Москва и москвичи через призму столетия

Итак, за высоким глухим забором, большинство московских купеческих домов жили «общим хозяйством», то есть взрослые сыновья с женами и детьми. Во дворе находилась золотопрядильная фабрика Вишняковых, на которой работало 20–30 человек. Для старозаветного купечества «фабрика» – это тоже семья. Дети хозяев проводили с фабричными ребятишками большую часть времени, играли, ходили на рыбалку, купались. На производстве работало несколько поколений одной семьи. Когда рабочий уже не мог выполнять свою работу, хозяин отправлял его на «пенсию» – находил ему более спокойную работу по дому. Домашнюю прислугу комплектовали тоже из «фабричных». Штат ее состоял из ключницы, двух горничных, лакея, повара, кухарки, прачки. До 1861 года все они были крепостными, «отпущенными по оброку», то есть были обязаны платить ежегодную дань помещику за право жить на стороне. К таким «невольникам» относились с добротой, жалели. У каждого были свои обязанности по дому. Кухарка покупала продукты и стряпала и для хозяев, и для прислуги, спала прямо на кухне или в маленьком чуланчике рядом. Если могли позволить себе и повара, то он готовил еду исключительно для «кормильцев». Газовых плит еще не было, они появились в конце ХIХ века, и это было «дорогое удовольствие». «Все стряпали в печке с утра. Отчасти поэтому и обедали днем, в час. До ночи печь оставалась теплой, теплым был и ужин. Если что нужно было быстро разогреть или сжарить – перед печкой на шестке разводили костер из сухих лучинок под таганком. А в печи замечательно пеклись и пироги, и блины – без перевертки. Потом пошли плиты около печей, а перед печами, под шестком, – маленькие плиты. Наконец печи стали уничтожать, оставляя одни большие плиты», – вспоминал сын московского купца Николай Михайлович Щапов. Горничная убирала комнаты, чистила платья и обувь, накрывала на стол, подавала самовар. Белье стирали редко раз в две недели или даже в месяц. Помимо прачки в дни «большой стирки» этим занималась вся женская часть прислуги. «Прачечная» располагалась во дворе: на специально устроенную плиту ставили большой бак или особо изготовленный жестяной чан, и кипятили белье. Полоскали в реке, поэтому приходилось запрягать лошадь и везти большие корзины с мокрым бельем на берег. Исключение составляли семьи, в которых были маленькие дети, тогда прачка «не вылезала» из «ушат» и корыта. «Пустяками у нас прислуге не надоедали, но по звонку она всегда являлась из своей комнаты. Выходного дня не было ни у кого. Изредка, может быть раз в неделю, прислуга» отпрашивалась со двора «часа на три вечером в гости или в город за покупками…», – пишет Щапов. Тяжело приходилось, при такой замкнутой жизни, женщинам из прислуги. Завести свою собственную семью было трудно, поэтому на старости лет приходилось идти в няньки к дальней родне. Иногда хозяева пристраивали старушек в богадельню. Мужчины, прожив в городе большую часть жизни, полностью отрывались от своих деревенских изб и жен. Деваться было некуда, возвращались старыми, больными и совсем чужими.

Вид Китай-города из Замоскворечья. Фототипия «Шерер, Набгольц и К°». 1887 г.

