Вина и ответственность в гражданском праве

В. М. Хвостов указывал, что «степень заботливости, которую право требует от действующего лица, определяется в разных случаях по различным масштабам и в различных границах. В частности, применяются два основания для определения должной меры заботливости: абстрактный и конкретный» [11 - Хвостов В. М. Указ. соч. С. 192-193.].

Абстрактный масштаб характеризуется тем, что от человека требуется проявление той степени заботливости и осмотрительности, какую при обычных условиях проявил бы всякий обычный, разумный человек, иначе говоря, всякий «средний человек». Отсутствие этих условий подразумевает в действиях лица наличие грубой небрежности (culpa lata). Грубая небрежность определялась так: «Грубая вина – это чрезвычайная небрежность, то есть непонимание того, что все понимают» (Дигесты 50.16.213.2). Она приравнивалась к умыслу – culpa lata plane dolo comparabitur»[12 - Медведев С. Н. Указ. соч. С. 130.]. Бывают случаи, когда абстрактный масштаб предусматривает проявление той степени заботливости, осмотрительности и внимательности, какая свойственна хорошему, заботливому хозяину (бережливому хозяину) (homo diligens et studiosus paterfamilias, Дигесты 22.3.25). Непринятие этих мер и как следствие наступление правонарушения, составляет следующую степень вины – легкую вину (culрa levis). Примечательно, что «разновидностью легкой вины была неопытность (imperitia). Цельз писал, что неопытность также причисляется к вине (Дигесты 19.2.9.5)» [13 - Медведев С. Н. Там же. С. 130.].

Когда речь идет о конкретном масштабе, имеется в виду то, что от человека требуется проявление той ответственности в чужих делах, какую он проявляет в отношении собственных. В случаях проявления равнодушия к чужому делу, и как результат – наступление негативных последствий, говорят о конкретной вине (culрa in concreto) [14 - Хвостов В. М. Там же. С. 192-193.].

Интересно и то положение, когда степень вины правонарушителя, в частности в «injuria» (вредительстве, хулиганстве), определялась в зависимости от злодеяния (atrocity – дословно «зверства») правонарушителя и состояния сторон [15 - Joseph I. Kelly. Roman Law. The Catholic Encyclopedia, Volume IX, 2003. New York: Robert Appleton Company, 1910. [Online] Available from: URL: http://www.newadvent.org/cathen/09079a.htm (Accessed: 28.06.2020).].

Проводя анализ положений римского частного права о вине, можно резюмировать, что она предстает как субъективная, но в то же время и как объективная категория (категория со смешанным составом формулирования). Об этом говорит анализ Дигест: «Нет вины, если соблюдено все, что требовалось» (Дигесты 9.2. 30.3).

В пользу того, что вине свойственны субъективные признаки, указывают следующие моменты: « <…> известны положения о вине, которые исходили из субъективных, психических позиций правонарушителя. Так, когда римские юристы говорят при определении злого умысла, о хитрости, введении другого в обман (Дигесты 4.3.1.), о возбуждении (противоправным поведением) мысли о причинении смерти, обращении в рабство и т.д. (Дигесты 4.2.3,4), об осознании своего преступления (Гай. Институции, III.208), об отсутствии вины у безумного, поскольку он не в своем разуме (Дигесты 9.2.5), это, несомненно, свидетельство квалификации вины с психологических позиций» [16 - Бычкова Г. П. Развитие положений римского частного права о вине в российском гражданском праве // Сибирский юридический вестник. 1992. № 2 (5). С. 35-39.].

Эти моменты наглядно показывают наличие психической составляющей в природе вины. Но наиболее емко данная точка зрения вытекает из следующей выдержки Дигест: «Вина имеется налицо, если не было предвидено то, что заботливый мог предвидеть» [17 - Римское частное право / под ред. И. Б. Новицкого и И. С. Перетерского. М., 1996. С. 349.]. Именно условие данного положения в словосочетании «не было предвидено» говорит о том, что человек только на уровне психики, путем представления (абстрактно) может предвидеть результат своего поведения. Из этого же положения можно вывести то, что незаботливый не мог предвидеть того, что мог предвидеть заботливый, то есть переход из статуса незаботливого хозяина в статус рачительного требует активный психический (волевой) момент.

