Опыт моей жизни. Книга 1. Эмиграция

Леня причиняет мне боль. Он такой неуклюжий, не знаю, что он там делал со своими москвичками (кстати, при мысли о москвичках я вообще зверею!), только мне он причиняет одну боль. После того как Леня доводит меня до слез, он вообще решает идти спать. Мы спим с ним, как брат и сестра, нежно любящие друг друга, и он утверждает, что, чтобы привыкнуть друг к другу, мы должны просто поспать, ничего не пытаясь несколько недель, а может быть, месяцев. Как вам это нравится?! Я не просто была беременная девственница, но я еще и полсрока отходила, все еще оставаясь девственницей. Вот это страстная любовь! Почти такая же, как в фильмах, когда, не доходя до кровати, срывают с тебя одежды, сгорая от нетерпения.

* * *

Боясь прозевать колледж и на этот год, я начала хлопоты по оформлению еще в августе. Мой первый визит в Бруклинский колледж – день регистрации. Бесчисленное количество секретарей. Из одной комнаты посылают в другую, из одного корпуса в другой. Бурленье на сплошном этом английском языке, уставленные на меня глаза… ощущение собственной тупости… Не понимаю, не понимаю, даже после третьего, медленного (для кретинов) повтора – не понимаю. Хоть убей. Уф, холодный пот прошибает от этого общения с секретаршами!

В конце концов вышла во дворик, отдохнуть от напряжения, т. к. каждое слово, каждое предложение, перекинутое на этом языке, отнимало у меня баснословное количество энергии. Как будто слова и предложения – это насосы, выкачивающие из меня жизненную силу, а поймать слово, сказанное кем-то, было так же тяжело, как поймать одного из летающих по обложенному гранеными льдами небу воробьев.

Института я ждала всю жизнь, как начало молодости. С окончанием школы заканчивалось детство, а в институте открывалась молодость со всеми ее недоступными до сих пор радостями. Как же так получилось, что я пришла на первый курс беременная? Я и это пузатое тело не могли быть одним и тем же. Я – худенькая. Я – сама ребенок. Еще вчера я сидела за школьной партой. Эта – семейная, горкоподобная и беременная – не я.

Однако нужно было ходить в этом околдованном виде, как Василисушке в образе лягушки. Мало этого, лягушка все время ходила со съеженной осанкой, т. к. все разговаривали с ней, как с дегенератом, растягивая каждое слово и по нескольку раз повторяя одно и то же. Она не могла смириться с тем, что все, абсолютно все в этой чертовой стране смотрели на нее с чувством превосходства, т. к. они свободно говорили по-английски, а она ни в зуб ногой.

Я села на мраморную скамейку, мягко освещенную мраморно-прохладным светом искусственного солнца. Мимо меня туда-сюда ходили здоровые ядреные американские студенты. Глаза их, губы, кожа, сердце, мозги – все было тоже искусственное, мраморно-холодное. Я была уверена, возьми я любого из них за руку, это будет искусственно подогретый мрамор. На мраморных деревьях сидели из камня выточенные воробьи: тончайшая работа современной техники – выточены из камня, а хлопают крыльями, поворачивают каменные головки, глядят подвижными каменными глазами, даже летают.

* * *

Первый день занятий в колледже.

На стене, в коридоре, огромная надпись: «Но вэпон ин классрумз!» Я усомнилась в своем английском, заглянула в словарь: «вэпон» – «оружие». Уточнила у стоявших рядом студентов, правильно ли я поняла: все так, оружие в классах запрещено. Вытаращила глаза и онемела.

Какое оружие? Откуда может взяться оружие? Оружие это что, котлета какая-нибудь или ранец, чтобы его принести в класс, его ведь нужно иметь. Вокруг смеются: Вэлкам ту Америка![8 - Добро пожаловать в Америку, англ., welcome to America!]

Первый урок: английский как второй язык. Дали тест, чтобы определить, в какой класс меня посадить. Надо написать сочинение на одну из трех тем: «Как я приехала в Америку», «Как мне жилось в моей стране» и что-то там еще. Я выбрала, естественно, про жизнь в своей стране.