Когда у купца появлялась возможность расширить производство, то фабрика съезжала со двора. Оставались сараи, конюшня, баня, которая представляла собой, как правило, ветхий, очень запущенный домик. Своими банями купцы не любили пользоваться, предпочитали общественные. Это был целый ритуал! Собирались в баню, как правило, по субботам и в преддверие больших праздников. Ходили всей семьей, а семьи тогда были большие. Это походило на торжественное шествие с узлами, тазами, вениками. В такие «банные» дни на тихих и пустынных улицах Замоскворечья, Рогожской слободы было непривычно многолюдно. Люди шли в баню, приезжали на возах, доверху загруженных домочадцами и узлами с чистым бельем. Современники вспоминают, что возле бань, на лотках, продавали любопытные четырехугольные конфеты в раскрашенных бумажках. В состав конфет входило больше муки, чем сахара и называли их «банными». Кстати разноцветные и блестящие бумажки, в которые заворачивали конфеты, собирались и приклеивались прислугой на крышки сундучков с одеждой. Маленьких детей купали дома, в кухне на русской печке. В купеческих семьях детишки болели часто, велика была детская смертность. Медицина была не на высоком уровне, да и купцы не доверяли докторам. Все лечились народными средствами: отварами, настойками, медами и заговорами. «Жар» прогоняли холодом, например, прыгали в прорубь, или привязывали к подошвам по селедке. Многим помогало. От болей в желудке принимали касторовое масло, причем детям приходилось «впихивать» его с вареньем. Обязателен был и рыбий жир, который запивали настойками мяты. Комнаты проветривали нечасто, боялись простуды. Форточки открывали в исключительных случаях, например, когда коптит печка или сильно дымит самовар. Если нужно было освежить воздух в комнатах прибегали к особому способу. Проносили по комнатам раскаленный в печи кирпич, который опрыскивался уксусом, мятой или другими «специями». Для уничтожения «дурного» запаха использовали курение «смолки». Это был конусообразный футляр из бересты, наполненный каким-то «месивом» из сосновой смолы. «…Держа конус вершиной книзу, на основание его возлагали горячий уголек и, поддерживая на нем горение раздуванием, медленно ходили по комнатам: смолистый состав плавился. Шипел и, испаряясь, наполнял своим ароматом дом. Такими средствами достигалась дезинфекция». С чем было плоховато, так это с «удобствами», которые, практически у всех москвичей, размещались тогда во дворе. «Отхожие места для взрослых мужчин были холодные, часто в особых пристройках. Содержались они далеко не в образцовом порядке. Мне передавали трагический случай. Что во время торжеств по случаю свадьбы Ивана Петровича сам новобрачный чуть не провалился в отхожем месте вследствие того, что под ним подломилась гнилая половая доска. Первый теплый ватерклозет с промывной водой был устроен уже в доме моей матери около 1860 года. Это новшество удостоилось такого общего внимания, что его показывать водили гостей. Были, разумеется, между ними такие, которые находили это новшество праздной и лишней затеей», – вспоминал Николай Петрович Вишняков. До открытия первой линии городской канализации оставалось более тридцати лет. «Канализация появилась в городе только в 1898 году, в центре.»Отхожие места «могли устраивать и в доме, для чего вырывали специальные выгребные ямы, в которые и накапливались нечистоты. Приходилось вызывать ассенизаторов, которых москвичи шутливо называли» золотородцами«. Они приезжали на обозе с бочками. Долго потом прохожие на улице затыкали носы, бормоча в шутку, что» БрокарЪ «проехал» (в то время был популярен одеколон «Цветочный» парфюмерной фирмы Генриха Брокара). Часто рядом с домом выстраивался еще и флигель, в котором жили «мальчики», приказчики, или размещалась прислуга. Здесь протекала совсем другая жизнь.

Самыми бесправными были «мальчики». Это были дети 8—10 лет, родители которых не могли их содержать, поэтому отправляли в город. Родственники или знакомые подыскивали им «место», где-нибудь в торговых рядах. Купец соглашался взять на работу ребенка, но с условием, что он работает у него бесплатно, «за харчи». Так и жил мальчуган, 5 или 6 лет, у чужих людей. Выдавали на день по 5—10 копеек, на которые мальчишка мог себе позволить только «хлеб и маленький кусочек жареной колбасы». Чай пили два раза в день, утром и вечером. Обязанностей у мальчиков было множество, целый день «на побегушках»: приносили, подносили, уносили и переносили. Приказчики и мальчики обязаны были «зазывать» покупателей в лавку или магазин. Если «упускали» покупателя, или мало продавали, то получали строгий выговор от хозяина. После закрытия, или «запора», как говорили в ХIХ веке, магазина или лавки, рабочий день не заканчивался. Вечерами, в хозяйском доме, полно работы. Вот как вспоминал об этом бывший «мальчик», будущий почетный гражданин, купец, путешественник и писатель, Иван Андреевич Слонов: «Из ежедневных походов мы, усталые и голодные поздно ночью возвращались в дом Заборова, находившийся на одной из глухих и отдаленных улиц Замоскворечья, где нас ждали тяжелые работы. Все тринадцать мальчиков помещались в нижнем этаже. В одной большой комнате; в ней было два окна с толстыми железными решетками, выходившими на церковный двор. Спали мы на нарах, на тюфяках, набитых соломой. По строго заведенному порядку мальчики, придя домой, тотчас снимали с себя платье и сапоги и облачались в посконные грязные халаты, подпоясывались веревками, на ноги одевали опорки. В таких арестантских нарядах каждый из нас приступал к своей работе. Она заключалась в следующем: старшие мальчики по очереди ходили с ушатом на бассейн за водой; ее ежедневно требовалось не менее десяти ушатов. Младшие мальчики чистили платье и сапоги хозяевам и приказчикам, оправляли и зажигали десятка полтора ламп, чистили и ставили многочисленные самовары, кололи дрова, катали белье, возили снег с мостовой, бегали в булочную, в мясную лавку, в Никольскую аптеку и т. д… Кормили очень плохо; мы ложились спать всегда голодными. Ужин состоял из кислых пустых щей (мясо из них шло приказчикам) и гречневой каши с черным» фонарным «маслом. От такого стола нельзя было умереть с голоду, но и сытыми мы никогда не были. Я не был на каторге, но уверен, что там не изнуряют так людей голодом и непосильной работой, как изнуряли нас …». Конечно, деспотов и самодуров купеческого звания было довольно много. Но вот, что удивительно, все равно Слонов вспоминает эту тяжелую жизнь с благодарностью. Через несколько лет «ученья», он уже был приказчиком, потом открыл и «свое дело». В купеческой среде уважительно относились к способным, энергичным мальчишкам. Иной расторопный и смекалистый приказчик удостаивался большего уважения хозяина, чем его собственные сыновья. Елизавета Алексеевна Андреева-Бальмонт вспоминала, что отец и мать учили родных детей, заходя в свой собственный магазин, с почтением здороваться со старшим приказчиком, за руку, обязательно назвав его по имени отчеству. Бывало купец, с удовольствием отдавал замуж свою единственную дочку за такого «шустрого» молодца, чем за какого-нибудь нерадивого «прожигателя» отцовских капиталов. Здесь ценились деловые способности, а не родословная. Практически все служащие работали подолгу. Увольняли их редко, только за пьянство или воровство. Купцы любили прихвастнуть: «От нас уходят только после смерти». Если все-таки работник решал уйти, то это расценивалось для хозяев как «поношение». Конечно, сосредоточие в одном месте семейной и трудовой жизни, безусловно, наложило отпечаток патриархальности и консерватизма на ведение дела и быт старомосковского купечества. Однако, жизнь не стоит на месте, и постепенно занимая лидирующие позиции в городской жизни, московские «толстосумы» пытаются вырваться из старых «родительских кафтанов». Теперь нужно соответствовать своему новому положению в Первопрестольной. И только «ветхозаветное» купечество долго остается верным традициям и родительскому дому.

