Дама номер 13

– Номер семь – Отравляет, – декламировал дед одновременно с читающим ребенком, без запинки, без единой ошибки. – Номер восемь – Заговаривает… Номер девять – Взывает… Номер десять – Приговор исполняет… Номер одиннадцать – Прорицает… Номер двенадцать – Знает. – Он остановился и улыбнулся. – Вот они, дамы. Их тринадцать, их всегда тринадцать, но здесь названы только двенадцать, заметил? Ты можешь упоминать только двенадцать… И никогда, даже во сне, не смей говорить о последней… Худо тебе придется, если сорвется с твоего языка номер тринадцать!.. Ты что, думаешь, я вру?

«Старый козел. Твой дед – старый козел». Он собирался с силами, чтобы ответить, пока взгляд его был прикован к этому лицу, разъятому на части безумием:

– Н-нет…

Старик откинулся на спинку кресла, будто бы ответ его удовлетворил или, по крайней мере, слегка успокоил. Мгновение он ничего не говорил. Буря за окнами ревела, словно огромная толпа.

Затем он вновь заговорил, но шепотом:

– Я познакомился с одной из них в Париже… Вернее, это она пожелала со мной познакомиться. Выбирают тебя всегда они, не ты их. Ее звали Летиция Милано. Естественно, это не было ее настоящим именем, а это – ее внешностью. – Рука извлекла откуда-то измятую фотокарточку и протянула мальчику. – Узнаешь меня?.. Этот снимок был сделан много лет назад, на бретонском пляже. Вот она, Летиция Милано. Я мог бы многое рассказать тебе об этой женщине, но не буду. Скажу тебе только о ее взгляде. Знаешь, что в нем было, малыш?.. То, что ты только что увидел в этой тетрадке. Все это.

Ребенок больше и больше пугался. Он не понимал ничего из того, о чем говорил дед, знал только, что совершил серьезную ошибку, придя этой ночью в его дом. Нечто, внушавшее опасение гораздо более, чем бледность, просвечивало из-под маски лица старика, искажая его черты, заставляя вращаться глазные яблоки, искривляя уголки рта в мимолетные гримасы, пока он говорил.

– Каждая дама может быть различными женщинами, многими женщинами, но мы, те, кто им принадлежит, умеем их узнавать. Они носят на себе знак. Медальон на шее. Видишь его?.. – Он показал на снимок. – Она носила медальон с Акелос, номер одиннадцать, та, что Прорицает… Взгляни на карточку. Какой формы у нее медальон, парень?..

Мальчик не отводил глаз от фото. Почувствовал, как по его голой спине пополз холодок.

– Напоминает… букашку.

– Это паук, – уточнил старик. Он снова выпрямился в кресле, и из его рта вырвался смешок. – Ты вот хочешь стать поэтом, так?.. А разве ты знаешь, что такое поэзия?.. Полагаю, в школе тебе скажут, что суть поэзии состоит в том, чтобы сочинять красивые фразы, которые рифмуются друг с другом… Но много, очень много лет назад жрец укладывал на алтарь младенца, вскрывал, как арбуз, его маленький кругленький животик и, пока вытягивал из него кишки, как длинного, длинного, очень длинного червя, декламировал «красивые» стихи… Настоящая поэзия – это чистый ужас, тебе говорит это твой дедушка…

Внезапно мальчик кое-что понял: плакать в старости – это смотреть так, как в тот момент смотрел на него дед.

– Ты не знаешь… Не знаешь, что именно заставила она меня увидеть… Ты понятия не имеешь, парень… Как тебе это объяснить?.. Есть два уровня. – Он поднял руку к глазам, ладонью вниз; рука не дрожала. – Один, тот, что вверху, – это мир, в котором мы живем. Но существует другой, более глубокий, очень глубокий…

Мальчик следил за траекторией опускающейся руки как зачарованный.

– Слои и слои мрака, подземелье, где стих – это такая тварь с красными глазами, которая… – Вдруг он остановился и повернул голову. – Ты слышал это?..

Он поднялся и заглянул за закрытые ставни. Теперь он казался объятым ужасом. Молния на мгновенье осветила его застывшее лицо.

