64

Их надежды оказались тщетными. В час пик потоки пассажиров перемещались с огромной скоростью; большинство из тех, кто ждал автобусов или поездов, смотрели в мобильные телефоны или читали журналы. Полицейский из привокзального отделения также не видел ее. Аюми ускользнула совершенно незаметно. А может быть, бросив у вокзала велосипед, она пошла в другую сторону.

«С чего вы взяли, что она успокоилась?» – допрашивал потом Миками психотерапевта. Он не мог не допросить его. Ведь именно психотерапевт посоветовал ему выйти на работу. Послушавшись, Миками уехал и оставил Минако и Аюми одних. «Старайтесь не раздражать ее, ведите себя так, словно все нормально». Миками поверил специалисту, уехал – и вот вам результат! Психотерапевт, как ему показалось, и не думал раскаиваться.

«Она сказала: «Больше я не доставлю им хлопот». После таких слов я решил, что с ней все будет в порядке». Правда, он тут же оговорился: по здравом размышлении, такие слова, конечно, могли сигнализировать о ее намерении убежать.

По мнению Миками, слова Аюми свидетельствовали не просто о том, что девочка собиралась убежать из родительского дома. Ему приходило в голову несколько возможных толкований. Например, она могла сказать так специально, чтобы родители ослабили бдительность. Или таким образом прощалась с ними… А не могла ли она намекать на то, что собирается покончить с собой? Нет. Аюми ни за что не наложила бы на себя руки. Она определенно сказала так для того, чтобы они ослабили бдительность. Она ведь понимала, что родители немного успокоятся, если она пообещает, что больше не доставит им хлопот. Значит, у нее имелся и некий расчет: она не убежала из дома в порыве гнева. Доказательством служит то, что она не забыла прихватить с собой кошелек и смену одежды.

«Я хочу умереть! Я хочу умереть! Я хочу умереть!»

«Пропавший без вести человек в зоне риска». Вот к чему в конечном счете свелись «особые распоряжения», о которых упоминал Акама. Значит, речь шла о человеке слабом, ранимом, с которым может произойти все что угодно: например, такой человек способен причинить себе вред или даже покончить с собой. Миками не возражал против того, чтобы Аюми включили в такую категорию. Он понимал: если не упомянуть о том, что дочь угрожала покончить с собой, ее будут искать кое-как, спустя рукава, несмотря на то что Аюми – дочь сотрудника полиции. Получив же особые распоряжения, региональные участки не жалели сил на поиски. Аюми разыскивали патрульные, сотрудники уголовного розыска и отдела общественной безопасности. И все же никому не удавалось отыскать ее следы. Месяц назад Миками спросили, можно ли вести поиски открыто. Он вежливо отказался: открытые поиски означали, что лицо Аюми увидят все прохожие на улицах. Миками понимал, что ничего хуже для Аюми придумать нельзя.

Он посмотрел на экран, и глаза у него защипало. На сцене пели и танцевали пять или шесть девочек ненамного старше Аюми; казалось, они скорее раздеты, чем одеты. Каждая старалась выделиться. Все они зазывно улыбались в объектив, словно просили: «Смотрите на меня, только на меня!»

Если бы только Аюми в самом деле просто убежала…

Будь Миками на сто процентов уверен в том, что Аюми не собирается наложить на себя руки, а всего лишь хочет сделать пластическую операцию, чтобы мальчики начали обращать на нее внимание, он наверняка просто злился бы… Она оскорбила их и убежала. В шестнадцать лет девушку трудно назвать взрослой. С другой стороны, она уже и не ребенок. Нельзя допускать, чтобы она попирала достоинство родителей!

«Все дочери рано или поздно уходят из дома. Ты не представляешь, как много у нас семей, в которых дети не ладят с родителями… Мне часто доводилось сталкиваться с тем, что родители убивают родных детей, а дети – родителей…» Нагромождая одну сердитую фразу на другую, он, скорее всего, убеждал себя и Минако в том, что в поступке Аюми нет ничего необычного.

А о чем думала Минако?

О том, что он отказался учитывать состояние их дочери?

О том, что ее муж поднял руку на свою дочь, которой было плохо?