Церковь Николая Чудотворца, имен. «Большой Крест», на Ильинке. Фототипия «Шерер, Набгольц и К°». Из альбомов Н.А. Найденова. 1882 г.

Сохранились интересные воспоминания внучки, известного в середине ХIХ века, купца первой гильдии Михаила Леонтьевича Королева – Е. А. Андреевой – Бальмонт. Елизавета Алексеевна родилась в 1867 году в доме 19 по Брюсову переулку, но часто приезжала погостить к дедушке на Лужнецкую улицу (совр. улица Бахрушина). Как и большинство московских купцов, Королев жил за Москвой-рекой, а торговал в Китай-городе. На престижной улице Ильинке у него была лавка, где всегда можно было купить очень неплохую обувь, особенно женскую. Среди московских модниц его башмачки «на завязочках» пользовались спросом. Михаил Леонтьевич быстро и довольно прилично разбогател, «коллеги» относились к нему с почтением. В 1861 году его избрали Городским головой, т. е. поставили во главе Московской городской Думы. Расстаться с любимым Замоскворечьем он не захотел, тогда не любили переезжать с места на место. Дом в Брюсовом переулке он купил для единственной дочери, а «молодые» уже устроили его по собственному вкусу. В отцовском же доме все оставалось по-прежнему: «Обстановка наших комнат очень отличалась от обстановки всех купеческих домов, которые мы знали. Там парадные комнаты – как у нашего дедушки – имели нежилой вид. Да в них по будням никто и не входил, разве прислуга, чтобы смахнуть пыль или полить растения, что стояли на окнах и на полу в огромных деревянных кадках. Тяжелая мебель в чехлах стояла, как прикованная, по стенкам. Шторы на окнах были спущены, чтобы вещи не выгорали от солнца. И все предметы в этих комнатах были громоздки, аляповаты и, главное, разнокалиберны. Золоченой бронзы огромные подсвечники стояли на картонных подносах, отделанных связанными из шерсти цветами. Рядом цинковая лампа. В стеклянных полосатых вазах восковые цветы. Столы в гостиной были покрыты белыми нитяными салфетками, так же как комоды в спальнях. На этих комодах ставились шкатулки и фотографические карточки в рамках из соломы и раковин. В горках за стеклом громоздились серебряные и золотые вещи: чашки, стаканчики, ложки, золотые пасхальные яйца на пестрых атласных ленточках, букет фарфоровых цветов. Во всех комнатах в красных углах висели иконы с оправленными, но не зажженными лампадками…».

