По доброй воле

Я шел по палате, засунув руки в карманы, и пытался понять, почему мое сердце билось так ровно, хотя меня разрывало на части от тревоги за мужчину, которого я ненавидел так долго, что уже не представлял себе жизни без него в любой роли.

«Какого черта?! Неужели для того, чтобы помириться, нам нужно было пройти через гребаную мясорубку? Неужели одному из нас нужно было пострадать достаточно сильно, чтобы другой, наконец, признался в собственном идиотизме и попросил прощения?».

Я задумался на мгновение – а пришел бы Логан ко мне в палату, если бы я был на его месте?

Перед взглядом сразу же встала другая палата. Визит моего товарища. Тот, давний, но не забытый разговор. И обещание, которое я дал ему в тот день…

Сейчас, наблюдая за тем, как из-за ширмы появляется бесчувственное тело… друга… Да, пожалуй, друга… Да, друга. Сейчас я был уверен – он пришел бы. Он сделал бы то же самое для меня.

Едва в поле зрения появились голубые и белые трубки, я тихо выругался:

– Дьявол, Грин! Даже спрашивать не буду, как ты. Сам вижу – дерьмово.

Я обошел узкую койку и встал лицом к двери, не в силах отвести взгляд от уродливого агрегата, который помогал мужчине дышать.

В груди бесновалась тревога. Кажется, впервые с той самой ночи, когда уставший хирург, мямля и осторожничая, выдал нам страшный диагноз, я поверил в него. И ужасно перепугался, что Логан не выкарабкается.

Потому что… в этом случае…

Перед взглядом встали зеленые глаза Хоуп. Остекленевшие, безжизненные. Ее поникшие плечи. Уголки пухлых губ, словно упавшие вниз.

Если Грин не выкарабкается, что будет с ней? Что будет с Хоуп, если ее мужчина умрет в этой палате? Или останется «овощем». Она наверняка будет ждать его, теряя драгоценные дни жизни.

Не отдавая отчет своим действиям, я схватил друга за руку и сжал ледяные пальцы.

– Грин, сукин ты сын, ты должен выкарабкаться. Ты должен вернуться. Ты не имеешь права сдаться. Не имеешь права, дьявол тебя раздери! Слышишь меня?

В груди всколыхнулась такая ненависть, что потемнело в глазах. Я сжал его пальцы еще сильнее, надеясь, что от боли он очухается и отдернет руку.

– Если ты, ублюдок, после стольких лет БРОСИШЬ МЕНЯ, клянусь, Грин, я найду тебя на том свете. Ты и после жизни будешь бегать от меня! И на этот раз – до скончания веков, клянусь тебе! Ты охереешь от того, что я сделаю с тобой ТАМ, если сдохнешь ЗДЕСЬ! Ты понял меня?!

Я сжал холодные пальцы еще сильнее, почти до хруста в суставах… но друг никак не отреагировал. Ни один прибор не просигналил, что он слышит меня, что что-то чувствует.

От размеренного гудения аппаратов у меня внезапно заболела голова. Тошнота поднялась к горлу. Я судорожно вдохнул и выпустил ледяную руку. Она безвольно упала на кровать. И это безжизненное движение болью отозвался в грудной клетке.

Вина обожгла щеки, сдавила виски.

Дьявол, если бы я не запер Хоуп в кабинете, если бы я отдал ее Беорну и приказал увезти домой, если бы я одолел эту девчонку, если бы мне хватило духу противостоять ее чарам, если бы хватило сил сжать кулаки и быть профессионалом, Логан не поперся бы на верхние этажи. Он вытащил бы большого босса из офиса и отправился дальше по жизни под руку с девушкой, которая крепко сжимала мое сердце в своих тонких острых пальчиках.

И я был бы… я был бы счастлив за них. Потому что ЧЕРТОВ УБЛЮДОК ГРИН СТАЛ МНЕ ДРУГОМ! После стольких лет вражды он снова стал моим другом, которым я считал его до того рокового дня в чужой жаркой стране.

– Дьявол, Грин. Какого черта все так сложно у нас с тобой вышло? К чему нужны были все эти годы порознь, если сейчас, когда мы снова стали заодно, ты просто… Что, ты просто умрешь? Оставишь Хоуп? Меня? Нахрена все это было?

Взгляд затуманился из-за воспоминаний. Настолько ярких, словно все произошло только вчера…

ОКОЛО ДВЕНАДЦАТИ ЛЕТ НАЗАД

Мозг не хотел думать. Совсем. Даже не пытался запустить хоть какой-то мыслительный процесс.

Сильные обезболивающие превращали меня в зомби. Я мог только смотреть на противоположную стену и пускать слюни по подбородку. Чем я и занимался уже три недели.

Смотрел на стену и пускал слюни.