В отличие от Миками Минако ни в чем не обвиняла психотерапевта. Впрочем, она и себя не винила в том, что в тот день задремала. Зато она разыскивала Аюми как одержимая. Именно тогда Минако сильно изменилась. Раньше она всегда советовалась с ним, прежде чем что-либо решать. Миками пробовал поговорить с ней, но она почти не реагировала. Она не смотрела ему в глаза, даже когда он стоял прямо перед ней. Она продолжала искать дочь. Как только стало понятно, что вокзал – тупик, она принялась опрашивать подруг Аюми. Не добившись никакого результата, Минако начала покупать глянцевые журналы с рекламой клиник пластической хирургии и салонов красоты. Стала обзванивать их: «Не приходила ли к вам молодая девушка в марлевой маске на лице? Девушка с красной спортивной сумкой через плечо… Пожалуйста, перезвоните, если увидите ее». Потом Минако заявила:

– По телефону невозможно передать все, что я чувствую. Придется опрашивать лично…

Каждый день она уходила на поиски, как на работу. Побывала в Токио, Сайтаме, Канагаве, Тибе. Если бы не те странные звонки, она бы, наверное, пошла еще дальше и добралась до пластических хирургов, которые орудуют на черном рынке.

Миками мог бы кое-что подсказать Акаме. С одной десятитысячной банкнотой трудно рассчитывать на результат. Кроме того, в обычной клинике Аюми не приняли бы без согласия родителей. И все же клиники пластической хирургии – хоть какая-то зацепка. И если с помощью отпечатков пальцев и снимков зубов можно опознать мертвеца, наверное, стоит намекнуть, чтобы Аюми искали через кабинеты косметологии и клиники пластической хирургии – по крайней мере, есть надежда через них выйти на след Аюми, если она еще жива. И все же он пока молчал. Он не хотел, чтобы сослуживцы узнали о том, что Аюми ненавидела свое лицо, доставшееся ей при рождении. Если правда станет известна, тяжело придется и их родственникам. Миками старался оградить достоинство дочери. Он дал себе слово, что о состоянии Аюми и о том, что она сказала, не узнает никто за пределами их дома. И все же…

Что думала Минако?

Общение с Минако давалось ему все труднее, как будто между ними пропустили слабый ток. Они жили в одном доме, но стали словно чужими. Бегство Аюми со всей ясностью показало, что в чем-то их отношениям недоставало прочности. С другой стороны, то же бегство образовало нерушимую связь, которая удерживала их вместе. Аюми вынудила родителей заботиться друг о друге, заставила молиться о том, чтобы их союз выдержал испытание.

Миками не знал, долго ли продлится их теперешнее состояние.

В полночь он выключил телевизор с помощью пульта и выполз из-за котацу. Выключил свет, взял телефон.

Зашагал по темному коридору.

Ёсио Амэмия сильно постарел, покрылся морщинами… Миками живо вспомнил снимок Сёко Амэмии – невинной, милой, с нарядной лентой в волосах. Всего лишь одно из дел, которым он занимался, когда служил в уголовном розыске. И только после того, как Аюми убежала из дома, он по-настоящему понял, что чувствуют родители, потеряв единственного ребенка.

Миками тихо, на цыпочках вошел в спальню. Положил телефон рядом со своей подушкой и лег на свой футон. Нащупал ногой электрогрелку, подтянул ближе к икрам.

Ему показалось, что Минако перевернулась на другой бок.

Он посмотрел на соседний футон. Жена стала для него загадкой, которую он не мог разгадать. Всякий раз, когда он думал об Аюми, о том, как она ненавидела внешность родителей, ему в голову приходил вопрос: «Почему Минако выбрала меня?»

Раньше ему казалось, что он все понимает, но теперь он уже ни в чем не был уверен… Прислушиваясь к тиканью часов и щурясь в темноту, он вспоминал, с чего у них все началось.

Глава 15

Миками вышел из дому, готовый к трудному дню.

Первым делом, придя на работу, он увидел Микумо. Выглядела она так, словно у нее приступ аллергии. Лицо распухло, как будто она пила всю ночь. Миками сразу догадался, что она пошла с остальными. Кроме того, еще до того, как Сува подошел к его столу, он уже знал, о чем тот будет докладывать.

– Ничего не получилось, – хрипло произнес Сува.

