ее от любопытных взглядов, дать ей ощущение укрытия.

У ее дома он замер, ожидая, пока она найдет ключи дрожащими пальцами. Щелчок замка прозвучал как приговор. Артем протянул ей рюкзак, и в его глазах читался немой вопрос, желание сказать что-то, что могло бы хоть как-то помочь. Он инстинктивно сделал движение, чтобы обнять ее – не как возлюбленный, а как друг, пытающийся разделить бремя. Но было поздно. Дверь захлопнулась, и Маша растворилась в темном проеме, не оглянувшись, не сказав «спасибо» или «пока». Она просто исчезла, словно ее и не было.

Спустя несколько минут Артем был уже у себя в комнате. Физически он вернулся домой, но мыслями остался там, у той двери, с той сломленной девушкой. Его терзало чувство вины, смешанное с щемящей жалостью и беспомощностью. Он схватил телефон, и его пальцы сами вывели сообщение: «Ты можешь на меня рассчитывать!»

Он послал его, вкладывая в эти три слова всю свою искренность. Но экран так и остался темным. Ответа не было. Только тишина, густая и беспросветная, как та дверь, что захлопнулась у него перед носом.

ГЛАВА 5.

Тем же вечером, когда Маша пыталась собрать осколки своего спокойствия, ее настигло новое известие, обрушившееся словно удар грома среди, казалось бы, проясняющегося неба. Дверь распахнулась раньше обычного, и на пороге появилась ее мама – запыхавшаяся, с лицом, изборожденным морщинами тревоги.

– Доченька, мне… мне нужно срочно уехать, – выпалила женщина, снимая пальто дрожащими руками. – Пока не знаю, насколько. Бабушке… с ней очень плохо. Врачи говорят, необходим постоянный уход. Ты… ты справишься здесь одна?

Взгляд матери скользил по комнате, цепляясь за все, кроме глаз дочери. Она разрывалась между долгом перед своей матерью и страхом оставить свою дочь в таком состоянии, но не видела иного выхода.

– Я буду переводить тебе деньги, каждую неделю, – слова лихорадочно опережали мысли. – Пока не знаю, сколько получится… Выкрутимся как-то на бабушкину пенсию. Я уже поговорила с тетей Галей, она присмотрит за тобой. Если что, стучись к ним, хоть поесть горячего сходи.