– Она обещала, что придет за мной!.. Ей нужны мои стихи… Они тебя избирают по какой-то неведомой причине и бросают в твои мозги семена черт знает каких ужасов, чтобы… чтобы ты написал пару строчек!..

И вдруг, изогнувшись, широко открыв рот, он закричал. Его вопли заставили ребенка содрогнуться всем телом.

– Из-за этого я и вернулся!.. Неужели ты думаешь, что мне есть хоть какое-то дело до этой паршивой деревни?.. Но она уже здесь, я видел ее вчера вот из этого самого окна, клянусь тебе!.. Теперь у нее рыжие волосы, а глаза – зимняя ночь… И она хочет моих стихов!.. У меня кровь в жилах стынет при мысли о том, что она может со мной сделать! – И согнулся в приступе рыданий без слез, рыданий, походивших на каучуковую маску, которую кто-то вытягивал из его щек. Вдруг он поднял глаза. – Не-щ-щ-щ-счастный ребенок! – прошипел он. – Говорит, что хочет быть поэтом!.. Какой глупец!..

Мальчику показалось, что старик сейчас бросится на него. Нервы у него не выдержали, он выпустил из рук тетрадь, схватил свою рубашку и бросился бежать. Пока он бежал из мастерской посреди ночи и сквозь ливень, ему снова послышался голос деда. И он никогда не забудет свое ощущение в тот момент: как будто бы беседа продолжалась, как будто он не убегал или не он был тем, к кому обращался старик, без конца повторяя одно и то же:

– Прости меня… Умоляю тебя, прости меня… Прости меня…

– На следующий день мастерская не открылась. И через день тоже. И еще день спустя. Через четыре дня зеленые и огромные, как гребни спящих динозавров, волны вынесли на берег его тело. Мои родители скрыли от меня подробности, лишь сообщили, что он погиб. Но один мой приятель, которому случилось быть на пляже, когда вытаскивали тело, рассказал обо всем, что с ним сделали рыбы: о цвете его языка и его крови, о том, что море лишило его лица и мужского достоинства. Мне еще долго снилось это тело. Потом я его забыл. Люди говорили, что в ту грозовую ночь мой дед напился, отправился на волнорез и бросился в море. Но мне не были нужны ни судьи, ни жандармы, чтобы быть вполне уверенным в том, что он мог это сделать. Позже, когда нам передали его вещи, я нашел среди них тетрадь, но ни фотокарточки, ни листка с перечнем дам там не было. Я предположил, что он бросился в море вместе с ними. А теперь ты, Саломон, явился, словно море, и вернул их мне… Надеюсь, ты нам поведаешь, где ты их нашел…

– Это абсурд, – изрекла Сусана.

Она вернулась с пакетом и бумагой для самокруток, но никто не принял ее приглашения. Тогда она сняла кофту, уселась на ковре, вытянула ноги и свернула сигаретку с марихуаной для себя одной. Закурила в тишине, оперев голову на кресло, глаза в потолок. До темноты оставалось немного. Дождь прекратился, но тучи клубились на горизонте поверх парка Ретиро.

– Это полный абсурд. Конечно же, есть рациональное объяснение того, что случилось с Саломоном…

Рульфо был приятен этот глас трезвого рассудка. Час назад, когда он слушал историю Сесара, он уже готов был отпустить тормоза; но, рассказывая о собственных приключениях (которые, по мере того как шло время, казались ему все более и более невероятными), поверил в то, что мир окончательно и непоправимо обезумел. Как могло так случиться, что оба события, разделенные сроком почти в полвека, соотносились друг с другом? То, что Сесар упомянул медальон в форме паука и имя Акелос, заставило его содрогнуться, но не меньшее впечатление произвел тот факт, что он нашел фото и листок деда Сесара в том, чужом доме. Что означают эти совпадения? И он был благодарен Сусане, выступившей в защиту здравого смысла, хотя и был убежден, что она и сама не верила в то, что говорила.

– Ну пожалуйста… Неужто вы всерьез думаете, что некая Лидия Гаретти через сновидения установила связь с Саломоном и этой другой девушкой? И что Летиция Милано и Лидия Гаретти имеют отношение к некой Акелос? Интригует, ничего не скажешь, но абсурд. Конечно, снимок и листок были в доме, ну и что из того? Может, Летиция ее родственница. Кроме того, Сесар, как ты можешь быть уверен в том, что этот листок – тот самый, что показывал тебе дед? С тех пор прошло столько времени…

– Есть вещи, которые не забываются никогда.