Так что тезис о том, что психический момент в формулировании вины неприемлем [18 - См.: Брагинский М. И., Витрянский В. В. Договорное право. Кн. 1. Общие положения. М: Статут. 2002.], здесь противоречив, и определение вины с учетом психической своей составляющей имеет, по крайней мере, право на существование. Но вопрос здесь состоит в том, насколько можно расширить психический компонент в объеме этого понятия? Максимально, как этого придерживались советские цивилисты, или же вообще его исключить из определения вины, на чем настаивают некоторые современные граждановеды, приводя собственные конструкции данного понятия.

Значение положений римского частного права вообще, и о вине, в частности, нельзя переоценить. Наблюдаемая в историческом плане преемственность положений римского частного права в дореволюционном праве, праве советского периода и современном гражданском законодательстве, указывает на универсальность и практическую востребованность норм римского частного права.

Дореволюционное гражданское право, несомненно, сохранило данную тенденцию в преемственности основных положений из римского частного права посредством рецепции его основных положений, получивших свое закрепление в правопорядках романо-германской правовой семьи. Приведем мнения видных цивилистов того периода касательно вины. Вот как высказывался о правонарушении и вине Г. Ф. Шершеневич: «Действие представляет собой выражение воли с точки зрения юридической, – воли зрелой и сознательной. Поэтому в основании гражданского правонарушения лежит вина, все равно умышленная или неосторожная. Если лицо, причинившее вред, не желало бы такого последствия, не могло и не должно было предвидеть возможности его наступления, то нет вины с его стороны, а есть один только случай. У подъезда спокойно стоит запряженная лошадь. Мимо проходит батальон и, поравнявшись с экипажем, ударяет в барабаны. Испуганная лошадь сразу бросается в сторону и наносит увечье стоявшему недалеко отцу семейства. Со стороны хозяина лошади не было допущено ни малейшей неосторожности, а потому он и не может считаться ответственным за происшедший вред» [19 - Шершеневич Г. Ф. Учебник русского гражданского права. С-Пб., 1907. С. 571-572.]. Г. Ф. Шершеневич весьма ясно дает понять, что источником любого осознанного действия выступает воля, но воля юридическая, то есть воля, которая осознает и подразумевает определенные правовые последствия и, само главное, осознавание самим «субъектом воли» таких правовых последствий – «воли зрелой и сознательной», – как пишет Г. Ф. Шершеневич. В примере, приведенном граждановедом выше, представляется, что если бы лошадь не была запряжена в экипаж, а скажем, некто приехал на ней верхом, и, забыв ее привязать, удалился по делам, то можно говорить о неосторожности самого хозяина лошади.

Г. Ф. Шершеневич выступал ярым критиком таких сторонников, которые отрицали необходимость наличия вины для установления обязанности возместить вред, и выдвигавших на место принципа вины принцип причинения [20 - Шершеневич Г. Ф. Указ. соч. С. 572.]. Согласно этому принципу, чтобы человека привлечь к ответственности, достаточно присутствия причинной связи между действием и негативными последствиями такого действия (ущерб, вред). Вина здесь не играет вообще никакой роли. По Г.Ф. Шершеневичу эти положения, которые не учитывают вину, приводят к ситуациям, когда одно лицо находится в более выгодной позиции по сравнению с другим (в результате правонарушения) из-за своего имущественного положения; к тому же как указывает цивилист, не во всех случаях вред причиняется действием, потому что действие есть выражение воли, а о воле не идет речь при случайных обстоятельствах [21 - Шершеневич Г. Ф. Указ. соч. С. 572-573.].

Разработчики проекта Гражданского Уложения (далее – проект ГУ) предлагали выделить неисполнение или ненадлежащее исполнение обязательства как основание привлечения к ответственности, не упоминая, однако при этом в качестве такого основания или условия вину. Статья 123 II Отделения данного уложения гласила: «Должник отвечает за убытки, причиненные верителю неисполнением или ненадлежащим исполнением обязательства, если не докажет, что неисполнение обязательства вполне или в части сделалось невозможным вследствие такого события, которого он, должник, не мог ни предвидеть, ни предотвратить при той осмотрительности, какая требовалась от него по исполнению обязательства» [22 - Герценберг В. Э., Перетерский И. С. Обязательственное право. Книга IV ГУ. Проект, внесенный 14.10.1913г. в ГД. С-Пб., 1914. С. 19.]. Представляется, что сочетание слов «при той осмотрительности» и ее не проявление в обязательстве, предполагалось авторами проекта ГУ в качестве, собственно говоря виновного поведения. Однако сделано это было в нормах проекта ГУ в какой-то завуалированной форме.