Даже став Городским головой, Михаил Леонтьевич Королев не захотел ничего изменить в своем доме на Лужнецкой. Только однажды сильно понервничал из-за «средневековой» меблировки своих гостиных. Ведь в гости хозяева ждали самого Царя! Но и в этом случае он не поменял мебель, решив принимать государя «как есть, по-купечески». Императоры никогда не жаловали своим посещением купцов. Событие это было для Москвы уникальным, о нем рассказал в своих воспоминаниях Юрий Бахрушин. После реформы, освободившей крестьян, последовала целая череда реформ. В том числе было утверждено и новое «Городовое положение». В связи с предстоящими переменами в управлении городом, в ноябре 1862 года, в Москву пожаловал Император Александр II. «На высочайший выход в Большом Кремлевском дворце были собраны все первые персоны стольного города. В Андреевском зале стояло дворянство, во Владимирском – купечество…Московский городской голова М. Л. Королев подал царю хлеб-соль… Царь благосклонно принял подношение, поблагодарил, передал адъютанту и, обратясь к голове спросил: «– Как твоя фамилия?

– Благодарение Господу, благополучно, ваше величество, только хозяйка что-то малость занедужила, – серьезно ответил Королев. Произошло неловкое замешательство. Но Александр II быстро сообразил, что не знакомый с новыми тонкостями галлицизмов голова понял слово «фамилия» в его старинном значении – «семья».

– Ну, кланяйся ей, улыбнувшись, ответил царь и под влиянием внезапного наития добавил, – да скажи ей. Что я со своей хозяйкой приеду ее проведать…

Милостивые слова государя молниеносно облетели зал и произвели на купечество впечатление разорвавшейся бомбы – царь, при всех. Громко обещал приехать в гости к купцу! Это было неслыханно в истории России…».

Конечно, большинство присутствующих не поверили, что такое может произойти. Царь сдержал слово. 4 декабря 1862 года, вся Москва сбежалась к дому Михаила Леонтьевича, посмотреть, как купец царя принимает. Замоскворецкие мальчишки, висевшие на заборе Королева, видели, как испуганная жена Головы, Татьяна Андреевна, трясущимися руками подавала императрице чай с сухариками. Михаил Леонтьевич был колоритной фигурой, с истинно московскими причудами. Любил смотреть пожары. Как только узнавал о том, что где-то что-то «дымится» сразу же бросал все и приезжал. Уходил с пепелища последним, когда уже разбирали головешки. Посещая с друзьями любимый винный погребок Богатырева на Ильинке, ставил на стол головной убор – цилиндр. Не уходили пока «шапка» не наполнялась пробками от шампанского. Пройдет несколько лет, и Королев разорится. Старый дом на Лужнецкой придется продать. В историческом доме поселится «фамилия», которой суждено будет сыграть особую роль в истории купеческой Москвы – Бахрушины. О них поговорим позднее. А сейчас вернемся в дом в Брюсовом переулке, чтобы посмотреть, чем он отличался от типичных купеческих домов Замоскворечья. Конечно, это был совершенно другой район города, недалеко находилась главная улица Москвы – Тверская. Соседи, в основном, представители «белой кости», рядом с которыми московские купцы чувствовали себя неуверенно. Но молодой зять Королева Алексей Васильевич Андреев был представителем нового «переходного» поколения московского торгового сословия, которое потихоньку стало ломать дедовский уклад жизни и формировать новый, который ярко проявится в самом конце ХIХ столетия. Богат он не был, но щедрое приданое сумел употребить с пользой. За несколько лет, он, из владельца скромной колониальной лавки, превратился в хозяина шикарного «Магазина А. В. Андреева» на Тверской, напротив дома Генерал-губернатора (сегодня это здание Мэрии Москвы). Здание было двухэтажным: на первом этаже находился сам магазин, а второй занимала очень популярная в городе гостиница «Дрезден». Гостиница тоже принадлежала Андреевым. Но самое главное, «молодые» были представителями только зарождавшегося нового московского купечества, которое медленно, но верно ломало старые патриархальные традиции. Прежде всего, это относилось к домашнему быту и образу жизни семьи. Двор в Брюсовом переулке был также, по-купечески, обширным. Большая часть двора была крыта железным навесом. Под ним складывались «деликатные» товары: сахар, китайский чай. Чай у Андреева всегда был превосходного качества, настоящий. Как говорили тогда в Москве «не с Рогожских плантаций». Дело в том, что малоимущие жители Рогожской заставы собирали по трактирам спитую чайную заварку. Сушили ее на крышах своих домов, на солнце, и перепродавали заново. Бизнес был довольно прибыльным, «китайским» делом занимались многие. Около ворот находилось двухэтажное здание, которое называлось «фабрикой». Здесь на первом этаже работала паровая машина, приводившая в движение разные механизмы, которые пилили сахар. На втором этаже колотый сахар упаковывали в пакеты, а сахарные головы, которые так любили покупать москвичи, заворачивали в синюю бумагу. Большинство клиентов выписывали себе товары в большом количестве, на целый год. Служащих занятых упаковкой было много. Все механические приспособления Андреев покупал заграницей. Ездил сам, осматривал все новинки. В качестве переводчика с ним часто ездила старшая дочь, а это уже не замоскворецкое «кухонное воспитание».