Судя по всему, вчера он много пил. Не лучше выглядел и стоявший с ним рядом Курамаэ: глаза красные, веки воспалены.

– Значит, мы проиграли?

Сува глубоко вздохнул; от него разило перегаром.

– Они по-прежнему настаивают на том, что подадут письменный протест начальнику управления. Не хотят идти нам навстречу и оставлять протест у нас. Мне показалось, что на Акикаву давит его редактор, Адзуса. Раньше он был репортером полицейской хроники…

Значит, Суве все-таки удалось кое-что вытянуть из Акикавы.

Миками все больше склонялся к тому, что им придется раскрыть репортерам имя женщины – виновницы происшествия. Но вначале он должен был сходить к Исии и узнать, что думает обо всем Акама.

– Ладно, на время забудьте о «Тоё». Теперь вам придется разделиться. Попробуйте до вечера переубедить остальных. Пусть согласятся оставить протест у нас; если не хотят у нас, пусть отнесут в секретариат, к Исии.

Пока неизвестно, каков будет ответ Акамы, они должны по-прежнему стараться окончить дело миром. Если представители нескольких изданий пойдут на уступки, впоследствии им легче будет надавить на «Тоё».

Пресс-клуб не был монолитным. Там то и дело заключались и разрушались союзы, зависевшие от сложных взаимоотношений между разными изданиями, а также от общей обстановки. В таких условиях, как сейчас, предсказать последствия было еще труднее. Наверное, заранее можно было предсказать лишь позицию радиостанции «Кэнмин-FM», которая входила в прессклуб на правах ассоциированного члена. Радиостанция полностью финансировалась на средства префектуры и потому не имела права выступать против муниципальных инициатив. Оставалось двенадцать изданий. Интересно, кого из них сумеет переубедить Сува?

Миками достал записную книжку, принялся листать страницы.

«Местное отделение «Тоё». Главный редактор – Микио Адзуса. Университет Т. 46 лет. Энергичный. Любит прихвастнуть. В целом неплохо относится к полиции».

Миками помнил смуглое лицо редактора, его узкий лоб. Он видел его на круглом столе, который проводился раз в месяц. На нем присутствовали главные редакторы изданий и руководство полиции префектуры. Адзуса однажды замещал там директора местного отделения, который свалился с простудой.

Миками, велев себе не забыть об Адзусе, набрал номер приемной Исии. Положение не терпело отлагательств; нельзя сидеть и ждать, пока Исии соизволит связаться с ним сам. Он должен дать пресс-клубу официальный ответ в четыре часа. Кроме того, нужно срочно все уладить с Ёсио Амэмией.

К телефону подошла Аико Тода. Она сказала, что Исии в кабинете Акамы. Миками попросил ее передать Исии, чтобы тот перезвонил, когда вернется. Затем он подошел к информационному щиту на стене. Пробежал глазами последнюю сводку. Три дорожных происшествия за прошлую ночь и утро. Пожар на кухне частного дома. Арест мошенника, который пытался сбежать из ресторана не заплатив. В общем, судя по всему, ночь в префектуре прошла спокойно. Зазвонил телефон, и Миками одним прыжком очутился у стола.

– Миками, пожалуйста, зайдите в кабинет Акамы. – Не дожидаясь ответа, Исии нажал отбой. Голос его звучал мрачно.

Через три минуты Миками уже стучал в дверь Акамы. Директор был в кабинете один. Он сидел не за столом, а на диване; Миками он сесть не предложил.

– Миками, похоже, вы не справляетесь со своими обязанностями! Как вы допустили, что ситуация вышла из-под контроля? – резко начал Акама.

Миками понимал, почему Акама злится, догадывался, что Исии тянул с сообщением до последнего. И все же…

– Подчиняясь вашим указаниям, я отказался выполнить их требование и раскрыть персональные данные виновницы ДТП. К сожалению, мой отказ разозлил их больше, чем можно было ожидать. Сейчас мы всеми силами пытаемся спасти положение, но переговоры проходят с трудом. У них накопилось недовольство, и они хотят дать ему выход. – Миками по-прежнему стоял, потому что Акама так и не предложил ему сесть. Миками понимал, что таким образом его наказывают или «воспитывают».