Основанием освобождения от ответственности согласно ст. 123 проекта ГУ являлось наличие лишь случайное событие, то есть, заключаем, что лицо освобождается от возмещения ущерба, если он произошел из-за случая, а все другие события, из-за которых произошло неисполнение или ненадлежащее исполнение обязательства, считаются виновными.

Отдельным положением, исключающим вину, в проекте ГУ также являлась непреодолимая сила (ст. 125): «Если на должника законом возложена обязанность крайней заботливости или принятие особых мер предосторожности, вызываемых свойством его деятельности или предприятия, то он не отвечает за исполнение или не надлежащее исполнение обязательства лишь в том случае, если оно произошло от непреодолимой силы» [23 - Герценберг В. Э., Перетерский И. С. Там же. С. 19.].

Можно весьма определенно заключить, что положения об ответственности за неисполнение или ненадлежащее исполнение обязательства, содержавшиеся в проекте ГУ, носили безусловный характер и не разрешали расширить круг возможных вариантов неисполнения обязательства: все обстоятельства кроме непреодолимой силы и случайного события, подразумевали вину должника и его ответственность; фактор вины прямо в проекте закона не указывался.

В отношении субъективного отношения к правонарушению, то дореволюционные российские цивилисты придавали значение этому условию через чур с узкой точки зрения. «Что же касается психических аспектов вины, то российские цивилисты говорили лишь о психическом состоянии нарушителя, имея в виду его вменяемость или невменяемость» [24 - Брагинский М. И., Витрянский В. В. Указ. соч. С. 735.], о чем определенно высказывался и Г.Ф. Шершеневич, являясь одним из немногих представителей последовательного анализа вины как субъективной психологической категории. Либо вина, как психическая составляющая действий правонарушителя, выраженных в форме умысла или неосторожности, вообще не принималась в расчет (проект ГУ от 1913 года).

Советской цивилистике принадлежит роль разработки концепции вины, основанной на психическом аспекте ее формулирования.

Принцип вины впервые получил свое законодательное закрепление в именно в период советского социалистического гражданского права. Так, в соответствии со ст. 222 Гражданского кодекса РСФСР от 1964 г.: «Лицо, не исполнившее обязательства либо исполнившее его ненадлежащим образом, несет имущественную ответственность лишь при наличии вины (умысла или неосторожности), кроме случаев, предусмотренных законом или договором. Отсутствие вины доказывается лицом, нарушившим обязательство» [25 - Статья 222 Гражданского кодекса РСФСР от 1964г. // СПС «Консультант Плюс». URL: www.consultant.ru (дата обращения: 23.05.2020).].

Господствующими в доктрине гражданского права того периода считались точки зрения Г. К. Матвеева и О. С. Иоффе, которые в обобщенном виде выглядели следующим образом: вина – это психическое отношение лица к своему поведению и к наступившим последствиям в форме умысла или неосторожности [26 - См.: Матвеев Г. К. Вина в советском гражданском праве. Киев, 1955. С. 178.; Иоффе О. С. Обязательственное право. С. 128.].

Кстати сказать, именно такое определение вины можно встретить до сих пор в подавляющем количестве гражданско-правовой литературы, увидевшей свет за последнее время с периода принятия нового гражданского законодательства.

Итак, чем же было вызвано в советской цивилистике становление концепции вины через психическое отношение лица к своим действиям? Как один из факторов этого считаем, что реалии того времени требовали, чтобы наука в целом и, в частности, гражданское право, подстраивались под систему социалистической идеологии. На действие такого идеологического фактора на частноправовые институты ссылается и В. В. Витрянский [27 - См.: Брагинский М. И., Витрянский В. В. Указ. соч. С. 739-751.]. Анализируя причины и методологические основы формирования психической концепции вины, мы неизбежно наталкиваемся на ее зависимость от идеологических начал и искусственную подгонку под социалистические общественные отношения, провозглашенные в советском государстве. Такой подход был свойственен как гражданско-правовой науке, так и в целом всем остальным наукам. Как писал Г. К. Матвеев и что показательно в этом плане: «Наука гражданского права вскрывает научное содержание понятия вины. Основа его – марксистско-ленинская философия (выдел. авт.), ее теория познания, принципы советской психологии, вооружающего советского судью самыми совершенными методами распознавания общественных явлений, установления причин, их порождающих» [28 - Матвеев Г. К. Основания гражданско-правовой ответственности. С. 182-183.]. Без сомнения, показательный пример того, как порой наука может находиться в услужении идеологии.