Рынок в Москве. 1909 г.

Кроме «фабрики» на дворе находился коровник, конюшни, прачечная, каретный сарай и сеновал. Действительно, настоящая «большая деревня»! Это в двух шагах от Тверской улицы! Как только весеннее солнце прогревало землю, по всему двору застилали ярко-желтые рогожи, на которые высыпали кучи чернослива, зеленого горошка, бобов, изюма, сахарных стручков. Это была настоящая радость для хозяйских ребятишек. Как видим, во дворе мало что изменилось, он жил своей, патриархально-трудовой жизнью, без всякого намека на парадность и эстетику.

«Зайдем» в дом хозяина, который стоял, как правило, в середине двора. Это был трехэтажный особняк, который всегда красили в один и тот же цвет – темно-серый. «Из тесной передней поднимались по широкой лестнице светлого полированного дерева, устланной цветистым ковром, в парадные комнаты. Из приемной с резными шкафчиками и стульями светлого дуба вели две двери: одна в кабинет отца, другая – красного дерева с матовыми узорными стеклами— в залу. Кабинет отца – маленькая комнатка с вычурным лепным потолком, изображавшим голубое море, из волн которого выглядывали наяды и тритоны. Этот потолок был предметом нашего восхищения в детстве, и мы с гордостью водили туда знакомых детей показывать его. Между окон этого кабинета помещался большой письменный стол, за которым никто никогда не писал. На столе стояла тяжелая бронзовая чернильница без чернил, бювар с бронзовой крышкой без бумаг, бронзовый прорезной нож, ручки, которые не употреблялись. Над диваном висела одна итальянская картина» Смерть святой Цецилии» из мозаики…Зала была самой большой комнатой в доме. Три больших зеркальных окна, с которых спускались красные атласные занавески. В простенках два зеркала. На подзеркальниках большие голубые фарфоровые вазы в золоченой бронзовой оправе с крышками. По стенам зала – высокие стулья орехового дерева, обитые красным бархатом. На углу рояль Бехштейн, шкаф с пюпитром для нот. Жардиньерка с искусственными цветами, которые, по настоянию подросших сестер, были заменены живыми цветами. Золоченой бронзы часы – земной шар, поддерживаемый двумя амурами, стояли на деревянной подставке. По углам залы четыре канделябра той же золоченой бронзы со стеариновыми свечами, такая же люстра посреди потолка, свечи обмотаны нитками, от которых должны были зажигаться фитили свечей, и никогда не загоравшиеся… Гостиная была черного дерева, обитая, синим шелковым штофом, стены затянуты тем же шелком. Нам, детям, эти шелковые стены казались верхом красоты и пышности. Столы черного дерева покрыты плюшевыми скатертями, бахрома которых спускалась до пола. Пол затянут сплошь светло-серым ковром, на подзеркальнике часы розового фарфора с изображением пышных дам в широкополых соломенных шляпах. Около них стояли безделушки из того же фарфора, – какие-то тарелочки, вазочки неизвестно для какого употребления. Освещалась эта гостиная канделябрами и люстрами такого же розового фарфора. За гостиной, отделанной тяжелыми портьерами на шелковой подкладке, – б удуар. Кретоновая мягкая мебель, золоченые стульчики, небольшие шифоньерки. В углу мраморный камин. На нем часы совсем необычные: в них двигался циферблат, а неподвижная золотая стрелка показывала время. На шкафчиках и полках стояли китайские вазы и разные китайские безделушки. Убранство всех наших парадных комнат носило французский характер. Меблировал их месье Паскаль – известный в Москве драпировщик. Бронза во всех комнатах была выписана матерью из Парижа (через магазин Шнейдера на Кузнецком мосту). В каждой комнате был свой стиль. Предметы из одной комнаты не переносились в другую. Каждая мелочь всю жизнь стояла на своем месте. Во всех комнатах в углу висели небольшие иконы в изящных окладах. За этим будуаром – две небольшие комнаты, спальни моих родителей. Затем проходная комната, из которой несколько ступеней вели вниз в пристройку: столовую и классную. Из нее через буфет лестница наверх в детскую и лестница вниз в первый этаж, где в небольших и низких комнатах размещались старшие братья и сестры со своими гувернантками. Меблировка этих комнат была везде одинаковая: кровать, покрытая белым пикейным покрывалом, перед кроватью коврик. Мраморный умывальник, в который наливалась вода сверху, она текла в таз при нажимании педали. Шкаф для белья. Письменный стол и этажерка для книг. Только тут в расстановке вещей на