Чистый, белый лист бумаги. Сказать столько хочется! На русском – ух я бы сейчас вылила! Невольно, с болью вспомнила, что я всегда была одной из лучших в классе по части сочинений, как мои сочинения занимали первые места на школьных конкурсах, как между мной и нашей учительницей по русскому и литературе был установлен особый негласный контакт. Я знала, что она, единственная из всех окружавших, поймет все. Я писала для нее одной. Она же, действительно, понимала, ставила четверку и оставляла комментарии на полях, которые были для меня важнее четверки. Комментарии ясно говорили, она все поняла и оценила, а четверка или пятерка, эти мерки для бренного мира, который я презирала. И все же я удивлялась, почему Лариса Александровна неизменно ставила мне четверки? Чего же не хватало моим работам? Почему она считала, что они не тянут на пять?

Неожиданно, в конце четверти, откуда-то появлялась толпа пятерок и в четверти оказывалось пять. Так всегда. Я даже перестала пытаться понимать эти ее причуды. Избаловать что ли она меня боялась? Напрасно, я бы не зазналась. Хотя, надо признаться, в глубине души меня оскорбляла четверка, и я еще сильнее из кожи вон лезла, чтобы достичь совершенства в том, что я умела делать так хорошо. Получить пять у Ларисы Александровны – задача близкая к нереальной. У нас и четверки-то были у двух-трех человек в классе.

Однако я в Америке, передо мной пустой лист бумаги… время идет… как же написать это все по-английски… Прошло уже пятнадцать минут урока, а я еще ничего не написала. Проходит еще десять минут, и я чувствую, что сейчас лопну от напряжения: слова все сидят в моей памяти – прямо у самого выхода, распирают меня, но выскочить не могут.

Представьте себе, громадный, ржавый автомобиль, в котором заглох мотор. Вы включаете зажигание, а там только скрежет да шум, вы жмете на газ, оглушительный шум усиливается, автомобиль и хрипит, и сопит, и жужжит, и какие только странные звуки ни производит, но не двигается с места. Вы проклинаете все на свете, изводитесь, потеете, синеете, чуть не усилием духа заставляете несчастную машину двинуться и поехать. Но, не пройдя и полкилометра, автомобиль снова застрял.

Вы снова начинаете теребить зажигание, толкать, давить, жать, потеть, мучаться, синеть, зеленеть… тронулся! Тихонько проехал несколько метров и снова встал. Так предстоит ехать весь путь. Вот что такое – написать сочинение на английском языке. Хотя, как ни странно, по английскому у меня ведь тоже было пять.

Будь это русский язык, я бы уверенно села за руль, включила зажигание и… поехала! Моя машина мчалась бы легко, плавно, без каких-либо препятствий и помех, я могла бы, набрав скорость, пользуясь наработанными годами навыками, за час проехать много десятков, даже сотню километров! На английском таких расстояний вообще не осилить. На контуженной тачке английского еле-еле можно проехать пару кварталов, хорошо если за угол завернуть. Разве это метод передвижения по жизни? Английский – это инвалидная коляска. Русский – это автомобиль «Волга». Русский – это мои естественные ноги, английский – деревянные протезы вместо ног.

Каково бросить автомобиль «Волгу» и добровольно сесть и передвигаться по жизни в инвалидной коляске?

«Это временное явление! Потом мы все пересядем на “Шевроле”! “Шевроле” разве сравнить с “Волгой”?» – говорят мои.

Сколько же пройдет лет или десятилетий, прежде чем мы пересядем? Да и пересядем ли вообще? А потом, почему вы решили, что «Шевроле» лучше «Волги»? Только потому что иномарка? Пока – я основательно села в инвалидное кресло. Я в панике!

Какими бы убеждениями и принципами вы ни руководствовались, ради чего на свете можно принести в жертву свои ноги и обречь себя на то, чтобы всю жизнь передвигаться на костылях?! Научиться? Адаптироваться? Привыкнуть? Наверно, можно и к костылям привыкнуть, и к протезам вместо ног, только ради чего на свете можно добровольно обменять свои ноги на протезы? Как можно было сморозить такую глупость?!!!

Мне не просто хочется громко и неистово выть, запрокинув голову, мне хочется разбить все окружающие предметы, рвать на себе волосы, убить того, кто вообще придумал это понятие – эмиграцию. Нет описания моему протесту, моему возмущению и моему горю.

* * *

Из класса, где писали сочинение, я вышла, как из комнаты пыток. Сил я оставила там семь пудов, а написать удалось… с гулькин нос. Смешно даже взглянуть на эти два листика… Зачем все это? Зачем нужно было бросать легкий, мощный, проворный, совершенный (относительно – ведь все познается в сравнении…) родной язык, чтобы приехать сюда и стать на костыли (в смысле языка), на которых ни стоять, ни идти, ни повернуться.