Но сейчас, в современную эпоху, тем более в условиях рыночной экономики, говорить о марксистско-ленинской философии, как основе научного содержания гражданского права и всех остальных наук в целом, по меньшей мере, не актуально и обоснованно. Если в период советского государства марксистко-ленинская философия считалась неотъемлемым атрибутом всего народа, призванной заменить религию, то современное время и общество обозначили свои приоритеты в этом вопросе. Реалии современной жизни человека в обществе и отношений его с государственными институтами обозначены демократическими свободами, рыночной экономикой и провозглашением ценности абсолютных свобод (свободы религии, слова или убеждений, собраний, объединений и т.п.). К слову сказать, обозначенный аспект проблемы никоим образом не умаляет научной ценности изысканий советской цивилистики, однако, думается, что наша критика идеологических позиций в исследовании вины обоснована потребностью в новых подходах, поиске новых решений в определении вины из-за сменившихся общественных отношений, да и идеологии в целом. Другими словами, формулировки вины и ответственности не должны зависеть, от сменяющихся идеологических факторов (хотя полностью отрицать «историчность» данного явления и ответственности в целом, мы и не можем), а должны отвечать сущностной составляющей данного явления.

Выходит, что необходимо сфокусироваться на некой интегрирующем аспекте, положении вокруг которой строилось бы решение обозначенной проблемы, при учете соответственно реалий существующего времени. В советский период развития гражданского права таким интегрирующим фактором была социалистическая идеология, и в этом можно сказать и состояла закономерность подхода советских цивилистов к определению вины через доминирующую психическую концепцию. В современном гражданском праве, думается, что таким фактором выступают имущественные отношения между субъектами гражданского права, опосредованные свободной волей, волеизъявлением и интересами.

Но встает вопрос: обоснованно ли полное исключение психических аспектов в определении вины, сторонниками чего является, к примеру, В. В. Витрянский? Допустим, что лицо не исполняет, либо ненадлежащим образом исполняет обязательство. Само собой разумеется, что это неисполнение имеет конкретную временную характеристику (дни, недели, месяцы), то есть, обозначено не моментальным действием, а имеет свойство продолжаться в течение определенного количества времени. Тогда получается, если полностью отвергать психическую составляющую этого процесса, что субъект (имеется ввиду физическое лицо) в этот временной промежуток «отключен» от собственной психики, то есть он не испытывает никакого субъективного отношения к своему неправомерному поведению (эмоций, стыда, чувства вины и т.п.). Но такое, конечно же, невозможно, как невозможно и то, что человек выступает неактивным волевым субъектом действия (бездействия).

Так что об исключении психической составляющей в процессе формулировки вины речи не идет по определению, важно обозначить объем ее присутствия. Выше указывалось, что в трактовках вины советских цивилистов, психическому аспекту уделялось максимальное внимание, которое сродни трактовке вины в уголовном праве. Но в уголовном праве такое внимание к психической составляющей вины продиктовано самой личностью преступника, как общественно-опасного индивида, представляющего, возможно, угрозу остальным членам общества, а в гражданском праве в отличие от уголовного на первый план выходит не личность правонарушителя (и его психическое отношение к действиям), а результат самого действия, его негативные последствия. Это подмечает и М. И. Витрянский: « <…> Г. К. Матвеев принимает понятие уголовной вины, предложенное А. А. Пионтковским, который утверждал, что – это ''умысел или неосторожность лица, выраженные в деянии, опасном для основ советского строя или социалистического правопорядка, и осуждаемые, поэтому социалистическим законом и коммунистической нравственность''. Хотя уже из этого определения понятия уголовной вины очевидна его принципиальная неприемлемость для гражданского права: ведь главным в уголовной вине являются моменты, опасные для общества, а потому осуждаемые государством. И именно для определения степени опасности преступника для общества (и только для этого!) необходимо уяснение, каково же его психическое отношение к совершенному преступлению и его последствиям. И как раз в этом смысле уголовная вина не имеет ничего общего с понятием вины в гражданском праве»  [29 - Брагинский М. И., Витрянский В. В. Указ. соч. С. 749.]. С данной позицией цивилиста мы полностью солидарны.