письменном столе и в выборе их проявлялся личный вкус каждого обитателя комнаты. Хотя оригинального было мало, так как младшие дети всегда подражали старшим. Эти три этажа соединялись между собой узкими лестницами полированного дерева, как на корабле. В самом низу, в полуподвальном этаже, были людская и комнаты для прислуг. Комнаты горничной, портнихи и экономки мало отличались от комнат моих сестер. На окнах белые занавески, та же кровать, но без пружинного матраца, покрытая белым пикейным одеялом, гора подушек; вместо шкафа – сундучки, у каждого свой; стулья, стол, покрытый белой скатертью. В углу большие тяжелые иконы с венками из бумажных цветов. На стенах фотографии в дешевых рамочках. И во всем доме, во всех углах его – ни соринки, ни пылинки, всюду порядок и чистота, за которыми следила моя мать. И были все эти три этажа отдельными царствами, мало соприкасающимися между собой…«, – вспоминала внучка городского Головы. Молодому поколению уже тесно и душно в отцовских домах. Они более тщеславны, более подвижны, подвержены влиянию, наконец, образованы. Многие из них учатся за границей. Теперь купечество больше уделяет внимание интерьеру своих комнат. До идеала еще далеко: в большинстве домов нет водопровода, канализации, электричества. Но все же начало положено – старые дедовские сундуки, громоздкие, тяжелые шкафы и стулья доживают» последние дни«. Теперь стараются приглашать» драпировщиков «из иностранцев, которые были в Москве первыми профессиональными дизайнерами интерьера. Мебель делалась всегда на заказ, причем и здесь иноземцы были в» фаворе«. Тем не менее, все решает вкус самого хозяина: стиль, цвет, рисунок он выбирает сам. Петр Иванович Щукин, большой поклонник стиля» Людовика ХУ1«, вспоминал о двух мастерах-столярах, которым он заказывал мебель по собственному вкусу.»Один из них поляк, Хилькевич, имел столярную мастерскую на Арбатской площади; ему я заказывал кровать и шкаф с резьбой. В стиле Людовика ХУ1. К сожалению Хилькевич оказался не совсем добросовестным: деньги забрал вперед, а работал мало; заказанных мною вещей он так и не сделал, и пришлось уже судом получать их от него… Перед тем Хилькевич сделал прекрасные резные дубовые двери в столовой Д. П. Боткина в его доме на Покровке. Неоконченные Хилькевичем кровать и шкаф я подарил сестре моей Ольге, у которой в деревне их удачно отделали столяры. Другой столяр, русский, по фамилии Фламандский. Торговал мебелью на Большой Никитской; он был из крепостных и когда-то работал на графа А. А. Закревского. Фламандский имел весьма представительный вид и вследствие хромоты ходил всегда с палкой. Ему я заказал кровать, шифоньерку, комод и несколько кресел и стульев из полированного розового, королевского, амарантового, палисандрового и других деревьев, в стиле Людовика ХУ1; он все хорошо исполнил. «Уже в 1880-х годах московское купечество активно заказывает мебель, обои, предметы интерьера в Париже и Лондоне. Перебираясь в аристократические районы города, где не было контор, складов, торговой сутолоки, менялся и образ жизни. Купечество было» первопроходцем «по части внедрения технических новшеств в домашний обиход: водопровод, канализацию, электричество. Одной из первых в Москве осветила свой дом электрическими люстрами молодая купеческая вдовушка Вера Александровна Хлудова. Похоронив мужа, купила большой дом на Пречистенке (сегодня это дом № 10) и» запустила электричество при помощи локомобиля«. Устроила первый» электрический бал«, чтобы похвастаться перед соседями новым роскошеством. В качестве почетного гостя был приглашен Московский генерал-губернатор Владимир Андреевич Долгоруков. Однако, когда почетный гость, в сопровождении хозяйки входил в дом, электричество погасло! Локомобиль, подававший свет в комнаты, ненадолго вышел из строя. Хозяйка упала в обморок. Случился еще один казус на этом» электрическом «балу, о котором поведал Владимир Алексеевич Гиляровский. Московские модницы не привыкли к яркому освещению, причесывались и одевались при керосиновых, газовых лампах и свечах. Дамы, разумеется не жалели белил и румян, но при ярком электрическом освещении лица их выглядели мертвецки бледными, с яркими» кровавыми пятнами «губ и щек. Одна хозяйка выглядела великолепно,»но зато все московские щеголихи в бриллиантах при новом, электрическом свете танцевального зала показались скверно раскрашенными куклами…».