– И никогда не упоминаются, по всей видимости. Ты никогда об этом не рассказывал. – Во время последней реплики Сусана повернула голову к Сесару.

– Да я не придавал этому значения. И всегда полагал, что мой дед просто сошел с ума… до тех пор, пока не услышал сегодня историю Саломона.

– История Саломона может иметь множество объяснений, так же как и твоя.

– В твоих словах я не сомневаюсь.

– Я тоже. В чем у меня есть сомнения, так это в твоей интерпретации. – Она обернулась к Рульфо и улыбнулась. – Извини, но должен же хоть кто-то сказать нечто разумное в этот вечерний час, как ты полагаешь?

– Безусловно, – согласился Рульфо.

– Я верю, что тебе снились эти сны и что ты нашел в том доме все, что, по твоим словам, ты нашел, но, во-первых, девушка, которая была с тобой…

– Ракель.

– Именно. Не могла ли она что-то скрыть? Может, она сейчас сидит и потешается над твоей наивностью.

– Не думаю. – Рульфо постарался не выдать свое раздражение, вызванное этим ее предположением. В его намерения не входило слишком распространяться относительно Ракели, он ограничился тем, что представил ее в качестве «свидетеля». – Она выглядела такой же ошарашенной, как и я. Ей снилось то же самое, и пришла она туда по той же причине.

– И вы оба вдруг оказались там одной и той же ночью, и, как по мановению волшебной палочки, дом открывается для вашего визита?.. Да ладно, Саломон, ну ты чего!.. – Она затянулась сигаретой и куснула ноготь. – Все это было… нагромождением случайностей, которые ты интерпретировал на свой манер… – И она изобразила свою фирменную заговорщическую улыбку. – Я тебя знаю, в том числе и то, что ты всегда был романтиком. Ты всегда мечтал, чтобы с тобой когда-нибудь приключилось нечто, подобное этой истории, разве не так?..

«Странные истории, странные вещи», – подумалось Рульфо. Те, что так не нравятся Бальестеросу. Но тут Сусана была не права: ему они тоже не нравились.

– Но Сесар-то вовсе не романтик, – возразил он. – И именно он подтвердил мою историю. На самом деле я пришел к тебе, Сесар, потому что, кажется, что-то припомнил… Не упоминал ли ты однажды о дамах?..

Сауседа с таинственным видом кивнул:

– Верно, и именно здесь находится другая сторона этого любопытного вопроса, о которой вы пока не знаете. Напряги-ка память: конференция, посвященная Гонгоре[20 - Гонгора-и-Арготе Луис де (1561–1627) – испанский поэт, основатель барочного направления в испанской поэзии.], пять лет назад, здесь, в Мадриде… Отовсюду съехалось много народу…

– Теперь вспомнил: обед с тем австрийским профессором…

– Герберт Раушен. Интереснейшим типом он оказался, этот Раушен. На обеде мы сидели за столом как раз друг против друга, и он принялся говорить мне о поэтическом вдохновении. Его теория показалась мне привлекательной. Он полагал, как и греки, что поэт «одержим», то есть охвачен некой внешней силой. Конечно, он имел в виду не дьявола, а «внешние влияния». И тут в один прекрасный момент он меня спрашивает, не знаком ли я с легендой о тринадцати дамах. Для меня это было чем-то вроде дежавю: я моментально вспомнил ту ночь с моим дедом в мастерской и был… Ну, сказать, что я был ошеломлен, будет недостаточно. Я подтвердил, что кое-что об этом слышал. Ты ведь сидел рядом, Саломон, и ты спросил, что это за легенда…

– И никто из вас мне не ответил.