Между тем, нужно указать, что не все советские цивилисты придерживались психической концепции вины, заимствованной из советской уголовно-правовой науки. В частности, одним из них выступал М. М. Агарков – ученик Г. Ф. Шершеневича. Он определял вину через «умысел или неосторожность лица, обусловившие совершенное им противоправное действие» [30 - Агарков М. М. Обязательство по советскому гражданскому праву. С. 145.]. М. М. Агарков продолжает: «Когда мы говорим о вине причинителя, мы имеем ввиду соединение двух элементов: 1) правонарушения и 2) умысла или неосторожности. Без правонарушения нет вины, так как налицо правомерное действие. Без умысла или неосторожности также нет вины, а есть лишь голое причинение (случайно причиненный вред). В статье 403 (ГК РСФСР от 1922 г.) оба элемента понятия вины выражены достаточно отчетливо, хотя и в отрицательной форме. Статья 403 указывает, что причинитель освобождает себя от обязательства возместить причиненный вред, доказав, что он был управомочен на причинение вреда (отсутствие правонарушения), либо что он не мог предотвратить вред (отсутствие умысла или неосторожности). Такое содержание понятия вины причинителя установлено в виду определенной цели. Эта цель – ответственность перед потерпевшим. При наличии указанных двух элементов, то есть при наличии вины, закон устанавливает по общему правилу ответственность причинителя перед потерпевшим. При отсутствии хотя бы одного из этих элементов ответственность наступает не по общему правилу, а лишь в специально указанных в законе случаях» [31 - Агарков М. М. Избранные труды по гражданскому праву. М., 2002. С. 252-253.].

Как можем видеть М. М. Агарков говорит о наличии вины по общему правилу при совокупности противоправности с умыслом или неосторожностью. Представляется, с практической точки зрения, такой подход весьма оправдан и эффективен, то есть непосредственно облегчает задачу судов в процессе установления вины и привлечения субъекта к юридической ответственности.

Генезис вины и ответственности предусматривает выявление закономерностей, свойств и функций развития в контексте ее историчности как социального явления. Выше рассматривались положения о вине, которые существовали в римском праве, дореволюционном праве России и в праве советского периода. Между тем вине и ответственности свойственно рассмотрение и исследование не только с позиций юридической науки. Они являются предметом изучения, прежде всего, психологической науки, а также философии и социологии. Анализ вины и ответственности как психосоциоэтических категорий приводится в следующей части настоящей работы.

§ 2. Социальные и психолого-философские критерии как первичные составляющие содержания вины и ответственности

Вина и ответственность как полинаучные категории предполагают их изучение с позиций разных наук, таких как: юриспруденция, психология, философия, социология. Ведь в конечном счете человек, как «носитель» вины является существом психическим, в плане его сущностной психической деятельности и существом социальным, в плане необходимости межличностного взаимодействия между людьми в социуме. Не принимать во внимание при правовом анализе исследуемой категории такие моменты не представляется возможным.

Вина – не есть ответственность и ответственность – это не только вина, хотя это и взаимосвязанные научные категории, но они не тождественны.

Категория юридической ответственности опосредована категорий правонарушения. В свою очередь, учитывая сложный характер понятия правонарушения, оно формулируется некоторыми учеными как сложносоставное явление, включающее в себя ряд факторов: экономический, психологический, юридический, информационный, социальный и биологический [32 - См.: Малеин Н. С. Правонарушение: Понятие, причины, ответственность. М.: Юрид. лит., 1985. – 192 с.].

Научное обоснование вины, как необходимого условия ответственности, определяется учением о детерминации человеческого поведения и свободе воли. Под детерминацией понимается предопределенность человеческого поведения, его действий объективными закономерностями развития общества, а также совокупностью конкретных социальных условий и субъективных факторов.