Слюней, правда, с каждым днем становилось все меньше. А вот боль не ослабевала. Ни на секунду.

И речь не о той боли, которая сжигала разорванные мышцы и сломанные кости. Победить эту боль помогал пульт в моих пальцах. Чуть посильнее нажать – и становилось гораздо легче. Я даже дышать мог почти нормально.

Пули не задели легкое. Вообще никакие органы не задели, но нанесенный выстрелами урон казался непоправимым. По крайней мере, мне. Доктора строили ПРЕКРАСНЫЕ теории и выдавали просто охренительно ЧУДЕСНЫЕ прогнозы.

Я слушал их, вяло кивая, и не чувствовал правую руку. Совершенно. Абсолютно. Словно ее оторвало взрывом.

Нет. Тогда меня наверняка мучили бы фантомные боли. А сейчас было… а нихрена не было. Я просто не чувствовал ее. Словно родился без правой руки.

Хренов Грин взял на себя роль матушки-природы и лишил меня доминантной руки двумя точными выстрелами.

Первая пуля пробила лопатку и вырвалась через грудь с осколком ребра. Вторая расколола ключицу на несколько частей. И сейчас, после очередной операции – я спокойно разобрал бы слово «остеосинтез» на соревнованиях по спеллингу – внутри меня было столько металла, что я должен был пищать в чертовых рамках на входе в аэропорт.

Врачи продолжали лить мне в уши медицинские термины, в которых я уже давно и бесповоротно запутался. И мог только кивать, вяло, безжизненно, практически не реагируя внешне, но разрываясь от злости и отчаяния внутри.

Какие-то инфекции, наросты, мозоли… Каждое слово врачей было подобно гвоздю, который крепко-накрепко забивал тяжелую крышку гроба с моей карьерой военного внутри.

Самый стабильный диагноз – восстановление подвижности с возможным ограничением объема движений и снижением силы. Прекрасно. Замечательно, я только «за», вот только пока что лишь левой рукой! Верните мне правую, и я буду «за» ОБЕИМИ! И верну объем! Силу! Все верну! Только руку мне верните!

После предполагаемого, возможного, МАЛОВЕРОЯТНОГО, но озвученного осложнения под названием «стойкие боли» меня порой накрывала паническая атака. В голове рвались снаряды, в ушах гудела кровь, и я не мог вдохнуть. Я хватался левой рукой за горло, словно пальцы могли нащупать удавку и сорвать ее, но нихрена там не было.

В тот день, когда я услышал про боли, меня впервые ударила невралгия. Она согнула меня пополам, разрывая мышечные волокна и заполняя их адской болью. Словно тысяча острых копий вонзилась в мой бок, и я взвыл от неожиданности. Но именно эта боль победила панику. И я смог вдохнуть. И выдохнуть. И снова, по кругу. Я смог дышать…

Я потянулся левой рукой к стакану, стоявшему на тумбе возле больничной кровати, и, естественно, как обычно, сбил его на пол. Цокот пластика по полу ржавой пилой прошелся по нервам.

Горькая обида сдавила глотку. Губы скривились в болезненной гримасе. Я зажмурился и помотал головой, прогоняя злые слезы.

Физическая боль… это не страшно. Как оказалось, совсем не страшно. Я даже хотел этой боли! Хотел, чтобы у меня болела правая рука! Чтобы каждый день начинался с боли и ей же заканчивался. Но каждый гребаный день начинался с того, что я с ужасом понимал, что я ее не чувствую, все еще не могу шевелить ею. И с одного и того же вопроса – а смогу ли когда-нибудь?!

Чертов Грин лишил меня руки и карьеры. Он лишил меня всего двумя точными выстрелами.

Я судорожно вдохнул, прижимая сжатый кулак к груди, которую словно копьем пронзили, так крепко, как мог.

ОТ ЭТОЙ БОЛИ не спасало ни одно лекарство. Ни один препарат не мог усмирить боль, бушующую в моей груди.

Человек, которого я считал лучшим другом, который был моим единственным другом, моим боевым товарищем, МОИМ БРАТОМ… выстрелил мне в спину. В спину, дьявол его раздери!

Я зарычал, вспомнив рассуждения врачей. О том, как сильно мне повезло.

ПОВЕЗЛО! ПОВЕЗЛО, ЧТО ПАРЕНЬ, КОТОРОГО Я БРАТОМ СЧИТАЛ, СТРЕЛЯЕТ МЕТКО! ЧТО ОН НЕ УБИЛ МЕНЯ!

ДЬЯВОЛ!

Я стукнул кулаком по кровати. Вялость прошла. По венам побежал адреналин. Дыхание сбилось к чертям и стало частым и отрывистым. Воздух со свистом вырывался сквозь сжатые зубы вперемешку с рыком.