– И правда. Раушен сменил тему, а я был так растерян, что не знал, что сказать. Но я никогда не рассказывал тебе о том, что было дальше. После обеда он пригласил меня прогуляться. Я согласился, заинтригованный, ожидая великих открытий и разоблачений. Однако начало нашей беседы меня, скорее, разочаровало: он говорил о том, как хорошо он себя чувствует в Испании, о своем желании поселиться здесь (он жил в Берлине), об испанских коллегах, своих знакомых… В общем, ходил вокруг да около, касался различных тем, как будто не решался резко спланировать как раз на ту, которая, я уверен, интересовала нас обоих. Наконец он спросил меня, что я знаю об этой легенде. Я ответил, что почти ничего, и это правда. Я всегда полагал, что вся история была фантазией моего деда. Он как-то странно на меня взглянул и пообещал прислать мне одну книгу. «Это дерзкое и забавное эссе, – объявил он, – но, думаю, вы сможете извлечь из него некоторую пользу». Мы распрощались в тот же день, а неделю спустя я получил по почте испаноязычный экземпляр «Поэтов и их дам» – анонимное произведение, опубликованное первоначально по-английски и по-немецки в середине двадцатого века… У меня до сих пор где-то должна лежать эта книга, потом поищу… И уверяю вас, Раушен ничуть не преувеличил: речь шла о творении бредовом. Я бросил читать на середине, слегка рассердившись. В ней на соответствующих литературных примерах развивалась одна любопытная теория – о существовании некой секты, тайно занимавшейся внушением вдохновения великим поэтам. Автор не пояснял причину, по которой они это делали, он всего лишь приводил примеры, рассказывал истории. – Сесар ненадолго прервался, чтобы налить себе коньяку. Заодно наполнил рюмку и Рульфо, слушавшему его с большим вниманием. – Главных членов этой секты было тринадцать, они называются «дамы». Каждая дама занимает в секте, в соответствии с иерархией, свою ступень и наделяется символом и особым тайным именем. Их миссия – вдохновлять поэтов. «Но с какой целью?» – задавался я вопросом. Однако повторю: книга не давала ответа на этот вопрос. Некоторые дамы вошли в историю: Лаура – источник вдохновения Петрарки, Смуглая леди – для Шекспира, Беатриче – у Данте, Диотима – у Гёльдерлина…[21 - Гёльдерлин Фридрих (1770–1843) – немецкий поэт-романтик.] Я прочел только первые главы. Помню, что Лаура, вдохновительница «Книги песен» Петрарки, была, по мнению автора книги, дамой номер один, той, что Приглашает, чье тайное имя было Бакулария и чья внешность – девочки одиннадцати-двенадцати лет, белокурой, очень красивой – была не более чем, как уверял автор, неким обличьем… Потому что хотя он и не пускался в объяснения, откуда они взялись, но зато утверждал, что дамы – существа сверхъестественные… В общем, истории показались мне чистой воды фантазиями. Неделю спустя Раушен снова позвонил. Очень интересовался моим мнением об этой книге. Я предпочел отозваться сдержанно. Сказал ему, что теория о существовании тайной секты, взявшей на себя труд вдохновлять поэтов всего мира, по меньшей мере любопытна. Тогда он стал настаивать на следующей встрече. Сказал, что есть нечто, о чем в книге не упоминается и что очень важно и о чем мне надо узнать. Я спросил, что он имеет в виду. «Дама номер тринадцать», – сказал он. Я тут же вспомнил, о чем мне рассказывал дед, и спросил Раушена, почему ни в коем случае нельзя называть эту даму, а также почему это так важно. Но он хотел все это обговорить спокойно и обстоятельно. Я объяснил, что сейчас очень занят, и мы отложили встречу.

– А что было потом? – задала вопрос Сусана.

– Потом было то, что он мне больше не позвонил. И я позабыл и об этой теме, и о Герберте Раушене. В то время я как раз занимался тем, что сворачивал свои университетские дела, и потерял его след. Думаю, он все еще живет в Берлине. Но в любом случае мне представляется, что объяснение всего, что случилось с Саломоном, вовсе не обязательно должно иметь сверхъестественную природу… Речь может идти, например, о секте, которая сохранилась до наших дней. Розенкрейцеры, масоны и многие другие ведут свое происхождение от гораздо более древних обществ… Вполне возможно, что-то подобное имеет место и в случае с дамами. Группа из тринадцати женщин, например. И одной из них могла быть Лидия Гаретти.

– Эта теория видится мне более приемлемой, – сказала Сусана. – Мы живем в век разных сект.