Вместе с тем, объективная и субъективная обусловленность человеческого поведения не исключает возможности выбора в конкретной ситуации различных вариантов поведения. Не вызывает сомнения тот факт, что «человек производит выбор линии поведения под влиянием как внутренних (психологических), так и внешних (социальных, физических и др.) факторов. Меры социального контроля, нормы права и морали также входят в число тех обстоятельств, которые подлежат учету и анализу при принятии решения. Если человек в состоянии сделать выбор, он ответственен за него» [33 - Генетика, поведение, ответственность: о природе антиобщественных поступков и путях их предупреждения / по ред. Н. П. Дубинина, И. И. Карпец, В. Н. Кудрявцева. М., 1989. С. 95.]. Вина проявляется в таких ситуациях, когда у человека была возможность выбирать из нескольких вариантов поведения, но был выбран именно противоправный вариант, который, естественно, предполагает ответственность правонарушителя. То есть, сначала необходимо создать субъекту свободные условия выбора линии поведения, самостоятельность, а потом, в случае отклоняющегося поведения привлекать его к ответственности. Другими словами, человек должен нести ответственность, если из имеющихся вариантов поведения, он прибег к противоправным методам поведения, вследствие чего нарушил права и причинил ущерб, хотя мог и избежать таких последствий, в случае выбора правовых вариантов поведения (см. рис. 2).

Рис. 2. Социальные нормы и отношения между индивидами

(источник изображения: https://pixabay.com/ru/illustrations/сеть-люди-бизнес-команда-1722861/ (https://pixabay.com/ru/illustrations/%D1%81%D0%B5%D1%82%D1%8C-%D0%BB%D1%8E%D0%B4%D0%B8-%D0%B1%D0%B8%D0%B7%D0%BD%D0%B5%D1%81-%D0%BA%D0%BE%D0%BC%D0%B0%D0%BD%D0%B4%D0%B0-1722861/))

К тому же нужно указать, что выбор человеком правомерных, или наоборот, противоправных вариантов поведения предполагается, что априори происходит совершенно сознательно и добровольно.

Ученых-исследователей привлекает, прежде всего, установление факторов принятия человеком девиантной модели поведения. Причины, по которым субъект действия выбирает противоправные варианты поведения, различны. Наиболее полную картину таких причин иллюстрируют так называемые теории девиантности и преступности: экономическая теория девиантности, теория неоднородности и изменчивости нормативно-ценостной системы общества, теория социальной дестабилизации, теория стигматизации. Рассмотрим вкратце их главные положения.

Экономическая теория девиантности соединяет в себе теорию экономической депрессии, теорию экономической экспансии, теорию социального сравнения. Центральная мысль данной теории состоит в том, что «как в периоды экономического спада, так и в периоды подъема люди разделены на бедных и богатых. Бедные вынуждены удовлетворять свои витальные потребности нередко противозаконными способами. Конечно, богатые тоже совершают преступления, но их девиантность обусловлена не объективной нехваткой средств существования, а такими пороками, как жадность и стяжательство, необузданное стремление к обогащению и увеличению своей власти над другими» [34 - Шипунова Т. В. Проблема синтеза теорий девиантности // Социологические исследования. 2004. № 12. С. 109.].

Без сомнения, в любые времена общество состоит из разных слоев, социальных категорий. В нем выделяют, грубо говоря, три основных прослойки: бедные, средний класс и богатые. Когда удельный вес бедной категории людей преобладает в обществе, свойственно говорить о системных проблемах (начиная от экономических и заканчивая духовно-нравственными) в государстве. Наличие в структуре населения среднего класса на уровне примерно от 30 % (эти данные варьируются в сторону уменьшения или увеличения) – это показатель нормального развития и общества, и государства. Наличие в структуре общества среднего класса важно с той точки зрения, что те ресурсы (в первую очередь, финансовые), которыми располагает средний класс обеспечивают «достойное» качество жизни, в связи с чем, эта прослойка общества отличается более высокой социальной и финансово-экономической устойчивостью к различного рода потрясениям, в том числе и к экономическим кризисам, происходящим в современном мире. И напротив, минимальная доля или практически полное отсутствие среднего класса в обществе является фактором высокого социального напряжения между остальными двумя классами – бедными и богатыми.

