Я пожимаю плечами. Мне не слишком хочется упоминать о столкновении с сестрой Рамеша. Мне уже стыдно из-за того, как я обошлась с ней, и я знаю, что Олли заставит меня почувствовать себя еще хуже.
– А как «Ди-Эс»?
– Тебе же неинтересно.
– Точно.
Но даже мое безразличие не портит настроения Олли.
– Что на тебя нашло? – спрашиваю я, толкая его ногой.
– Ничего.
– Но что-то случилось, – настаиваю я. – Почему ты такой созерцательный?
Брат строит гримасу.
– Я медитировал.
– Нет, не может быть.
– Курил травку.
– Прекрати!
– Даже не знаю, что тебе сказать, Ферн. Просто я по природе счастливый человек.
Я фыркаю и на время оставляю эту тему. Ясно, что правды от брата мне не добиться. Щеки у него горят, глаза сверкают – такого не было уже много лет. Меня охватывает нехорошее предчувствие. Мне кажется, я знаю, что? все это значит. Не то чтобы я ревновала… Просто это напоминает мне о Дженни и о странной дружбе с ней Олли. И посмотреть только, куда это завело его… завело нас.
– Ночь ведь не отменяется? – спрашиваю я, и мне самой противна беспомощность в моем тоне.
– Ни за что не пропущу! – быстро отвечает Олли, и мы оба умолкаем, когда папа с шумом ставит на стол перед нами миску с дымящейся запеканкой.
Клемми водружает на середину стола блюдо картофельного пюре и садится на свое место. Я продолжаю наблюдать за Олли, пока мы болтаем ни о чем, но он не смотрит мне в глаза. А я отвлеклась настолько, что не сразу осознаю, как разговор за столом перешел на другую тему.
– Я всегда готова понять… но это была настоящая провокация, – говорит Клемми.
– Какая провокация? – спрашиваю я.
Олли, глянув на меня, качает головой.
– Никто не заслуживает такого избиения, – говорит папа.
Клемми только пожимает плечами, потом поворачивается ко мне.
– Прошлым вечером в Ромфорде была драка.
– Почему?
– О… – Клемми небрежно взмахивает рукой и кладет себе еще порцию запеканки. – Там было человек шесть с одной стороны и столько же с другой.
Что-то в том, как она это произносит, и выражение лиц моих родных заставляет меня насторожиться.
– И кто дрался? – спрашиваю я.
– Да просто компания идиотов, выступавших против собрания «Одного голоса». А сторонникам «Одного голоса» не понравилось, что им помешали. И все вышло из-под контроля.
– Они напали на протестующих?
– Да, – бурчит папа.
– Ну, вообще-то, там ведь было просто тихое собрание, – продолжает Клемми, явно раздраженная тем, что не получила ожидаемой поддержки. – Разве люди уже не могут обсуждать свои взгляды без того, чтобы на них наорали?
– И как сильно они избили протестующих? – тихо спрашивает Олли.
Клемми фыркает и снова сосредотачивается на ужине.
Я смотрю на Олли, вскинув брови. Мы оба понимаем, что? происходит. Власть Мидраута над умами дотянулась до Клемми. Стремясь поскорее вырваться из ледяной атмосферы, воцарившейся на нашей кухне, я мгновенно доедаю свою порцию.
– Домашнее задание, – поясняю я и бросаюсь наверх.
В тишине своей спальни я ищу сообщения о той драке, уверенная, что Клемми исказила события. Почти мгновенно выскакивает множество заметок. К одной прикреплено фото группы «Одного голоса». Их одежда и прически настолько одинаковы, словно они надели униформу. Протестующие одеты по-разному – тут и джинсы, и куртки с капюшонами, и футболки, – но когда я смотрю на фото двух групп, они сливаются для меня в одно. Если смотреть на выражение их лиц, оно одинаково. Лица искажены, зубы оскалены, глаза холодны.
Стараясь избавиться от чувства, что я несправедлива к протестующим, читаю статью: «Говорят, трое членов протестной группы „Кричи громче“ находятся в критическом состоянии… Партия Себастьяна Мидраута „Один голос“ в последние годы восстала из безвестности, чтобы бросить вызов позиции премьер-министра…»
Я сосредотачиваюсь на фотографии основателя «Кричи громче» Константина Хэйла. При таком затейливом имени выглядит он так, словно не меньше половины жизни прожил на пособия.
«Хэйл проклинает насилие, – говорится в статье. – Мы мирно протестовали против партии с коварными и опасными убеждениями…»
Ну, по крайней мере, это он понял.
Еще немного поисков – и я нахожу видео случившегося. Уже через несколько секунд мне хочется, чтобы я этого не видела. Две группы выкрикивают оскорбления в адрес друг друга, слова теряются в общем шуме. Потом кто-то – я даже не могу сказать, это кто-то из «Одного голоса» или из протестующих, – внезапно бросается вперед. И начинается: кулаки бьют в головы, зубы впиваются в руки, колени колотят в животы, ноги – в ребра… Это какое-то безумие. Я останавливаю видео, но успеваю услышать треск ломающихся костей.
Снизу доносится пронзительный смех Клемми. Я думаю о ее словах – «Это была настоящая провокация» – и морщусь. Она думает, что протестующие заслужили избиения. Я никогда не была особенно привязана к Клемми, но это не значит, что на свой лад она мне не нравилась. Она всегда казалась такой безобидной. А папа… он по крайней мере не согласился с тем, что сотворили сторонники «Одного голоса». Он даже сейчас что-то неодобрительно проворчал, выражая недовольство своей подругой, – это было слышно сквозь отголоски беспечного разговора.
Я невольно гадаю, могла ли я что-то сделать, чтобы привлечь Клемми и папу на свою сторону. И высказываю свои тревоги Олли, когда мы той ночью прибываем в Аннун.
– Как ты думаешь… если бы я была подобрее с Клемми… – начинаю я.
Олли пожимает плечами, что не успокаивает меня, как я надеялась.
– Ну же, – нажимаю я. – Ты ведь читаешь мысли.
– Я не знаю, – вздыхает Олли. – Может быть. Понимаешь, я могу прочитать мысли Клемми только в Аннуне, но возможности не было. Вероятно, она могла бы стать более сочувственной, или больше похожей на папу, если бы ты держалась с ней иначе. Но я думал, что она мне друг, хотя она вроде бы и не делает ничего особенного.
– Но ты выглядишь нормально, – говорю я. – У нее нет причин плохо к тебе относиться.
Тогда Олли смотрит на меня – и это странный, беспокойный взгляд, – а потом снова отворачивается.