Никольская улица. Открытое письмо. Фототипия «Шерер, Набгольц и К° в Москве». 1902 г.

«Новые богатеи» победно заселяют традиционные аристократические районы Москвы – Пречистенку, Волхонку, Знаменку, Поварскую, Остоженку и др. Все определяется финансовыми возможностями новых хозяев. Покупай хоть дворец, «коли капиталу достанет». Внутреннюю обстановку теперь можно было приобрести вместе с «замком», так и делали. Приобщались к образу жизни «благородного» сословия, слишком долго они терпели обиды и унижения. Даже дачи стали покупать! Раньше купцы дач не терпели, то к концу ХIХ столетия активно скупают разорившиеся дворянские подмосковные дворцы и устраивают себе летние резиденции. Так семейству Бахрушиных отошло за долги имение графини Келлер, некогда принадлежавшее роду Толстых. Родовое гнездо было огромным, озлобленная графиня разрешила крестьянам вывести из господского дома все, что им понравиться. Лишь бы не досталось новым владельцам! Окрестные крестьяне значительно «облагородили» свои избушки огромными вазами Императорского фарфорового завода, столами со столешницами из дорогого малахита и мрамора, супницами и соусницами из сервизов, подаренных императорами своим фаворитам.

Купечество «средней руки» богатств особых не имело, но тем не менее, даже проживая вдалеке от центра города, все больше обращает внимание на обстановку квартиры, на сочетание цвета стен и мебели, создание комфорта и уюта в доме.