Данное социальное неравенство, опосредованное наличием в обществе бедных и богатых, рождает социальную несправедливость, реакцией на которую является противоправное поведение субъектов, считающих себя ущемленными в обществе, в котором живут, точнее, по их мнению, существуют.

Теория субкультур, социально-психологический вариант теории контроля, частично теория аномии Дюркгейма объединены в одну общую теорию неоднородности и изменчивости нормативно-ценостной системы общества. Не слишком вдаваясь во все подробности и перипетии данной теории, укажем, что главная ее идея состоит в том, что «единая культура общества раздроблена на противостоящие друг другу субкультуры, задающие людям совершенно разные ментальные и поведенческие ориентации и стандарты. Это обстоятельство и выступает главным конфликтогенным и девиантогенным фактором в обществе. Но субкультурная раздробленность общества во многом сама является следствием социальной несправедливости, разделяющей людей на группы и страты с несовпадающими ценностно-нормативными системами» [35 - Шипунова Т. В. Там же. С. 110.].

Теория социальной дестабилизации показывает, что общество в состоянии стабильности находится не всегда. Существуют периоды в его развитии, когда в силу многих факторов, происходит дестабилизация общества, из-за чего государственные и социальные институты не могут осуществлять в полной мере контроль поведения отдельных личностей, так и социальных групп. А они (отдельные индивиды и социальные группы), наблюдая данные противоречиями системы государственных и социальных отношений, девиантно реагируют на данную ситуацию.

Ярким примером тому является чеченское общество, которое на всем протяжении своей истории претерпевало разные катаклизмы и негативные состояния. Начиная с периода Кавказской войны (с 30-х годов и до второй половины XIX века), и, заканчивая трагическими событиями 90-годов XX века чеченское общество (нация, народ) постоянно находилось (за исключением тех немногих периодов, когда не было войн, голода и разрухи) на грани выживания, порой стоял вопрос о его дальнейшем физическом существовании как этноса. Конечно же, при таком положении дел отдельным индивидам свойственно было выходить на путь девиантного поведения и то, еще большой вопрос, чем они руководствовались при этом. Однако, данные единичные случаи не должны были становится причиной коллективной ответственности всего народа. История чеченцев знает много случаев такой ответственности: сжигание целых сел (аулов) в период Кавказской войны, так называемое «повальное раскулачивание» и ссылка в Сибирь во времена сталинских репрессий, депортация в Казахстан и Киргизию чеченцев и ингушей в период Великой Отечественной войны, когда на фронтах этой войны долг Родине отдавали порядка 50 тыс. вайнахов. Такое несправедливое отношение власти в тот период также служило причиной девиантности поведения отдельных представителей населения.

Нужно сказать, что первопричиной социальной дестабилизации, ведущей к девиантному поведению, также выступает социальная несправедливость. Подобные явления мы склонны наблюдать в современное время и на территории отдельных государств постсоветского пространства.

Рассматривая теорию стигматизации, исследователь наталкивается на некоторые теоретические затруднения, однако они «исчезают, если стигматизацию определить, как несправедливое навешивание позорящего ярлыка на человека или определенный вид поведения, что, как представляется, более соответствует глубинной сути обсуждаемых теорий, да и языковой интуиции рядового человека. Объяснительный потенциал концепции стигматизации можно использовать при описании процесса воспроизводства преступности, протекании девиантной карьеры, возникновении социально-неадекватных норм и их влиянии на уровень девиантности в обществе, «системного насилия» и т.д.» [36 - Шипунова Т.В. Там же. С. 111.]. Другими словами, социальная несправедливость, порождаемая государственными и социальными институтами, трансформируется в правонарушения представителей социума. И оттого, насколько девиантно общество, можно судить и о законности, и справедливости социальных и государственных институтов. Теорию стигматизации пропустила буквально «через себя» и чеченская нация в новейшее время в силу известных трагических событий 90-х годов прошлого века. Пожинать плоды такого «ярлыкового» отношения к целому народу продолжает и новое поколение людей, выросших на руинах разрушенной, но не сломленной нации.

