Белая кошка

– Подсказки повсюду. Времени мало.

Это всего лишь сон, напоминаю я себе, странный сон. Мне и раньше снились кошки.

– Ты откусила мне язык?

– Он вроде на месте.

Она смотрит не моргая. Открываю было рот, но тут в спину впиваются когти, и я вскрикиваю от боли.

И просыпаюсь. Я в кровати в своей старой комнате. В окошко барабанит дождь. Пижама насквозь промокла, как и одеяло. Руки трясутся, я обнимаю себя за плечи, чтобы унять дрожь.

Глава пятая

Утром я спускаюсь на кухню, еле волоча ноги. Дед жарит яичницу с беконом и варит кофе. Никаких колючих перчаток и тесного галстука – на мне удобные джинсы и выцветшая футболка с логотипом Веллингфорда. Хоть какие-то плюсы в том, что выкинули из школы, но к хорошему лучше не привыкать.

Когда одевался утром, обнаружил прилипший к ноге листок и сразу вспомнил, как проснулся ночью, весь промокший. Получается, снова ходил во сне. Но какой же странный сон! Вряд ли за этим стоят Захаровы – ведь ничего плохого со мной не случилось. Может, все от чувства вины? Вина зреет внутри медленно, как опухоль. Наверное, я схожу с ума и поэтому вижу по ночам Лилу. Как у Эдгара По в «Сердце-обличителе». Мы его вслух читали на уроке у мисс Нойз. Там убийца слышит, как бьется под половицами сердце жертвы, все громче и громче, и в конце не выдерживает: «Я сознаюсь!.. вот здесь, здесь!.. это стучит его мерзкое сердце!»[2 - По Э. А. Сердце-обличитель. Пер. В. Хинкиса.]

Наливаю себе кофе и добавляю молоко. Вместе с белыми молочными клубами со дна кружки поднимается сор. Надо было вымыть сначала.

– Хочу с тобой посоветоваться. Я странный сон видел.

– На тебя напали девицы-ниндзя? Грудастые такие?

– Да нет.

Сделав глоток, морщусь. Ну и крепкий же кофе дед заварил. Тот ухмыляется и запихивает в рот кусок бекона.

– Слава богу. Я уже волноваться начал, что нам приснилось одно и то же.

Закатываю глаза:

– Можешь концовку не рассказывать. Если вдруг увижу их сегодня ночью – пусть будет сюрприз.

Дед хихикает, но смех быстро переходит в сопение.

Выглядываю в окно – кошек не видно. Старик поливает яичницу кетчупом. Красная гуща растекается по тарелке.

Сколько крови… Я не помню, как ударил ее, но помню окровавленный нож в руке. Лужа крови блестит на полу.

– Так что за сон-то?

Дедушка, причмокнув, садится.

– А, ну да.

Возвращаюсь в реальность, моргаю. Мама говорила: со временем приступы страшных воспоминаний об убийстве прекратятся. Но пока они не исчезли совсем, лишь стали реже. Может, во мне еще осталась маленькая частичка порядочности, которая и не дает забыть?

– Рассказывай уже. Или тебе приглашение требуется с вензелем?

– Я был на улице под дождем. Дошел до сарая, а потом проснулся у себя в кровати, весь мокрый и в грязи. Наверняка опять ходил во сне.

– Наверняка?

– Лилу видел.

Слова приходится буквально выдавливать. Мы не обсуждаем прошлое. Вся семья тогда встала на мою защиту. Мать плакала, уткнувшись в меховой воротник, обнимала меня за плечи и говорила: «Может, ты и убийца, но малолетняя стерва наверняка это заслужила. Пусть думают что угодно, я все равно люблю моего сыночка». Под ногтями тогда намертво засела какая-то черная дрянь. Сначала пытался ее ковырять так, потом кухонным ножом. Пока кровь не пошла. Моя кровь смыла то черное.

Видимо, совесть наконец проснулась. Самое время.

Дед вздергивает бровь.

– Давай поговорим. Может, полегчает. О ней и об убийстве. Сними камень с души. Пацан, ты же знаешь: не мне тебя судить, сам не ангел.

Маму арестовали почти сразу после смерти Лилы. Не совсем из-за меня. Нам нужны были деньги, причем срочно, а она была не в форме.

– О чем говорить-то? Я знаю, что убил ее, хоть ничего и не помню. Может, мама заплатила кому-нибудь, чтобы стереть мне память? Может, думала, если забуду то чувство – больше никого не убью?

Нормальные люди не могут, стоя над окровавленным телом любимого человека, испытывать жуткую, отстраненную радость. Во мне засело что-то чудовищное, что-то мертвое.

– Забавно. Лила была мастером снов, и вот теперь я хожу во сне и вижу кошмары. Не спорю – заслужил. Я лишь хочу понять, почему сейчас.

– Съездил бы в Карни, к дяде Армену. Он все-таки мастер воспоминаний. Глядишь, помог бы.

– У дяди Армена болезнь Альцгеймера.

Он мне не дядя, вообще-то, просто приятель деда, они с детства дружат.

– Ну да. Отдача такая. Ладно, посмотрим, что твой заумный доктор скажет.

Наливаю еще кофе.

Я тогда звонил матери Лилы с телефона-автомата. Всего неделя прошла, как Баррон и Филип спрятали тело. Где – не знаю. Обещал не звонить. Дед объяснил: если Захаровы узнают, за мое преступление заплатит вся семья. Конечно, ведь кто-то же выкопал могилу, смыл кровь, не сдал меня. Они не простят. Я это понимал, но мать Лилы не шла у меня из головы. Она сидела где-то там одна и ждала, а дочь все не возвращалась. Гудок резанул по уху, и мысли перепутались. Услышав голос, я бросил трубку, потом обошел супермаркет, и меня вывернуло.

Дед встает и снимает с крючка куртку.

– Давай-ка принимайся за ванную на втором этаже. Я за продуктами.

– Молоко не забудь.

– У меня-то как раз с памятью все в порядке.

Плитка на полу в ванной потрескалась, а кое-где выпала совсем. К стене притулился дешевый белый шкаф, набитый разнокалиберными ветхими полотенцами и желтыми пластиковыми бутылочками из-под лекарств – в каждой по две-три пилюли. Полки уставлены жестянками с порошком и банками с какой-то темной засохшей жижей.

Вычищаю из углов шелковистые комки паутины, разгоняю крошечных новорожденных пауков, выкидываю пустые липкие бутылки от шампуня. И все время думаю о Лиле.

Нам было по девять. Захаровы оказались на грани развода, и Лила с матерью приехали пожить к бабушке в Сосновые Пустоши. У Лилы растрепанные светлые волосы, один глаз голубой, а другой зеленый. Я только и знал, что ее папаша – какая-то большая шишка. Услышал от деда.

Какой может быть дочь главы преступного клана? Насквозь испорченная девчонка. И к тому же насылала кошмары касанием руки.