«Присаживаюсь в гостиной под окном на удобный мягкий стульчик или качалку. Тишина. Кругом так все красиво, мягко, чисто; красный ковер, обои, гардины, белые чехлы.»., – вспоминал дом своего детства Николай Михайлович Щапов. Он родился в 1881 году в старинной купеческой семье со своими обычаями заботами, радостями. Отец его, Михаил Иванович прошел классический путь отечественного предпринимателя: от ученика до управляющего. Он приехал из Ростова к родственникам, которые уже открыли в Москве свое дело. В 1892 году он скоропостижно скончался, оставив своей семье вполне приличное состояние и дом на Новой Басманной улице. Интересно, что Щаповы прожили в этом доме до конца 1960-х годов, но уже в советской коммуналке. «Квартира наша в одноэтажном старом каменном доме. Из маленькой передней вход в залу и дальше в гостиную, в обеих комнатах по три окна на улицу. В зале на стенах бра с керосиновыми лампами, у стены рояль. Чинные стулья под чехлами. Занавески кисейные, подобранные на стороны. Обои белые. В гостиной паркет закрыт огромным восточным ковром – его папа привез с Нижегородской ярмарки. Столики круглый и овальный. Круглый покрыт красным плюшем, внизу резной, очень красивый. На нем на салфеточке лампа. Помню, как с опаской зажигали эту керосиновую лампу в первый раз. Раньше из-за боязни пожара в семье допускались только висящие лампы, а на столы ставили свечи. При свечах вечером ужинали… На другом столе – альбомы с семейными фотографиями. На стенах картины… Обои красные с золотом. Красиво! На окнах тяжелые красные занавески, подобранные толстыми шнурами с огромными кистями. Перед окнами тумбы с пальмами, да и вообще на всех окнах цветы: тут и амариллисы, и китайская роза, несколько фикусов, и филодендроны, и выросшие из семян кипарисы, цареградский стручок, лимон. По углам комнаты на тумбах канделябры со стеклянными подвесками…В столовой стол, стулья, буфет. Раньше была лежанка с бутылями настоек на ней. Теперь ее нет, зато есть диван и над ним часы…». Николай Михайлович с раннего детства удивлялся, что мать знала историю приобретения каждой вещи, подробно рассказывала сыну о каждой иконе, висевшей в доме, о каждом предмете, подаренном многочисленной купеческой родней. Мария Константиновна помнила мельчайшие подробности о том, кто, когда, по какому случаю преподнес или где и у кого покупалось. Листая домашние альбомы с фотографиями, Николай Михайлович слушал рассказ о близких и дальних родственниках, о семейных традициях. И кто знает, может быть именно в детстве, он и решил заняться фотографией, для того чтобы увековечить все, что его окружало. Начал он с портретов родных, знакомых и своего дома. Во всяком случае, фонд Н. М. Щапова, хранящийся в Центральном государственном архиве на специальных носителях, представляет собой уникальной собрание фотоотпечатков, запечатлевших именно бытовую жизнь старой Москвы. Как видно из его воспоминаний, в этом доме жили неторопливо, основательно и очень экономно. Несмотря на то, что отец оставил неплохое состояние, которое позволяло вдове содержать дом и дать неплохое образование детям, в семье с любовью берегли каждую мелочь. В этом доме редко меняли цвет обоев и гардин, вышедшую из употребления мебель предпочитали реставрировать. Очень бережно относились к своему гардеробу: перелицовывали, перешивали. Мама Николая Михайловича шила для всей семьи, несмотря на возможность приобретать в лучших торговых рядах города. Купцы относились к своей одежде с большим вниманием, тратить целые состояния на модную одежду в этом сословии было непринято. Однако и отставать теперь было «негоже»! Костюм московского купца тоже стал менять к концу ХIХ века. Долгополые сюртуки, высокие сапоги бутылками, косоворотки уступили место фракам и визиткам, модным костюмам, часто сшитым за границей. Все же специфическая купеческая манера одеваться не исчезла совсем, а продолжала существовать параллельно с новыми веяниями. Купцы из старообрядцев вообще считали, что все эти модные веяния – баловство и предпочитали ничего не менять в своей жизни. Своеобразие костюма торгового сословия заключалась в сочетании некоторых вещей, которые они заимствовали и у дворян, и у крестьян, конечно, значительно их «модернизировав». Длиннополые купеческие сюртуки шились из черного крепа, застегивались на четыре пуговицы по борту, обшивались по вороту и отворотам тоненькой шелковой тесьмой. Встречались сюртуки синего и серого цвета. Серые носили в летнее время, причем шили их из блестящей ткани альпака или люстрина. Очень любили жилеты, особенно, так называемые, «штучные». Они шились из другого материала – бархата, шелка, сукна. Обычно они были цветные, украшенные орнаментом или цветами, вышитыми или вытканными. Кстати любопытный факт, что сибирские миллионеры, вырвавшиеся «погулять» в столице, с особым шиком напяливали на себя сразу несколько «жалеток». Это было особое удовольствие – пофорсить перед столичными партнерами. Но «сибирский форс» вызвал только усмешку. Промежуточной формой между сюртуками и поддевкой – основными видами купеческого костюма – бала «сибирка». Она очень похожа спереди на сюртук, но застегивалась наглухо. Дома, в торговой лавке, трактире носили одну косоворотку и жилет, с обязательным украшением – золотой или серебряной часовой цепочкой с брелоками. Широкие брюки с напуском на голенище заправляли, как правило, в сапоги. Встречались шаровары из бархатного плиса с небольшим ворсом, но такие носили молодые купцы или приказчики. Пиджаки предпочитали двубортные, с застежкой на четыре или пять пуговиц по борту, с глухим вырезом, похожие на бушлаты. В холодное время многие любили носить длинные пальто из синего или черного драпа и, конечно, шубы. Если когда-то по «Сеньке была шапка», то в ХIХ веке «по купцу и шуба». Богатые купцы носили долгополые, тяжелые на енотовом или лисьем меху. Верх шубы делался из сукна, а вот воротники были шикарные – бобровые, «шалькой». Были популярны воротники и из черного каракуля и, даже скунса, но это уже «не тот фасон». Шапки были также бобровые с круглым донышком из котика или бархата, или черные каракулевые фасона «гоголь». Летом самым «купеческим» головным убором был картуз с матерчатым козырьком. Немаловажная деталь гардероба – сапоги. Особым шиком было множество складок на голенище, так называемая «гармошка». Чем больше складок, тем считалось шикарнее, для этого под кожу сапога кольцами вшивалась круглая веревка. Отступали сантиметр и снова вшивали кольцо, потом еще. Таких колец должно быть пять, шесть, а то и семь. Особым купеческим шиком были сапоги «со скрипом». Для получения модного скрипа между подошвой и стелькой делали прокладку из бересты, даже насыпали сахарный песок. Даже под европейский модный костюм с брюками навыпуск, вместо штиблет и ботинок, носили высокие сапоги. Для купца это была обувь на все времена. В дождливое время «скрипачи» любовно прятали в галоши, а зимой в специальные валенки.