Несмотря на разные подходы, все эти теории объединяются в рамках одной концепции – концепции социальной несправедливости. Именно социальная несправедливость порождает противоправное поведение – поведение, отклоняющееся от нормального. Противоправное поведение, то есть поведение, нарушающее нормы права (уголовного, гражданского, трудового и др.) материализуется в печальной статистике совершаемых год от года преступлений и проступков. К слову сказать, «в России наблюдается постоянный рост уровня преступности. Если в 1985 г. уровень общей преступности на 100 тыс. населения составлял 989,8, то в 2000 г. – 2018,2; многие исследователи объясняют это явление аномией, то есть отсутствием адекватного законодательства, регулирующего экономические, социальные, политические отношения между гражданами и социальными институтами. Резкий скачок преступности в 1999 г. объясняют реакцией на ухудшение экономического положения, социальную и политическую нестабильность после дефолта 1998 года» [37 - Шипунова Т. В. Там же. С. 111.]. К примеру, если взять статистические данные уровня преступности по СКФО, в частности, по Ставропольскому краю, то они не противоречили показателям динамики преступности, указанной выше, в общем по всей стране. Так, если в 1993 году в Ставропольском крае было зарегистрировано 36 623 преступления, то в 1999 году – 48 214, то есть рост в процентном соотношении к уровню преступности 1993 года составлял 131,6%; если в 1994 году количество преступлений на 10 тысяч населения составляло 131,4, то в 1999 году – 179,7 [38 - Ваничкин Д. Е. Криминологическая характеристика и предупреждение преступности в регионе (на материалах Ставропольского края): дисс. … кандид. юрид. наук. Ставрополь, 2004. С. 55, 83.].

Начиная с 2014 г. и по 2018 г. в России наблюдалась тенденция к снижению уровня преступности. Так, по данным с официального сайта Единой межведомственной информационно-статистической системы (ЕМИСС) в России в 2014 г. на каждые 100 тыс. чел. населения уровень преступности составил 1500, 2, а на период 2018 г. этот показатель был 1355, 8 (снижение на 9,6 %). Если брать статистику по СКФО, получим следующие данные: в 2014 г. на каждые 100 тыс. чел. уровень преступности составлял 726,7, а на период 2018 г. такой показатель составил уже 712,4, то есть фиксируем относительно небольшое снижение уровня преступности по СКФО на 1,9 %. И, наконец, если возьмем данные по административному и географическому центру СКФО – Ставропольскому краю, то выглядеть они будут следующим образом: если в 2014 г. на каждые 100 тыс. чел. уровень преступности составлял 1197,9, то в 2018 г. данный показатель составил 1153,4, то есть фиксируем снижение на 3,7 % [39 - Данные официальной статистики по уровню преступности в РФ // Электронный ресурс // https://www.fedstat.ru/indicator/58923 (дата обращения: 23.05.2020).].

Данные статистики показывают, что уровень преступности волнообразно меняется в зависимости от складывающейся внутри страны и за ее пределами конъюнктуры: в годы различных катаклизмов (финансовый кризис, политический кризис, локальные конфликты и т.д.) уровень преступности стремится вверх и, наоборот, в годы «затишья» количество преступлений, регистрируемых ежегодно тоже сокращается [40 - Прим.: В рамках данных статистических расчетов не принимается во внимание так называемая «латентная преступность», ибо не имеется достоверных данных по числу таких преступлений, совершаемых в год, в связи с чем уровень латентной преступности в рамках данного исследования отнесен к погрешности вычислений.]. Учитывая скалывающуюся в последнее время в России, сложную экономическую конъюнктуру (как на внутренней, так и на внешней арене), все еще продолжающийся мировой кризис (в том числе и кризис экономики России, находящейся под давлением международных санкций), принимая в расчет и продолжающуюся пандемию коронавируса, можем спрогнозировать что уровень преступности в России как минимум в ближайшей перспективе обратно будет стремиться к росту.

Наличие противоправного поведения предполагает наступление ответственности. Предпосылкой же ответственности изначально является девиантное поведение, хотя была возможность выбора, некоторой линии поведения (правомерного) из имеющейся альтернативы. Всякий выбор есть поступок, то есть подразумевает действие. Продиктовано действие индивидуума внутренними императивами личности, его жизненными принципами и необходимостью. Следовательно, предпосылкой правового поведения человека является его внутренняя, нравственная конституция, его внутреннее «Я», которое сформировалось до той степени, что является регулятором психической, а на основе психической, также и практической, деятельности личности. Ибо практическая деятельность личности есть результат отражения психических процессов индивидуума.